Афанасьев начинает свое рассуждение в статье «Прошлое и мы» с разъяснения того, что без объективной исторической науки общество так и не сможет понять, где оно находится. Задача, поставленная Андроповым, попрежнему актуальна. Это тем более важно именно сейчас, когда, «идя навстречу XXVII съезду КПСС, мы пытаемся определить более отдаленные перспективы совершенствования основных звеньев и структур советского общества, заглянуть уже в XXI век. Впереди у нас преодоление, может быть, наиболее важного рубежа — достижение нового качественного состояния общества»181. Прыгать через такой рубеж, не зная, что за ним, — смертельно опасно. «Как амнезия — потеря памяти — разрушает индивидуальную человеческую личность, так историческая амнезия разрушает общественное сознание, варваризирует и обессмысливает жизнь общества. Вспомним страшную легенду о лишенном памяти манкурте из айтматовского «Буранного полустанка». Вспомним злодеяния гитлеровских фашистов: первым шагом этих варваров в захваченных ими городах было уничтожение исторических памятников. Убить память народа — в этом стремлении одно из самых жестоких проявлений античеловеческой сущности фашизма»182. Афанасьев писал о фашистах, но статья-то посвящена не юбилею победы, а проблемам отечественной исторической науки. Сдледовательно, противники исторической правды сродни фашистам и творцам манкуртов в книге Ч.Айтматова. Историческая правда горька: «Прошлое всегда достойно уважения, без этого общество утрачивает одно из главных своих качеств. Но сие ни в коей мере не означает, что его надо любить во всей совокупности... Что было, то было. И значимо поныне. Однако минувшее — прежде всего материя нашего социально-исторического размышления, а не повод для любования, умиления и самодовольства»183. Но не о истории СССР речь. Афанасьев обрушивается на идеализацию дореволюционной деревни в книге В.Белова «Лад», вышедшей в 1984 г.: «Нравы и жизнеустройство дореволюционной русской деревни никогда не являли собой лада — без трудностей, скверностей, противоречий, суеверия и невежества»184. Справедливый приговор. Но ничего не говорится о колхозной деревне. Не случайно и то, что напоминанием «о мрачных временах угнетательской бесчеловечности»185, Афансьеву служит Лобное место, а не Лубянка. Либералы вообще против драматизации коммунистического периода. Общество еще не ознакомилось с инфор- 388 мацией о миллионах жертв сталинского периода, а либералы уже отвечают «обличителям». Комментируя свой фильм «Мой друг Иван Лапшин», А.Герман говорил: «На 30-е гг. многое накручено, по моему. Или сплошной энтузиазм... Или это — или все наоборот... Люди во все времена одинаковые. Это обстоятельства разные»186. 30-е гг. в СССР официально еще считаются одним из высших взлетов в истории человечества. Но за словами Германа чувствуется скрытая полемика с диссидентами, которые давили на либералов убийственными аргументами. Оставалось противопоставить им позицию философской мудрости. Те, кого не удивлял взгляд на время «первых пятилеток» с точки зрения «все наоборот», читали между строк: «Все-таки 30-е гг. — это не период сплошного кошмара, это тяжелое время, в котором было немало людей, которые вели себя достойно». Но Афанасьеву еще далеко до этих проблем. Страшнее самодержавия зверя нет. «И вполне естественно, что мы не берем на себя ответственность за угнетательскую политику царского самодержавия, за злодеяния пуришкевичей и реакционность бердяевых, за корыстолюбие и узкоклассовый эгоизм российской буржуазии»187.