Найти тему
Илья Лонской

Правда, его подход к работе в Законодательной комиссии к тому времени уже выкристаллизовался

продукция[582],известный в то время знаток древней церковной и светской истории, советами которого пользовались Г. Ф. Миллер, М. М. Щербатов, А. Л. Шлёцер, собиратель рукописей, старопечатных книг[583] — Г. А. Полетика находился в центре интеллектуальной жизни Петербурга. И хотя он не был членом ВЭО, а все же не мог не читать его изданий, поскольку знакомился со всей печатной продукцией, появлявшейся в столице и за ее пределами, не только для пополнения собственной библиотеки, но и для отправки друзьям, приятелям — заказчикам из Малороссии. Итак, первые книги «Трудов ВЭО»[584]не могли пройти мимо внимания Полетики. Правда, его подход к работе в Законодательной комиссии к тому времени уже выкристаллизовался. Однако и до этого ему могли быть известны позиции как участников конкурса[585],так и неконкурсантов, высказывавшихся по крестьянскому вопросу.
Основания для такого предположения дает участие Г. Ф. Миллера (с которым Григорий Андреевич был довольно близок) в ознакомлении Екатерины II с идеями лифляндскогопастора, немца Иоганна Георга Эйзена. Как утверждал английский русист Роджер Бартлетт, Эйзен, который с 1750 года и до самой смерти выступал и боролся на практике занаделение крестьян земельной собственностью и за их освобождение, благодаря официальному историографу получил на личной аудиенции в 1763 году возможность представить свои предложения императрице, а в 1764–1766 годах воплощать их в жизнь в имении графа Г. Г. Орлова в Ропше[586].
В 1764 году в петербургском немецкоязычном журнале Sammlung russischer Geschichte, издаваемом Г. Ф. Миллером, появилась — по мнению Л. А. Лооне, с ведома Екатерины II[587] — анонимная статья Эйзена о крепостном праве в Лифляндии[588],статья, которую считают первой в России открытой критикой крепостного права[589].Трудно представить, чтобы Г. А. Полетика, хорошо владевший немецким языком и плотно общавшийся с Миллером, не познакомился с проектами лютеранского пастора, а возможно, и с ним самим. Мог следить Григорий Андреевич и за «мнениями при дворе», и за крестьянскими делами в других регионах империи, например в Лифляндии[590].Да и влияние «Наказа» Екатерины II Большому собранию, текста, в котором императрица коснулась «деликатной проблемы крепостного права и неволи»[591],также нельзя исключать, хотя, по мнению Н. И. Павленко, в этом документе позиция императрицы по крепостному праву озвучена довольно глухо и невыразительно и именно крестьянский вопрос разработан намного слабее других[592].
Следует также отметить, что «Возражение» Полетики, скорее всего, было написано в 1768 году, когда широкая образованная публика уже могла читать произведения победителей конкурса ВЭО, в частности Беарде-де-Л’Абея, Вельнера, Мека, Граслена. По мнению Исабель де Мадариаги, сам факт издания на русском языке работы Беарде-де-Л’Абеяв период заседаний Уложенной комиссии позволяет увидеть в этом очерке санкционированное верховной властью обвинение против антигуманной системы крепостного права как таковой[593].И проницательный депутат лубенского шляхетства мог это учесть, возражая Малороссийской коллегии.
И все же, какие именно из соображений конкурсантов были Полетике этически, эстетически и идейно близки, достоверно не известно. Возможно, что под влиянием новых столичных веяний у него возник интерес к крестьянской проблеме в ракурсе, обозначенном деятельностью ВЭО[594],и более рельефно проявились противоречия между идеалами и социально-экономической практикой, что и подтолкнуло его занять в Законодательной комиссии именно такую позицию[595].И все же это только предположения.
