Конечно, здесь есть все основания поговорить об интенсификации труда

материалов». Однако еще более важные выгоды от основания именно таких предприятий заключались в поддержке сахарной промышленности в целом. Поскольку она охватывала различные направления экономической деятельности, ее процветание было бы «полезно не только для ремесленного народа, но в высокой степени благодетельно для земледельцев, самаго многочисленного класса жителей»[1395].Ведь благосостояние каждой крестьянской семьи могло улучшиться за счет дополнительной работы как на свекловичных полях, так и на перерабатывающих предприятиях[1396].На этом настаивал и М. И. Ханенко.
Конечно, здесь есть все основания поговорить об интенсификации труда, об увеличении эксплуатации крестьян. Но, надо признать, рационализации без этого не бывает. Ирост любой экономики, изменения в стандартах потребления, безусловно, влекут за собой дополнительную нагрузку на работников. Поэтому и у Ханенко, и у Лялина, и у других малороссийских авторов шла речь о включении в производственный процесс ранее не задействованных в нем женщин и детей, что может быть темой специального, отдельного разговора. Сейчас же считаю необходимым, не обобщая, взглянуть под этим углом зрения на организацию работы на одном из таких предприятий — Марьинском сахарном заводе помещика Хорольского уезда Полтавской губернии М. П. Позена.
Отвечая на вопросы Комитета сахароваров, он подробно описал становление заведения с 1847 года, технологию изготовления сахара, начиная от выбора семян, введения свеклы в полевой севооборот, выгод для хозяйства от выращивания этой культуры и заканчивая экономической частью завода и представленными в виде таблиц данными оплаты труда, численности рабочей силы. Для историков экономики все это может представлять значительный интерес. Однако в данном случае в первую очередь важно крестьянское измерение этого дела. Отмечу, что владелец предприятия — подробнее о его личности я расскажу позже — был крупным помещиком, владевшим на Полтавщине крепостными в количестве около 4 тысяч душ. Вполне вероятно предположить, что на его сахарном заводе можно было бы задействовать этот потенциал, не прибегая к значительным затратам. Тем не менее его предприятие работало не только за счет барщины, а и на основе вольного найма его же, позеновских, крестьян — мужчин, женщин, детей старше двенадцати лет, которые в так называемые свои дни хотели поработать за деньги. По заведенному в хозяйстве порядку обязательно в свои дни работали только крестьяне, имевшие долг по государственным налогам, или перед экономией, или перед организованным в имении крестьянским банком. По субботам каждый получал «полный платеж за безочередныя работы, сделанныя им в свои дни», согласно установленной таксе, которая была «несколько выше обыкновенно платимой в здешних местах». Перевозка свеклы также осуществлялась крестьянами в свои дни за плату. Как отмечал Позен, «работу эту они считают для себя чрезвычайно выгодною и спешат наперерыв (т. е. наперебой. — Примеч. ред.)ею пользоваться».
Непосредственно на заводе трудилось до 275 рабочих обоего пола и самого разного возраста. Одни из них работали за барщину, другие — «за поденную плату по таксе». При этом все получали питание («кроме хлеба и приварка, получают в скоромные дни по ½ фута говядины на человека»), а мужчины — ежедневно и по рюмке водки. Работы проводились круглосуточно, в две смены, каждый трудился по шесть часов и столько же отдыхал. Важно также отметить, что, описывая неудачи и успехи своего предприятия, Позен лучшим из сделанного за восемь лет существования завода считал «приготовление людей по всем частям производства», т. е. подготовку квалифицированных работников, мастеров, которые, кроме вольнонаемных директора, заведующего «полицейской» и экономической частями, были из его же крестьян. Особенно владелец отметил одного из ведущих специалистов — сахаровара: «Крестьянин 22 лет, умный, смышленый, трезвый, с теплою любовию к своему искусству, ведет дело как нельзя лучше. Он, его помощник и все подмастерья остаются на крестьянском положении, получают плату за свои дни и особыя наградныя деньги, соразмерно с успехом производства. Крестьянин этот управляет заводом два года»[1397].
Итак, обеспечить крестьян работой, возможностью дополнительно заработать, чтобы они могли самостоятельно платить государственные налоги и повышать благосостояние своих семей, подготовить специалистов, умеющих и желающих хорошо трудиться, — в этом рациональные помещики также видели свою прямую обязанность.
Свидетельством значительного интереса к агротехническим вопросам, к сельскохозяйственной технике стало растущее количество материалов на эту тему. Интерес помещиков России к новинкам такого рода техники, по сведениям З. Д. Ясман[1398],возник еще в конце XVIII — начале XIX века. На основе источников историком было категорически опровергнуто существующее в литературе утверждение о полном застое в использовании сельскохозяйственной техники в то время. Ее применение, по мнению автора, было не экспериментом или «баловством», а насущной потребностью, связанной снеобходимостью повышения урожайности.
Не чуждыми уже тогда были эти потребности и малороссийским хозяевам. В 1805 году, 16 мая, упоминавшийся выше «студент» А. А. Сулима писал из Москвы к отцу о впечатлениях от посещения «технической» выставки: осмотрел две молотилки, выяснил, как работают, подсчитал, «что 5 человек, работая на ней 12 часов без отдохновения, не большемогут обмолотить 30 копен». И, хотя цена такого чуда была 300 рублей, молодой человек видел преимущества этого устройства в возможности облегчения труда: «Правда, работа на ней весьма легка». Смотрел он и веялки. Они оказались такими же, как и у них, только немного больше, поэтому не имело смысла платить 100 рублей «за простую сию машину»[1399].
Попытки применения техники предпринимались в то время и в имениях В. П. Кочубея. В 1804 году управляющий его Диканьской экономией начал переговоры о приобретении очень нужной в хозяйстве молотилки, что неоднократно повторялось и позже. Это дало основания П. Г. Клепацкому предположить, что устройство не было введено в действие. Историк считал, что «дело с молотилкой надо представлять себе так, как это было с четырехволовыми плугами: крепостные их скоро поломали, а чинить было некому». В 1827 году в Диканьке была сделана веяльная машина, но и это устройство оказалось неудачным. За помощью пришлось обращаться к московскому изобретателю, чьи веялки были апробированы ВЭО (подобная уже использовалась в Яготинском имении Репниных). Однако, как выяснилось, и эта техника была не полностью приспособлена к местным условиям[1400].Итак, поиски и эксперименты продолжались.
Прибегнуть к достижениям технического прогресса — если на рубеже веков это было под силу главным образом лишь крупным хозяйствам[1401],то в 1830–1840‐е годы ситуация, без сомнения, существенно изменилась. На страницах периодики стали все чаще появляться описания различных приборов, машин, механических заводов, давался их перечень, прейскуранты цен, начинались дискуссии относительно эффективности того или иного приспособления для выполнения определенных работ. Основывались такие предприятия и левобережными помещиками, хотя дело было и не из легких, особенно когда в силу разных обстоятельств приходилось нести убытки. Довольно мощная фабрика агрономических машин помещика Николая Александровича Потемкина в Кременчуге производила молотилки, веялки, соломорезки и другие сельскохозяйственные «орудия», пожарные трубы, котлы для паровых машин, различные чугунные и железные изделия, — в целом в 1848 году на 13 610,49 рубля серебром. Трудилось здесь 282 чернорабочих, из них 46 — крестьяне самого Потемкина, а также управляющий, письмоводитель, механик, три писца, мастера, подмастерья, ученики.
Интересно, что к мысли о серьезном предприятии Николай Александрович пришел под влиянием соседей-помещиков. Еще в молодости «имея страсть к механике и ремеслам», он постоянно и настойчиво приобретал опыт в точных науках, а также навыки владения разными инструментами. А после выхода в 1824 году в отставку поселился в своем имении и все свободное время посвящал изготовлению механических игрушек, электрических и других орудий для собственного удовольствия, все больше убеждаясь, что его игрушки — не без пользы. Когда весной 1839 года участились жалобы помещиков на несовершенство существующих дробилок, Потемкин поддался на их просьбу и согласился «приложить свои знания к делу». Покинув свою мастерскую, он начал, откликаясь на увеличивающийся спрос, постепенно наращивать мощности, расширять производство, которое в 1841 году перенес в Кременчуг[1402].Но пожар в декабре 1847 года нанес ущерб предприятию не менее чем на 40 тысяч рублей серебром. Николай Александрович вынужден был восстанавливать фабрику и за собственный счет содержать более 300 работников. Однако это стало стимулом для строительства новых, многоэтажных корпусов, кузницы, чугунолитейного завода, столовой, чтопозволило уже в 1849 году частично возобновить выпуск продукции.
Имя еще одного активного малороссийского «механизатора» и популяризатора знаний о машинах, Д. И. Кандыбы, не часто встречается в исследованиях отечественных историков. Краткие сведения о механическом заводе, оборудованном в имении на хуторе Дмитровка Конотопского уезда Черниговской губернии[1403],повторяющиеся с незначительными изменениями в ряде работ[1404],не дают представления ни о масштабе предпринимательской деятельности этого левобережного помещика, ни, главное, о ее мотивах. Кстати, П. Б. Струве из пяти ведущих «механических заведений», продукция которых изготавливалась не только для соседей, на второе место поставил именно предприятие Кандыбы[1405].Взятое под особое покровительство ВЭО и Московского общества сельского хозяйства, это заведение в то время было достаточно известно и широко «разрекламировано» на страницах периодических изданий, где помещались описания различных механических устройств, машин его производства, годовые отчеты завода, прейскуранты цен, статьи-ответы оппонентам, написанные как самим Кандыбой, так и управляющим его предприятием, воспитанником Технологического института Зевакиным[1406].
Подобно Н. А. Потемкину, Д. И. Кандыба, также «из страсти к механическим занятиям», изготавливал различные модели, с помощью нескольких слесарей изобретал машины, те или иные орудия. А соседи-хозяева, «видя их, изъявляли ему желание иметь у себя таковыя». Поскольку просьб было довольно много, Кандыба решился на создание собственного заведения[1407],которое «на полном ходу» было уже в 1841 году и представляло собой достаточно мощное предприятие. Вначале там трудилось 112, а в 1844 году — 116 работников: управляющий, мастера, главные подмастерья, конторщик, «расходчик материалов», комиссионер, подрядчик материалов, «блюститель порядка», ученики, учителя, врач, фельдшер, многочисленные служители на кухне, в лазарете и т. п. Среди них были воспитанники Технологического института, ученики других известных в то время специалистов, в частности А. Я. Вильсона, помещика Я. И. Костенецкого, работавшие на «именитых заводах Берда, Гонценбаха и других». Согласно отчету, в 1842 году завод выпустил 197 единиц сельскохозяйственной техники десятков наименований. Различные механизмы изготавливались также на заказ, в том числе по индивидуально присланным чертежам и такие, каких не было в «ассортименте» завода. Для установки конных машин от предприятия на один месяц бесплатно направлялся мастер[1408].В 1846 году оно уже состояло из нескольких отделений и производило машины для сельского хозяйства, фабрик и заводов, кареты и