В творчество Дмитрия Глуховского я влюбился первый раз после игры Метро 2033. Отношения развивались неспешно, спустя несколько лет в романе Текст я открыл автора с другой стороны. Аудио книга Пост подарила сильнейшие эмоции. Я решил ознакомиться со всеми произведениями автора. Пару дней назад прочёл Сумерки. Жалею, что не сделал этого раньше, хотя, возможно, так было нужно, чтобы популярные в своё время произведения открывались новым читателям в другие эпохи. На то она и классика, что всегда остаётся актуальной.
Сумерки не предвещали ничего интересного. Даже наоборот, мне показалось, прочтя краткий синопсис, что текст не заслуживает внимания. Как же я ошибался. В романе рассказывается история холостого переводчика, занимающегося рутинными переводами, не предвещающими ничего интересного в жизни. Случайно получив заказ на перевод испанской рукописи, повседневность героя меняется в угоду происходящим в рукописи событиям. Спойлеры. Речь идёт о путешествии конкистадоров в удаленный храм за ценной книгой, предсказавшей будущее уничтожение всего мира. Погружаясь в историю майя, герой сталкивается с таинственными событиями в Москве, которые вызвал к жизни перевод. Демоны и духи племени майя проникают в реальный мир и преследуют героя, убивая случайных людей.
Даже прочитав то, что я сам написал, я из прошлого ни за что не взялся бы за Сумерки. Дело в том, что и в школе, и в университете очень мало рассказывают о Южной Америке. Уникальным и древним культурам племён, населяющих эту территорию, не уделяется внимание. Все знают народы Юкатана исключительно в связи с завоеваниями Кортеса и открытием Америки Колумбом. Только в университете я узнал, что первые национальные государства появились не в Европе, как можно было подумать, а в Южной Америке. Когда ушли европейские империи, созданные ими административные единицы с четкими границами, бюрократическим аппаратом, и гомогенной культурой компактно проживающих племен, превратились в национальные государства. Мало кто знает историю этой второй Америки, кроме жертвоприношений, странного исчезновения майя, сохранившихся зиккуратов. Обходят своим вниманием в школе и Византию, лучше изучают Ближний Восток, немного Китай. Преподавание ведётся через призму Европейской культуры и истории. Огромный пласт знаний о культуре и истории других частей света остается в тени. Изучая историю далёких народов, по-другому относишься к своей нации и истории. Она перестает казаться уникальной и богоизбранной.
Наверное, поэтому мне и не интересно изучать ацтеков, майя, а больше я и не знаю племен. В связи с этим начало Сумерек не вызвало энтузиазма. Но продвигаясь по истории вместе с главным героям, я не заметил, как из стандартного чтения перед сном, родилось стремление узнать, что будет дальше, на которое тратилось по 2-3 часа в день. Когда герой выключал свет, стараясь стать невидимым для голема, стоящего за дверью и манящего женским голосом, я переживал вместе с ним. Герой не просто переводил с испанского, он купил несколько книг по истории племен Юкатана. В предвкушении очередной главы, он по картам проходил путь экспедиции, изучал доступные сведения в эпоху без интернета в начале 2000-х. Продвигаясь в глубь джунглей с отрядом испанцев, герой боролся с преследующими европейцев демонами в реальной жизни. Я боялся, что разыгрывающийся перед глазами детективный триллер разочарует концовкой. После прочтения остался специфический привкус. На самом ли деле эта история приключилась с героем или мы правда живём в голове умирающего древнего божества, а происходящие природные катаклизмы – это предсмертные мучения создателя всего сущего?
Мне понравился сам текст Глуховского, выстроенный из метафор, использующих в качестве фундамента причастные и деепричастные обороты, сложноподчиненные предложения и т.д. Иногда я возвращался в начало предложения, чтобы найти подлежащее и сказуемое и проверить правильность поставленных запятых. Несмотря на кажущуюся лингвистическую громоздкость читать Сумерки было одно удовольствие. Так виртуозно жонглировать словами, описывая мир, мне бы очень хотелось.
Хочу привести объемную цитату из текста, заставляющую задуматься о современном обществе: «Дыханием я проплавил в инее, покрывавшем стекло, круглое смотровое отверстие. Видно через него было немного: кусок дома и недавно установленный в специально разбитом скверике ещё один памятник героям Великой Отечественной войны. В этом году, приурочив к очередной, в общем-то, не слишком круглой годовщине Победы, их установили по всей стране как-то особенно много, включая статую совершенно невероятных размеров и весьма сомнительных художественных достоинств. Весь город был заклеен афишами концертов песен военных лет, кинотеатры показывали ретроспективы чёрно-белых фильмов о партизанах и взятии Рейхстага, модные фотоцентры с помпой открывали выставки вроде «Лица героев» или «Те, кто…».
Для меня возвращение Победы из архивов на улицы оставалось загадкой. Двадцать лет назад, насколько я помнил, этому событию уделялось куда меньшее внимание. Людей, которые в ту войну не то что сами с оружием в руках ступали по полям смерти, сочащимся кровью, которой пролито столько, что всю её впитать земля не может, но хотя бы помнили вой сирен тревоги, рвущий пелену чуткого детского сна, в живых оставалось всё меньше и меньше. Но почему-то именно сейчас праздник Победы нежданно обрёл ту значимость, которая была у него, наверное, только в первые десять-пятнадцать лет после окончания войны.