Однако тексты свидетельствуют, что Григорий Андреевич не рассматривал крестьян как товар. Он был противником крепостного рабства и свое отрицательное отношение к продаже людей неоднократно высказывал в письмах к жене. Но, осознавая себя малороссийским помещиком, ответственным за землю, которой владеет и которая в то же время является одним из богатств общества, он считал необходимым найти формы, способы законодательного урегулирования отношений между землевладельцами и земледельцами. Работа крестьянская — это труд осевшего человека, поэтому в данном вопросе интерес культурного помещика вступал в противоречие с духом, ментальностью казацкой вольницы тех социальных групп, которые имели свою правду и не мыслили в масштабах общей пользы.
Г. А. Полетика чувствовал себя ответственным и за людей, мужиков, сидевших на его земле, которые доверились ему и были вверены его попечению. В полетикинских бумагах нередко встречаются документы, демонстрирующие попытки помочь подданным, отстоять их интересы, особенно в экстремальных ситуациях. Например, после пожара, от которого пострадало его село, Григорий Андреевич в письме к жене от 25 июня 1784 года писал: «Весьма мне печально было уведомление ваше в сгорении Чеховки<…>Вы весьма хорошо сделали, что дали им леса на избы из повалы и уволили от пригонки. Человеколюбие требует в таких случаях с потерею своего людям помогать». И далее хозяин давал помещичье-родительские распоряжения жене и управляющему, дабы уладить дело и предотвратить в дальнейшем подобные несчастья:
1) Чтобы наставить всех, и сгоревших, и несгоревших, мужиков вывозить для сгоревших изб толокою, но без потчивания горелки, а так, как бы за пригон[596]; 2) велеть им дворы непременно строить не по-прежнему, но отступая друг от друга гораздо далее и не менее как 15, а по крайней мере 30 сажен. Избы чтобы были все на улицу выстроены, другое строение внутри, а овины позади огородов, в самом конце. Наилучший по таковому строению образец и чертеж есть в указной Петра Великого книге, который может сыскать Ситников, и потому велите им строиться, и отнюдь, пожалуйте, не дайте им своей (т. е. их собственной. — Примеч. ред.)воли, чтоб по своему обычаю и тесноте строились[597].
Во время Русско-турецкой войны Полетика, пользуясь хорошим знакомством с П. А. Румянцевым, обратился к нему за помощью в защите своих мужиков от произвола военных. Согласно ордеру фельдмаршала в имения Григория Андреевича в 1771 году была отправлена специальная команда, и он из Глухова письмом благодарил за «милостиво пожалованную в деревню мою залогу»[598].В то же время Полетика считал необходимым преподать «Наставление Ряжского пехотного полку подпрапорщику Огроновичу», руководителю этой команды[599].В соответствии с «Наставлением» предполагалось защищать крестьян[600]от подразделений, проходивших или проезжавших в места боевых действий, от незаконного отъема фуража, провианта и следить, чтобы брали только определенное указами,«без излишества, за наличные деньги по торговой цене». Огронович также должен был следить, чтобы у полетикинских крестьян не забирали больше, чем у крестьян другихпомещиков, доносить обо всех фактах вымогательства или «обид» его людям и т. п.
Пока что трудно сказать, свидетельствуют ли эти примеры о формировании «антагонистически-патрональной системы» (Л. В. Милов) в Гетманщине или являются результатом «человеколюбия» отдельно взятой особы. Но нет сомнений, что землевладельцы Левобережья, озабоченные проблемой рабочих рук, уже во второй половине XVIII века, наряду со стремлением получить ренту в любой форме, должны были поддерживать каждое крестьянское хозяйство, прибегать к различным мерам по борьбе с бедностью, к которым Милов относил, например, «прогрессивный» принцип определения повинностей, помещичьи займы крестьянам натурой (зерном, скотом, птицей), организацию хлебных магазинов, помощь погорельцам, запрет разделения крестьянских семей, дворов, контроль за крестьянскими хозяйствами, регулирование брачных отношений и т. п. Конечно, историк соглашался с предшественниками, оценивая эти приемы как «режим грубой и суровой эксплуатации крестьянина» в эпоху крепостничества, но одновременно призывал избегать упрощенного восприятия их как произвола, не допускать односторонности в понимании особенностей социального взаимодействия, которые были одним из компенсаторных механизмов выживания всего общества в целом в условиях традиционного хозяйствования в зоне рискованного земледелия Восточной Европы[601].
