В армии со мной служил парень родом из центральной России. На почве любви к политике и часто попадая в наряд, мы сдружились. До службы в армии он работал в маленькой газете у себя в городе с населением до 70 тыс. человек. В газете он успел поработать 2 года, но, по его словам, этого времени хватило, чтобы понять, как тяжело быть СМИ в небольшом городке, где все друг друга знают, критиковать местную власть нельзя, потому что она является одним из владельцев издания, наравне с министерством субъекта федерации. Рекламы публикуется мало, все ушли в интернет. Издание живёт за счет региональных субсидий, а взамен требуется исполнение KPI в виде определенного числа материалов по заданному перечню тем.
Эта тема мне интересна, поэтому я начал расспрашивать о цензуре и других проявлениях несвободы. Как мне удалось понять, никакой цензуры нет. Но есть вещи гораздо страшнее. Из-за того, что владеет изданием, по сути, государство, разносить на страницах власть не принято. Нет, это не запрещено, но есть негласное правильно сильно против шерсти не гладить. Нежные покусывания разрешены, но совать свой нос глубоко в проблемы нельзя. Есть категория оппозиционных людей, о которых писать запрещено. Их выставляют полоумными, с которыми невозможно говорить. Многие в городе просто не хотят связываться со СМИ, потому что знают, что правды не напишут. Как признался мой друг, он начал цензурировать себя в своих текстах на уровне отдельных слов, мыслей и предложений. Уже после службы я просил его прислать тексты его газеты, описав контекст создания статей. Я попал в прошлое, где авторы занимались самоцензурой не по воле органов власти, а потому что предполагали, что даже лишнее слова нельзя написать, ведь их все равно удалят.
Мой знакомый незадолго перед армией открыл для себя Медузу и статьи Анны Политковской, погибшей в результате покушения, заказчика которого так и не нашли. Я Медузу читаю давно, а про Анну Политковскую узнал от него. Она работала в Новой Газете, много писала о войне в Чечне. Помню, как мы в 3 часа ночи будучи в наряде слушали на чужом телефоне аудио версию репортажа Анны Политковской о ее первой встрече с Рамзаном Кадыровым. На моего знакомого этот текст произвёл такое сильное впечатление, что он несмотря на запрет пользоваться смартфоном, где-то купил себе старенький Samsung и ночами читал другие тексты журналистки. А на утреннем построении говорил, какой херней я занимался у себя в городе. Она настоящий журналист, а я непойми кто.
Работая в газете, моему другу платили для его региона хорошо. Но он не чувствовал внутреннего удовлетворения. Ему казалось, что все его материалы лишь галочки в отчете для министерства региона. Он хотел своими статьями помогать людям, менять их жизнь, нести смыслы, заставлять задуматься. За два года работы ему по-настоящему нравилось писать лишь несколько текстов, остальные получались написанными из-под палки.
В этой связи мы рассуждали, во что превратилась журналистика в России. В демократических странах СМИ – это четвертая власть. Благодаря журналистам граждане узнают правду о государстве, чиновники всегда вынуждены следить за словами и поступками, чтобы в период выборов удержаться у власти. А в России журналистика – это обслуга государства, а не часть системы сдерживания распоясавшихся чиновников. Больше СМИ не рупор слабых, не дубина обделенных, которой они могут ударить по носу сильных мира сего.
После наших разговоров мой друг решил не возвращаться в свою газету, он не мог мириться с тем, что вынужден создавать, по сути своей, информационный мусор, имея перед глазами десятки независимых изданий и журналистов, подвергаемых гонениям за свою работу, расследования, сопряженные с риском для жизни. Ночью, когда ты в наряде, поговорить о великом самое то, ну и о девушках, конечно. Мне было интересно понять человека, который по натуре своей оппозиционер, участник митингов, работая в маленькой газете, пусть и не пел хвалебные оды власти, не заметил, как занялся самоцензурой. С другой стороны, как нам удалось выяснить, по образованию гуманитарий, нигде не найдёт себе работу по душе в провинции.