Полетел он на том же самом "чертенке", что и в первый раз. Хорошие
советы надо принимать к исполнению. В кармане мундира лежала
персонкарта, на кристалле которой имелась отметка об официальном
увольнении с десяти утра до тринадцати часов, а с тринадцати —
командировочная отметка в гарнизонную прокуратуру.
Запас стимулятора, увы, закончился, но в лазарет Кирилл не пошел —
не хотелось видеться с Мариэлью Коржовой. В конце концов, что он, не
выдержит еще шесть часов без сна.
Как оказалось, без сна он и в самом дел не выдержал — отключился
уже через пять минут после того, как перевел взлетевшего "чертенка" на
автопилот. И дрых без задних ног, пока автопилот, приближаясь к городу, не
разбудил его.
Кирилл покинул кресло и немного размялся. Молодость брала свое —
сон улетел и о себе больше не напоминал. А утреннюю усталость как
ветром сдуло.
Когда машина достигла Семецкого, Кирилл перехватил управление и,
сверившись с планом города, направил атээску в сторону гарнизонного
госпиталя. Оставил "чертенка" на стоянке рядом с госпиталем. На дисплее
справочного шеридана, размещенного в холле возле главного входа,
значилось, что доступ к больной Роксане Заиченко разрешен. Стол был
указан общий, кроме острой пищи.
Кирилл вышел из госпиталя, отыскал ближайший супермаркет,
постоял у витрин, размышляя, на что потратить часть полученных от
Шакирянова наличных. После долгих размышлений купил разных местных
фруктов и полукилограммовый контейнер-холодильник с мороженым.
Выбрал крем-брюле. Но не потому что Ксанка любила его (Кирилл понятия
не имел, какое мороженое она любила, поскольку ни разу в жизни ему не
пришлось угощать девчонку мороженым), а наугад.
Потом вернулся в госпиталь, предъявил охране персонкарту и был
пропущен внутрь. Ему объяснили, что рядовая Заиченко лежит на третьем
этаже, в отделении ментальной терапии. Там он ее и нашел.
Палата была рассчитана на троих, но две кровати оказались пустыми.
Под третьей стояла утка. А на кровати лежала Ксанка.
Она обрадовалась его появлению так, что у нее даже глаза засияли.
Она вытащила из-под одеяла руки, протянула к нему:
— Кира, это ты? Мне не снится? Вот уж не ждала…
Он подошел к ней, взгромоздил на тумбочку коробку с фруктами и
контейнер с мороженым.
— Привет! Вот это тебе. Ешь. Неужели в самом деле не ждала?
Она посмотрела на него строгим взглядом, потом не выдержала и
рассмеялась:
— Нет, вру, конечно. Травлю вакуум… С самого первого дня ждала.
Ты один? — Она коротко глянула на дверь.
Укрытая серым армейским одеялом, она казалась сильно похудевшей и
уменьшившейся в росте. И Кирилл вдруг подумал, что почти забыл, как
Ксанка выглядела раньше, в "Ледовом раю", когда они все трое только-
только познакомились.
— Да, я один, — сказал он. И не стал ничего добавлять.
— Как служба? Сколько гостей перестрелял?… Ты садись. Вон там, у
стены, табуретка.
Табуретка оказалась обычной — казначейство Галактического Корпуса
экономило на Ф-мебели не только в боевых частях, но и в госпиталях.
Кирилл переставил табуретку поближе к кровати и уселся.
— Гостей я больше не стреляю. Прошло уже больше недели, как меня
перевели в штаб. Ночным дежурным. Но… — он понизил голос, — это
секретные сведения, как ты понимаешь.
— Что ты говоришь! Трудная служба?
— Мне нравится.
— А остальные наши как там? Никто не убит?
— Пару Вин и Юрашу Кривоходова перевели на другое место службы.
Где они — я не в теме. Остальные все в расположении базы. Кроме Спири.
— А он куда делся?
Кириллу показалось, что она затаила дыхание от волнения. Но нет,
какое там волнение? Серые глаза, занимавшие едва ли не большую часть
исхудавшего, обрамленного рыжим ежиком лица, смотрели в упор, а руки
вовсе не теребили край одеяла, как вроде бы должно быть.
— Ты не думай… Я просто спрашиваю…
— Да я и не думаю ничего. Он ведь любит тебя.
— Не надо. — Ксанка отвернулась к окну. — Не надо, Кира!
— Надо! — рявкнул Кирилл. — Он сейчас под следствием. И ему
нужно, чтобы кто-то о нем вспоминал.
— Под следствием? — Она повернула голову в нему и широко
распахнула глаза. — За что?
— Нарушение устава.
— А что он такое совершил?
Она напряженно ждала ответа, но Кирилл решил ничего не объяснять.
Зачем?—
Болтали всякое, Ксана. Точно я не в теме, поэтому травить вакуум
не стану.
— Что ж, — она легкомысленно улыбнулась, — я помолюсь за него.
Но все эти дни я молилась за тебя. Неужели ты не чувствовал?
— Конечно, чувствовал, — соврал Кирилл.
Разговор надо было заканчивать. Все равно он не мог сказать ей те
слова, которые она от него ждала. Потому что сказать их значило унизить
— и ее, и себя, и Свету.
— Мне пора.
Лицо Ксанки омрачилось, а глаза, казалось, стали еще больше.
— Как? Уже?
— Да, у меня в Семецком служебные дела. — Он встал. —
Поправляйся!
— Ты даже не спрашиваешь, сколько мне тут лежать.
— А я знаю, — соврал Кирилл. — Я в справочном узнавал. Сказали,
еще недели три.
— Пять. Я еще даже ходить не начала. — Она грустно улыбнулась. —
Видишь, наверное, утку под кроватью.
— Подать? — спросил Кирилл.
И даже головой мотнул от чувства неловкости. Все он говорил не то,
что она ждала, чего ей хотелось.
— Нет, не надо. Лучше знаешь что? — Она покусала губы.
— Что?
— Поцелуй меня, пожалуйста.
"Не надо", — хотел сказать Кирилл. Но не сказал. Потому что понял:
надо. Не имеет сейчас никакого значения, любит он ее или нет и как бы к
этому поцелую отнеслась Светлана. Потому что именно от поцелуя
зависит, сколько еще недель проваляется Ксанка в этом госпитале и как
скоро встанет с этой койки.
Он наклонился и коснулся ее горячих сухих губ, а она вскинула худые
руки, обняла его за шею и чуть приподнялась, и они находились так, пока
она не устала. Потом ее руки разжались, и она отвалилась на подушку, а он
сказал: "Ну, поправляйся!" — и быстро, не обернувшись, вышел и только
тут позволил себе, наконец, бурно перевести дыхание.
И принял окончательное решение относительно перспектив в их
отношениях.