И. Я. Каганов на основе анализа полетикинской переписки сделал вывод о «поразительных контрастах» во взглядах этого «просвещенного крепостника». Исследователя удивляло, что «депутат Комиссии, обещавший стремиться к тому, чтобы не было „воздыхающего во отечестве“, считал возможным оторвать детей своих крепостных от родителей и называл „отговорками“ протесты разлучаемых!»[602]
В качестве примера историк приводил ставшую довольно расхожей цитату из письма Г. А. Полетики жене, где звучала просьба отобрать способных мальчиков для обученияразличным специальностям в Петербурге[603].Кстати, здесь можно было бы привести и другую цитату: посоветовавшись с управляющим, Григорий Андреевич просит «из Николаевских и из Коровинских мужичьих детей, сирот и великосемейных, набрать и отдать в учение нашим мастеровым, ибо мне хочется, чтоб в каждом селе были тоже мастеровые, что и в Юдинове, почему и следует из каждого села взять столько хлопцев, сколько мастеровых»[604].
Отношение Полетики к своим подданным можно определить как патернализм. И с этой точки зрения «контрасты» представляются не такими уж впечатляющими, поскольку батюшка-помещик только тогда хорош, когда заботится о благе всего хозяйства в целом, благо подданных рассматривается сквозь призму «что такое хорошо, что такое плохо». «Хорошо» — это типичное поверхностно-просветительское. Логика его такова: образование, обучение несет свет, дать образование меньшему ближнему своему — это благо для него и моральный поступок для того, кто дает. Это в конечном счете обоюдовыгодно[605].Однако, кажется, дело здесь не только в образовании, но и в произволе по отношению к родителям этих детей. Между тем специфика патрональных отношений, связанная в значительной степени с традицией «осаждения слобод», предусматривала и право помещика на поселенцев, которое определялось фактом заботы о них, а не юридическими актами. Поскольку помещик вкладывал средства в хозяйство своих людей, он, таким образом, получал право вмешиваться не только в его организацию, но и в их личную жизнь.
При этом просветители а-ля Полетика могли не учитывать того факта, что образование для людей, стоящих на нижних ступеньках социальной лестницы, в условиях структурированности общества, является путем не только к свету, но и к осознанию своего «рабства», путем к напряжению и конфликтам. Правда, у Григория Андреевича были все основания в какой-то степени надеяться на благотворность такого пути для мужиков и казаков, поскольку в Гетманщине в то время формально не было крепостного права. Дилемма, которая возникла и формировалась в XVIII веке, — путь к прогрессу лежит через совершенствование человека или через совершенствование макроструктур — остается открытой и по сей день. История России конца XVIII — первой половины XIX века, до ликвидации крепостного права включительно, знает много примеров трагической судьбы людей — выходцев из крепостных, которые из‐за капризов фортуны получали образование, учились с помощью помещиков или отдельных меценатов искусствам, наукам,что в конечном счете становилось основой для глубокого внутреннего психологического или социального конфликта. Такая судьба постигла и многих выдающихся деятелей культуры и науки.
В то же время, как законник, Г. А. Полетика стремился соблюдать и новые предписания, которые, согласно ревизии 1764 года и введенному «рублевому окладу», должны былиосваиваться населением Гетманщины. В частности, с этого времени к традиционным формам ответственности дворянина за своих людей прилагалась и ответственность за уплату государственных налогов приписанными в его селах мужиками, хотя запись в ревизию за помещиком не имела той же юридической силы, что и «крепость». Конечно, это не могло быть усвоено мгновенно. К тому же всегда находились помещики, которые с удовольствием принимали беглых. Вот и начинались