Что же касается тех, на кого в первую очередь было направлено общественное внимание

крепостном праве в разных государствах Европы». Те же статьи, что публиковались в российских изданиях, «отличались», по его мнению, «каким-то школьным взглядом под влиянием либеральных идей свободы… и отсутствием как государственного исторического… так и практического понимания потребностей жизни землевладельца и крестьянина»[1754].
Что же касается тех, на кого в первую очередь было направлено общественное внимание, то, с учетом разницы исторических условий крестьянского быта, благосостояния и, соответственно, образования, степень подготовленности тоже могла колебаться. Наиболее подготовленными Герсеванов считал оброчных крестьян богатых землевладельцев Ярославской, Владимирской и Нижегородской губерний, за которыми следовал Новороссийский край[1755].
В эмансипационных заботах для Герсеванова, как он писал А. Г. Тройницкому, лозунгом было «свобода, справедливость, человечество»[1756].Соблюдение им этого принципа, думаю, подтверждается стремлением Николая Борисовича сохранить баланс интересов и его отношением к дворянско-крестьянскому вопросу при введении «положений» и работе мировых съездов. Направляя усилия, в том числе в конфиденциальных письмах к министру, против «лиц, задерживающих происками своими окончание крестьянского дела», Герсеванов, разумеется, вместе с тем считал несправедливым, что «законы прилагаются строго к одному только Дворянству», и становился на его защиту от произвола чиновничьего люда, который «под влиянием господствующей идеи, что настал последний час Дворянства» (о чем, кстати, писал и В. П. Мещерский), начал «в надежде на полную безнаказанность… грабить с большей дерзостью, чем прежде»[1757].Безусловно, Николай Борисович заботился об интересах избравшей его корпорации и отстаивал ее право более самостоятельно, без чиновничьего контроля и ограниченияучаствовать в местных общественных делах — заботился и о дворянской «правде» в крестьянском вопросе. И в этом нет ничего удивительного.
Сам факт переписки с Я. И. Ростовцевым, положительно воспринявшим проект екатеринославского помещика и согласившимся в дальнейшем получать замечания на работу Редакционных комиссий, говорит о готовности Герсеванова активно работать на ниве эмансипации. Он был убежден, что не должен стоять в стороне и молчать в такой решительный момент. Не анализируя все реакции героя Крымской кампании на Журналы комиссии, поскольку это должно стать предметом специального внимания, отмечу лишь, что в рассуждениях «О социализме в редакционных комиссиях» генерал-майор снова показал решимость, неравнодушие, не только осведомленность в хозяйственных делах, научно-экономическую подготовленность, широкую практическую эрудицию, но и знание творчества тогдашних социалистов, особенностей отношения к нему французской общественности в 1848 году и т. п. Это и позволило Николаю Борисовичу «примерить» социалистические идеи к российской действительности.
Учение социалистов он понимал как направленное против права собственности. Следствием торжества подобного учения станут «унижение человечества, распадение общества и всеобщий атеизм». Святость брака и неприкосновенность права собственности были для Герсеванова основными элементами государственного организма. Поэтому стремление Редакционных комиссий отобрать землю у помещиков без всякой компенсации, что прочитывалось из ряда Журналов, рассматривалось им как попытка разрушить одно из начал государства. Результаты такого подхода к решению крестьянско-дворянского вопроса могли быть, по мнению автора писем к Ростовцеву, катастрофическими. Если даже Франция — очевидно, помня результаты конфискации земли эмигрантов в 1793 году — не приняла социалистов, «отдалась Людовику Наполеону без каких-либо условий», то никоим образом такой «разрушительный социализм» не может быть допущен в Россию. Неприемлемым для нашего героя был и ультрадемократизм, который может существовать только в федеративных республиках, таких как Северо-Американские Штаты. И именно Редакционные комиссии, как считал Герсеванов, «вносят в русское законодательство два враждебных Самодержавию элемента: социализм и ультрадемократизм». Причем оба элемента трактовались им как враждебные не только самодержавной системе, но и «всякому общественному порядку»[1758].
