требовалось восемь или девять недель; от Евфрата — шесть месяцев. Депеши и приказы двигались со скоростью конного гонца. В условиях отсутствия связи с провинциями и постоянно меняющегося положения на разных фронтах ни один император не мог получить достоверную общую картину происходящего в империи, не говоря уже о том, чтобы подчинить ее своей власти. В силу необходимости войска были размещены вдоль границ, и ключевые решения принимал командир соответствующего региона: в условиях нехватки информации и шаткого положения центрального правителя эти люди были средоточием власти — хотели они того или нет. Система коммуникаций и военного управления вновь показала свою неспособность функционировать в условиях серьезной внешней угрозы на нескольких фронтах; когда такая угроза подступала, систему заклинивало, а затем она разлеталась на куски.
Одна война с варварами, как бы дорого она ни обошлась, не должна была повлечь такие необратимые последствия для общества и экономики Рима. В прошлом империя много раз оправлялась от войн такого масштаба. Но повторявшиеся раз за разом в течение нескольких поколений вторжения, с каждым разом становившиеся все яростнее, обернулись гибелью для мирной жизни. Сельское хозяйство, города и торговля все тяжелее переносили хроническую неуверенность в своей безопасности. Земли в приграничных провинциях были заброшены, города захвачены и разграблены — и это в то самое время, когда императорам приходилось собирать все новые армии, снаряжать их, платить и переправлять на расстояния в тысячи миль. Если из-за непокорности командиров не удавалось мгновенно отразить набег варваров, их пытались утихомирить уловками, но такой способ с каждым разом требовал все больших затрат и, как и любые попытки умиротворения, лишь демонстрировал слабость Рима и разжигал аппетит германцев.
В условиях все усыхающих источников дохода государство (термин, под которым все чаще подразумевалась военщина) было вынуждено обложить население неслыханными налогами. Императоры чеканили новые монеты из дешевого сплава, что привело к неконтролируемому взлету инфляции и соответственно — росту запросов армии. Чтобы снарядить и задобрить солдат, приходилось принудительно закупать припасы у поставщиков по старым ценам; вскоре закупки превратились в прямую реквизицию, а затем — в неприкрытый самочинный грабеж. Поскольку деньги империи обесценились, солдаты отказывались принимать их в качестве платы за службу, а государство, в свою очередь, не принимало денежную оплату налогов; реквизиция припасов по сути была сбором налога в натуральной форме —annona militaris.Имущие классы, которые раньше сами добивались почетных и требовавших денежных вложений городских магистратур, к которым их обязывало богатство, теперь делали все, чтобы избежать этих расходов, которые превратились в непосильную ношу. До нас дошли записи о людях, предлагавших две трети своего состояния, чтобы откупиться от исполнения магистратур.[19]Таким образом, военные добивались повышения своего статуса самыми отвратительными способами. Если солдат мог грабить мирного гражданина, если право собственности мало что значило по сравнению с разницей между человеком вооруженным и безоружным, если императоры не помогали своим гражданам защитить их поместья — или помогали, но лишь ценой разорения, в чем же был смысл социального статуса как такового? Гражданин мог писать (и писал) петиции наместникам и императорам, но помимо пустых обещаний от них было мало проку. Там, где вновь начинала функционировать администрация, должность наместника зачастую занимал полуграмотный солдат, который, без сомнения, делал что мог, но был по горло занят другими делами.[20]
Все больше становилось тех, кто взял заботу о своем благополучии в собственные руки; результат, как в свое время итоги беспорядочного взимания налогов и конфискаций, лишь усугубил кризис. Добавьте ко всем этим бедам страшную эпидемию чумы, которая в 250-е годы прокатилась от Северной Африки до Балкан, следуя за голодом в разоренных набегами регионах, — и станет ясно, почему жители империи прочно поверили в приближение конца света («Ибо народ поднимется против народа, и царство против царства. И будет голод, моры и землетрясения в различных местах»[21]).Христианские источники рисовали самые мрачные картины приближающегося падения Рима: Нерон, восставший из ада, двинется с Востока, сам Сатана придет во главе полчищ готов, и так далее. Невозможно даже с минимальной точностью оценить беды, обрушившиеся на жителей империи, а античные источники печально известны недостоверностью своей статистики. Чума распространилась достаточно широко, чтобы от нее умерли по меньшей мере два правителя: Тимесифей и Клавдий[22].Еще больше смертей наверняка повлек за собой голод. Катастрофически уменьшилась обитаемая часть городов (к примеру, в Париже после эпидемии обитаемым оставался только остров Сите)[23],а многократные сетования на заброшенные сельскохозяйственные угодья не оставляют сомнений в том, что общая численность населения империи существенно понизилась— равно как и уровень жизни всех его слоев.
Наиболее распространенная реакция мирного населения на все эти несчастья выражается практически в единственном слове: бегство. Бегство от варваров, от чумы, от столкновения армий, от непосильных налогов, от грабежей солдат и чиновников, от принудительных повинностей — этот список напоминает монотонную молитву об избавлении. Находки археологов рассказывают одну и ту же мрачную повесть: обугленные фундаменты домов и вилл, множество зарытых кладов, владельцы которых так и не вернулись за своими деньгами. Стандартные вопросы, с которыми обращались к оракулу, свидетельствуют о том, что волновало людей в те годы: «Стану ли я нищим? Придется ли мне спасаться бегством? Поймают ли меня?»[24]Красноречиво иллюстрирует ситуацию отчаянный призыв к императору Филиппу Арабу, отправленный ему примерно в 245 году:Мы терпим вымогательства и незаконные поборы превыше всех разумных пределов от рук тех, кто должен печься о благосостоянии народа... Солдаты, влиятельные жители городов и твои собственные чиновники обрушиваются на нас, отрывают нас от работы, захватывают наши орудия и скот и силой отнимают то, что им не причитается... Мы писали об этом тебе, великий Август, когда ты был префектом гвардии... но... мы все еще терпим грабежи от рук чиновников, наши хозяйства разорены, а поместья заброшены...[25]
Многие города были покинуты из-за невозможности их оборонить; их жители перебрались в более безопасные места, иногда мнимая значительно более древние поселения на вершинах холмов. Другие города удалось укрепить, обычно весьма небольшим кольцом стен, причем зачастую для возведения этих укреплений использовали камень от общественных зданий, построенных в более счастливые времена. В Афинах до сих пор сохранились остатки стены, огораживавшей малую часть города вокруг Агоры. Камни этой стены, наскоро сооруженной гражданами города для защиты от морских набегов готов, пестрят разрозненными фрагментами декоративных бордюров и карнизов.[26]Богачам иногда удавалось откупиться от налоговых обязательств или обратить свое богатство и движимое имущество, которое можно было спрятать или перевезти на отдаленную виллу. Бедняки, бежавшие со своей земли, могли найти себе какого-нибудь землевладельца, жившего на более безопасной территории, и работать на него в качестве колона; или же они приставали к шайкам разбойников, бродившим по разоренным и неуправляемым провинциям, грабя то, что осталось после варваров. Был и еще один вариант самопомощи, который стимулировал дробление империи: города отрекались от верности далекому Риму, который оставил их на милость судьбы, и избирали собственных правителей или поддерживали любого местного узурпатора из числа военных командиров, который обещал их защитить. Уведя отряды с границ вдоль Рейна, римские военачальники открыли путь массовому вторжению франков, которые захватили Восточную Галлию и северо-восточную часть Испании; кроме того, Галлия была отрезана от Италии ордами алеманнов, которые подступили к самому Милану. При поддержке местного населения командир Рейнской армии Постум убил наследника трона, занял Кельн и провозгласил себя императором — но не Римской, а независимой Галльской империи,Imperium Galliarum.Постум, хоть и был жестоким правителем, по крайней мере оставался в Галлии, стараясь защитить ее жителей, а взимаемые им налоги наконец принесли населению некоторую пользу.[27]Нуждаясь в военной поддержке Галлии, правители Британии и Испании объявили о своей лояльности новому государству. Аналогичная, но менее успешная попытка отколоться от империи была предпринята в Египте.[28] [Картинка: _01.jpg]
В 253 году, к моменту, когда Валериан был провозглашен императором Рима, границы вдоль Рейна и Дуная лежали в руинах. Алеманны наводнили Рецию (Швейцарию) и проникли на земли Италии, маркоманны разорили Паннонию (Западную Венгрию); в тот же самый год Персия воспользовалась ситуацией и напала на Римскую империю, вторгшись в Сирию,вновь заняв Антиохию и множество других городов. Валериан отправился во главе армии навстречу персам, объявив своего сына Галлиена цезарем, чтобы тот по мере сил урегулировал ситуацию на западе империи. На Черном море крупные флотилии готов и боранов одна за другой разоряли беззащитные приморские греческие города: Византий, Халкидон, Никомедию, Никею, Прусу, Питиунт (Пицунду), Трабзон.