Может быть, это было последнее «спасибо» последним живым ветеранам. А может, государство черпало вдохновение в их подретушированных историками подвигах и надеялось, что граждане последуют его примеру. И Победа стала вдруг занимать всё больше места в сознании народа. Мне это казалось противоестественным: накрашенные старухи плохо смотрятся на пропагандистских плакатах. Семидесятилетней Марлен Дитрих нельзя доверять соблазнение нации.
История – это медуза Горгона; под её пристальным взглядом всё обмирает и окаменевает. Живые лица, способные когда-то выразить боль, радость, страсть, страх – застывают с одинаковой героической гримасой. Настоящие цвета – розовый, зелёный, голубой, карий, рыжий, пшеничный – пропадают, уступают место двум мёртвым: слепяще-мраморному – для вождей, гранитно-серому – для исполнителей их воли.
Раскиданные по всей нашей стране окаменевшие бойцы Великой Отечественной – как наколотые на булавки засушенные бабочки. Одни призваны уберечь от тления красоту и изящество, другие – спасти от забвения героизм и самопожертвование. Но состояние души нельзя сохранить в формалине. Дети, приученные говорить «Слава героям», плохо понимают, о чём речь. Подлинная память о любой войне живёт всего три поколения: чтобы чувствовать, что она значила для тех, кто её пережил, нужно слушать об этой войне от них самих – сидя у них на коленях. Для праправнуков солдат, не заставших уже их в живых, останутся только скучные учебники, слащавые, однобокие фильмы и грозно смотрящие в вечность пустые глаза без зрачков, выдолбленные в граните статуй.
У меня, как и почти у всех, наверное, наворачиваются на глаза слёзы, когда заслуженный артист сочным баритоном выводит «Этот День Победы…». Я тоже рос на фильмах о танкистах и о подвиге разведчика Кузнецова. Нацарапать свастику – символ зла, и звёздочку – герб «хороших» – на флаге или башне танка, до сих пор умеет каждый мальчишка, малюющий что-то в своей тетрадке, и я лично перевёл на эту непреходящую тему не меньше десятка детских альбомов для рисования. Раз в год, увидев старика с орденской планкой, я испытываю желание сказать ему «спасибо», хотя в остальное время его занудство и ставший с годами невыносимым характер заставляют меня пожелать ему самого страшного. В конце концов, я пишу слово «Победа» с большой буквы.
Видимо, я чувствую по поводу той войны и людей, которые в ней победили, то же, что и большинство. Но я не понимаю, почему с каждым годом она становится всё важнее, а остальные, кажется, этому совсем не удивляются.
Памятники и мемориальные доски на каждом углу кажутся мне своеобразными урнами – но не для праха, а для отлетевших душ умерших стариков с орденскими планками. Ваяющие героев Великой войны скульпторы просто отрабатывают гонорары, политики, произносящие речи на церемонии открытия монумента, на самом деле думают о своих любовницах, а дети, кладущие цветы у подножья, волнуются, как бы не споткнуться, идя обратно, ведь это очень важный праздник, хотя и непонятно, почему. Узнать в граните и мраморе отголоски знакомого лица, в последний раз виденного перед боем шесть или семь десятилетий назад, и заплакать могут только ветераны. Скоро их не останется совсем, а город окончательно превратится в бессмысленный и бесполезный сад камней…».
С данными рассуждениями я полностью согласен. Государству необходимо иметь идеологическую основу своей легитимности в глазах населения. День Независимости в США – событие, из которого выросли современные США, освобожденные от гнета британцев. В КНР символической датой стала победа в 1949 году коммунистов в гражданской войне. У французов есть буржуазная революция. Государства с помпой отмечают эти праздники, потому что считает себя правопреемниками. В современной России нет такого праздника. Государство пыталось его создать, придумав День народного единства, но правые быстро приватизировали его, оставив государство не у дел. В СССР праздник великой социалистической революции стоял выше дня Победы. Сегодня о нем никто не вспоминает. Но Союза не стало, а молодой России нужны свои символы. Так появился современный день Победы – общенациональный праздник, не подразумевающий несогласия, критики. В основе государства больше ничего нет.
Небольшой пассаж о Новом годе: «Всё-таки нет лучшего праздника, чем Новый год. И пусть кто-то считает его большевистским эрзацем Рождества, по мне этот суррогат куда приятнее оригинала. Все его квази-традиции, те самые советские ритуалы, которые подменили собой ритуалы христианские, мне кажутся не кондовыми, а милыми и трогательными – может быть, потому что я и сам – один из детей ушедшей эпохи. Новый год хорош именно своей бессмысленностью, своим отказом от любых корней – этнических или религиозных. Это праздник ни о чём, и потому – для всех. Привязанный только к пустой календарной дате, лишённой исторического, нравственного или любого другого значения, он может одинаково искренне отмечаться и православными, и буддистами, и русскими, и татарами. Вот истинный день межкультурного, межнационального примирения…».