Почти в унисон с К. А. Рощаковским, этот екатеринославский помещик, учитывая в том числе и специфику своего только что колонизированного края, представлял последствия эмансипации и для дворян, и для крестьян, особенно на начальном этапе. Журналы обсуждения дела в Редакционных комиссиях, отсутствие системности, окончательной проработки различных аспектов проблемы также не говорили о форсировании ее решения. Герсеванова, как, кстати, и тех депутатов от дворянства губерний, что были вызваны в Редакционные комиссии[1759],волновало и отсутствие должного внимания к финансовой реформе, административная централизация и ее влияние на государственную жизнь и т. п. Но Николай Борисовичоставлял эмоции в стороне. «Поощряемый благосклонным отзывом» Ростовцева (с. 28), он спокойно обосновывал свои позиции, опираясь на историю, широкие сравнения, хозяйственный опыт и социальные практики. Не желая допустить краха государства, он притом неоднократно повторял: «Из этого совсем не следует, чтобы надлежало сохранитькрепостное право, нет! Оно отжило свое время; все Губернские Комитеты согласились, что пора отменить оное. Но с ним надо поступать осторожно» (с. 19–20). В очередной раз извинившись за, возможно, резкий тон, Герсеванов, наряду с замечаниями, не уставал повторять: «Дело эмансипации важно для всех, в особенности для дворянства. Как представитель части дворянства я считаю, что имею право возвысить свой слабый голос» (с. 29). Поэтому он и указывал на просчеты Редакционных комиссий.
Однако по завершении первого этапа работы этого органа реакции комментатора стали более резкими. Достигнутые результаты он иронично сравнивал с планом операции под Силистрией, составленным генералом К. А. Шильдером:
Знаменитый Инженер привез план крепости и островов, нанес на бумагу карандашом места предполагаемых батарей, направление выстрелов, полет бомб и надписал: Первый период осады почти кончен. А войска еще не начинали движения к крепости, и увы, она не была взята; мы добровольно отступили, и он сложил там голову. Дай Бог, чтобы не случилось чего-нибудь подобнаго. Редакционная Комиссия воображает, что подвинула дело вперед и кончила 1-ый период своих занятий. Мечта, мечта: труды ея чисто отрицательныя; дело не продвинулось, а запуталось (с. 52).
Главное, что генерал-майор публично обвинил Редакционные комиссии в ухудшении ситуации в стране: в девальвации денег, падении акций обществ, оттоке капиталов за границу, исчезновении из обращения золота и серебра, которые «закопаны в землю предусмотрительными людьми», в усилении эмиграции (в 1859 году было выдано 69 тысяч загранпаспортов дворянству, «самому образованному классу», в то время как ранее выдавалось 15 тысяч в год), что чрезвычайно вредно для малонаселенной России, в покупке дворянством имений за рубежом, общественном недовольстве и разочаровании (с. 58–60).
Возможно, комментатор намеренно сгущал краски, чтобы произвести более сильное впечатление на Ростовцева[1760].Но напомню о подобных же сомнениях Г. П. Галагана. Такие же соображения высказывал в июле 1859 года и Н. А. Ригельман, читая присланные ему В. В. Тарновским Журналы Редакционных комиссий: последние «немного увлеклись и уже слишком мало обращают внимания на общественное мнение», т. е. на мнение дворянства. Николай Аркадьевич считал это важным недостатком, ведь «нельзя же принимать за общественное мнение статьи Журналов, с их купленным либерализмом»[1761].И все же не стоит, наверное, и говорить, что не только ирония, но и конструктивные предложения Н. Б. Герсеванова, как и вообще всей «оппозиции», также работали на окончательный вариант реформы. Несогласные с бюрократами-реформаторами, но неравнодушные и активные представители дворянского сообщества готовы были и стремились работать над решением проблемы. Другое дело, что правительственный взгляд воспринимал ее в первую очередь как крестьянскую. Оппоненты же смотрели на эмансипацию как на крестьянско-дворянское дело.