Затем, в 259 году, грянула беда в Месопотамии. Освободив Антиохию и немного продвинувшись навстречу основным силам персидской армии, войско Валериана оказалось окружено в Эдессе. После безуспешных попыток прорвать окружение Валериан был вынужден капитулировать, после чего десятки тысяч римлян, включая самого императора, были уведены в плен. Называемая персами цифра — 60 000 — конечно же, преувеличена, но тем не менее это было крупнейшее поражение на памяти живущих и одно из самых тяжелых за всю историю Рима. Галлиен, находясь на западе, ничем не мог помочь отцу; персидский царь Шапур вновь захватил Антиохию, устроив в городе кровавую резню, и, судя по всему, был очень близок к исполнению мечты всей династии Сасанидов. Беспримерное унижение пленного римского императора, вынужденного встать на колени перед персидским царем, Шапур увековечил в людской памяти с помощью огромных скальных рельефов в Бишапуре и Накше-Рустам, которые до сих пор привлекают к себе туристов.[29]
Став единоличным правителем, Галлиен реформировал подконтрольные ему армии и совершил довольно успешный поход против алеманнов в Реции и Италии, хотя теперь истинные границы его власти ограничивались Италией, Далмацией, Грецией, Западным Дунаем и побережьем Северной Африки. По другую сторону Альп правил своим независимым государством Постум, но и он не сумел остановить ни новое нашествие алеманнов, занявших долину Роны и Овернь, набеги саксов, грабивших прибрежные города Британии и Галлии. Готы беспрепятственно бродили по восточной части Балкан, по Фракии и Малой Азии, а их флот проник в Эгейское море и напал на древние греческие города — Эфес, Халкидон, Спарту и Афины. Один за другим на горизонте появлялись узурпаторы.
Разумеется, не все регионы — и не все слои населения — страдали одинаково; и, разумеется, империя еще обладала достаточным запасом ресурсов — человеческих, моральных и материальных — чтобы преодолеть кризис и спасти хотя бы оставшееся, если бы только их расход удалось эффективно организовать. Если охватить взглядом объем территорий, занятых варварами, уровень инфляции, военные поражения Рима, восстания и дворцовые перевороты, то крайняя точка упадка придется приблизительно на период с 250-го по 270 год. Но под покровом видимых событий шли процессы жесткие и решительные, которые впоследствии позволят государству преодолеть все обрушившиеся на него несчастья.
Таков был расклад в политическом мире, когда в него вступил Диоклетиан, и таковы были нормы времени, благодаря которым он, как и множество других, сумел подняться из полной безвестности до первых позиций в государстве. Большая часть того, что нам известно о происхождении Диоклетиана, основано на предании или, возможно, сплаве двух преданий относительной достоверности. Он родился в Далмации, вероятно, в 243 году, вероятно — в Салоне, где вырос под именем Диокла. Согласно источникам, он был либо вольноотпущенником, либо сыном вольноотпущенника из числа рабов сенатора Ануллина; нам точно известно, что в то время действительно существовало сенаторское семейство с таким