Голоса каждой эпохи звучат неповторимо. Но услышать именно голос, не только музыку, возможно только начиная с XX века. Именно в это время был изобретён фонограф. В первую очередь он задумывался как аппарат сохраняющий голос, и только в последнюю очередь для воспроизведения музыки.
В России одним из первых, осенью 1909 года, был записан Лев Толстой. Эдисон послал ему в подарок свой фонограф с набором валиков, рассчитанных на 10–12 минут. Толстой использовал прибор для диктовки писем и записи своих снов и записал на валик начало статьи «Не могу молчать» (!). За три года были записаны голоса Бунина, Куприна, Андреева, Вересаева и других.
О голосах писателей более ранних периодов мы можем судить только по дневниковым записям и пытаться их представить. Так Амфитеатров замечает в голосе Достоевского странные теноровые качества: голос «высокий и полный нервной силы, который уже первым слегка надтреснутым звуком своим приковывает к себе внимание ‹...› и внятно, как раздельно скандирует как-то вдруг подчеркнуто на о (среди своего московского-то акающего говора), словно молотком по гласным ударяя, произнес он это “пророческое” слово».
Голоса властной элиты, людей определяющих политический курс, сохранились в дневниках современников, личных записях и фонотеках заседаний. Но не политики, адвокаты и профессора определяют тон времени. Их речь рассчитаны на определенную и относительно небольшую аудиторию, и основное влияние «на умы» достается людям искусства.
Самое большое внимание в акустическом ландшафте русская общественность уделяет писателям, поэтам и драматическим актерам, некоторым ученым, язык и голоса которых рассматриваются как культурная модель. Возможно, внимание к этим голосам потому так сильно, что проповеди в русской церкви не понимаются как индивидуализированное высказывание священника, а политики в русской публичной жизни возникают поздно. Место пророка занято гораздо раньше писателями и поэтами.
Поэтические чтение до начала XX века были частью повседневной жизни. Но читать поэтов-модернистов, декадентов и любых современных поэтов со сцены считалось невозможным. Отчасти виноваты оказались сами авторы из-за наигранной подачи своих виршей. Неестественная манера не воспринималась публикой. Однако ситуацию сломал Владимир Брюсов, который читал стихи своим бархатным мелодичным голосом, и последовавшие за ним поэты-модернисты. Стихи стали звучать плавнее, певуче, и при этом неестественно, контрастируя с бытовой речью. Именно они закрепили в русских ушах еще более интенсивную, театрализованную маску поющего просода и сформировали национальный идиом голоса поэта. Их голоса были уже записаны и отрефлексированы в богатой мемуарной прозе; их манера была передана следующим поколениям поэтов, которые сохранили национальную традицию – разумеется, с индивидуальными корректурами, несущими следы времени.
Мемуаристы описывают поэтов как исполнителей, актеров, которые жестом и голосом буквально воплощают автора их поэзии. Однако обогатившийся словарь этого описания можно связать и с тем, что фонографы и телефоны – параллельно немому кино – обострили восприятия телесной и голосовой выразительности. На этом богатом мелодическом фоне начала XX века почти все современники выделяли два голоса – могучий бас футуриста Маяковского, перекрывающий «задушевные тенорки» других, и «белый» бесстрастный голос Александра Блока.
По книге: "Голос как культурный феномен" Оксаны Булгаковой.
Издательство: Новое литературное обозрение, 2015 г.