На таких позициях стоял и М. П. Позен. Он неоднократно повторял, что может ошибаться, что сложная проблема реформирования требует серьезных размышлений и расчетов многих заинтересованных и преданных людей. Он готов был идти на обсуждение и компромиссы, соглашаться с дельными мнениями других. Напомню, что так же критически Позен отнесся к своему проекту реформирования Закавказского края[1762].Но, человек неравнодушный, он не мог и не хотел молчать, когда речь шла о «великом отечественном деле». На заседании Полтавского губернского комитета 13 декабря 1858 года, отвечая в ходе дискуссии на упреки в апеллировании к нравственности членов Комитета, Михаил Павлович говорил: «Я вовсе не принадлежу к числу людей, проповедующих безпрестанно филантропию. Действительно, не филантропия, не увлечение сердца, а справедливость и право должны служить основанием к разрешению предстоящаго нам вопроса». Здесь важно также обратить внимание, во-первых, на готовность полтавского дворянства подарить крестьянам их усадьбы, что было одним из камней преткновения в обсуждении крестьянской проблемы на общероссийском уровне, и, во-вторых, на позицию самого Позена, которая слишком прямолинейно трактуется в историографии.
Он считал, что нельзя говорить о подарках, ведь «помещики не могут дарить того, что им не принадлежит, а крестьяне наши совсем не так просты, чтобы приняли за подарок то, что они всегда считали своею собственностию. Я прошу не милости, не подарка: я прошу сознавать право крестьян. Именно потому, что доселе обращалось мало внимания на права крестьян, они не уважали наших прав и нередко под них подкапывались». Итак, главное в решении проблемы дворянско-крестьянских отношений оратор видел в признании прав крестьянства[1763].А. В. Никитенко, ознакомившись с позеновскими проектами, относительно их основ записал 10 января 1857 года в дневнике: «Позен принимает четыре основные начала: православие, самодержавие, человечество и народность, но трем из этих идей дает другое значение, чем Уваров»[1764].Трудно сказать, в чем Михаил Павлович расходился с известным министром образования. Однако народность, что очевидно, понимал не в этническом, а в социальном смысле. «Положение народа он просто называет невыносимым», — писал петербургский профессор, считая высказанную заботу о крестьянах одной из ключевых позиций проекта Позена.
Переписка Михаила Павловича также снимает подозрения в стремлении отстаивать узкосословные интересы. Это был человек общегосударственного масштаба, который не мог думать только о себе. Даже представляя полтавское дворянство в Редакционных комиссиях, Позен мыслил шире, хотя и понимал, что должен выполнить свои обязательства перед делегировавшим его региональным сообществом. В письме к Я. И. Ростовцеву, перед тем как привести свои развернутые размышления о «Положениях» Редакционных комиссий, Позен отметил: «Я смотрю на дело одинаково как депутат и как эксперт. Убеждения и совесть не зависят от положения, в которое случай ставит человека»[1765].Приведу на суд читателей еще несколько цитат из, по сути, непрочитанного историками эпистолярия этой крупной личности: «Крестьянское дело поставил я себе задачею последних лет моей жизни»; «Крестьянская реформа ни на минуту не выходит из моей головы. Судьба этого дела, судьбы России, неразрывно с ним связанныя, близки моему сердцу. Работаю из всех сил и желаю этим кончить свое служение Государю и отечеству»; «Желаю от всей души, чтобы крепостное право было скорее уничтожено»; «В деле столь важном надобно выслушать сколь возможно более мнений». В письме к министру финансов, члену Секретного (Главного) комитета А. М. Княжевичу, которому Позен направлял предложение «О выпуске облигаций для воспособления крестьянскому делу», он писал: «Цель моего предложения одна: обеспечение успеха крестьянской реформы»[1766].
Отстаивая перед Редакционными комиссиями проект реформы, предлагаемый полтавским дворянством, Михаил Павлович отвергал возможные обвинения в узкосословной его направленности: «Мы далеки от того, чтобы защищать