А знаете ли вы, что кузнец Вакула из Гоголевской «Ночи перед Рождеством» существовал на самом деле? Во всяком случае, так утверждают некоторые исследователи. Жил он в Диканьке, и тоже забавлялся малеванием. Говорят и церковь, которую он расписал, до сих пор стоит – в сети можно увидеть Троицкий храм 1780 года постройки, бело-голубой и нарядный как красавица Оксана.
190 лет назад Николай Гоголь написал, возможно, самый известный у нас святочный рассказ. И страшный и веселый одновременно. Можно строить предположения, почему этот вечный жанр, берущий начало в средневековых мистериях, явил столько восхитительных и любимых книг всего за несколько лет в середине 19-го века. Феномен «Рождественского (или святочного) рассказа» со своими правилами и жанровыми клише возник как гоголевский чёрт из печки. И кто уже потом только не брался за перо!
В начале XX-го века газета «Речь» даже размещала шутливую инструкцию для молодых писателей, как быстренько накропать святочную историю:
«Всякий человек, имеющий руки, двугривенный на бумагу, перо и чернила и не имеющий таланта, может написать рождественский рассказ. Нужно только придерживаться известной системы и твёрдо помнить следующие правила:
1) Без поросёнка, гуся, ёлки и хорошего человека рождественский рассказ не действителен.
2) Слова «ясли», «звезда» и «любовь» должны повторяться не менее десяти, но и не более двух-трёх тысяч раз.
3) Колокольный звон, умиление и раскаяние должны находиться в конце рассказа, а не в начале его.
Всё остальное неважно».
Но именно «все остальное»-то и обеспечило некоторым историям, написанным в этом жанре, попадание в вечность.
Кстати, Николай Лесков, и сам отдавший должное жанру, писал: «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещения, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец — чтобы он оканчивался непременно весело…» Последнее, кстати, совсем не факт. Каждый автор привносил в жанр что-то свое, умножая число загадок.
Наверное, самая волшебная рождественская история – «Щелкунчик и Мышиный король» Гофмана. Написанная раньше всех известных сказок, в 1816-м, она была приведена в России лишь в 30-е годы XIX века, совпав с модой на рождественские сказки, и сразу стала невероятно популярна. Как писала современница, Гофман действовал на молодежь «электрически». Переводов была тьма, и как только не называли главного героя – и Щелкун, и Грызун орехов, и Щелкушка, пока «королева переводов» писательница Зинаида Журавская не нашла слово – Щелкунчик. Мрачный немецкий романтизм был смягчен легкомысленным папашей Дюма, переложившим в 1844 году «Историю Щелкунчика» по-своему. А откуда, как думаете, француз Морис Петипа взял сюжет для самого популярного новогоднего балета? Уж явно не из немецкой философии. Главной темой теперь стала всепобеждающая любовь. А родилась эта версия истории про Щелкунчика так: однажды в гостях у Дюма разболелась голова, он удалился в кабинет хозяина, где и задремал. Проснулся он примотанным к вольтеровскому креслу, в котором спал, – дети привязали его, как Гулливера. Залогом освобождения была сказка. Пришлось Дюма, переиначивая на ходу Гофмана, рассказывать историю про Щелкунчика. Это, пожалуй, второй случай, когда переложения и продолжения оказались более финансово успешными и популярными, чем оригинал.
Мог ли предполагать Чарльз Диккенс, что не оправдавшая его финансовых ожиданий «Рождественская песнь в прозе» станет едва ли не самым популярным рождественским произведением кинематографа, а главный герой окажется прототипом для многих киношных персонажей, включая диснеевского Скруджа МакДака из «Утиных историй»? Но кто был прообразом самого скряги мистера Скруджа, которому посчастливилось духовно переродиться в Рождественскую ночь? Версий множество. По одной из них, Диккенс списал скрягу со своего отца, которого он и любил, и демонизировал. Среди конкурентов папеньки еще два негодяя из высшего английского общества и даже демограф Роберт Мальтус, который считал войны хорошим способом решения проблемы перенаселения. По иронии судьбы, произведение, позволившее обогатиться многим продюсерам и киностудиям, писателю денег не принесло. Поднятая Диккенсом социальная проблематика поначалу не нашла отклика у читателей, жаждавших на Рождество совсем иного чтива.
Самой мистической историей назовем Гоголевскую «Ночь перед Рождеством». По одной из версий, писатель позаимствовал название у вышедшего незадолго до этого стихотворения американского лингвиста и поэта Клемената Мура — «Рождество на пороге. Полночную тишь/потревожить не смеет даже юркая мышь». В общем, так себе стихи, хотя, говорят, именно они стояли у истоков формирования в западной культуре культа Санта Клауса. Но за название все равно спасибо. Сама же Гоголевская сказка полна исторических и религиозных смыслов. Так, полет Вакулы на чёрте в Петербург — скрытая аллюзия на сказ о путешествии святителя Иоанна Новгородского, якобы летавшего в Иерусалим к Храму Господню на чёрте. А депутация казаков к Екатерине II, к которой присоединяется кузнец, — исторический факт. Связано это было с работой Комиссии по упразднению Запорожской Сечи, которая была ликвидирована летом 1775 года.
Самый ироничный рождественский рассказ – «Дары волхвов» О. Генри. И да, раз речь об иронии, это уже начало 20 века. Но популярность жанра не спадает. Новелла о влюбленных, каждый из которых пожертвовал для другого самым ценным, что у него было — ведь впереди Рождество, а значит, должны быть и подарки, оказалась изящна и остроумна. С этого рассказа, напечатанного в рождественском выпуске World тиражом 400 тыс. экземпляров и еще в двухстах изданиях по всей стране, началась громкая и всемирная слава бедного кассира, обвиненного в растрате, и тюремного фармацевта Уильяма Сидни Портера, взявшего псевдоним О. Генри. «О» — по мнению писателя, была самая простая буква, а фамилия «Генри» взята из колонки светских новостей. Слава, которая обрушилась на него, — это была рождественская сказка наяву. Прототипом героини стала жена его приятеля, у которой были чудные волосы. А нежность и любовь, которыми пронизана новелла, — рассказывают нам о любви самого автора к покойной жене. За ней он ухаживал до ее последнего дня, когда она умирала от туберкулеза.
---------------------------
Читайте также: