4816 подписчиков

Путинбург (часть третья "Пчелка Майя")

6 декабря 20216 дек 2021

1336

20 мин

ПЧЕЛКА МАЙЯ

М айя родилась сто пять лет назад, летом 1914 года, в Петербурге на Васильевском острове. В чужом доме. Моя бабушка приехала из экспедиции по Саянам648 и прямо с вокзала пришла в квартиру кузины. Прилегла на диван и родила. Бабушка слепая была на один глаз — в детстве няня неудачно открыла бутылку лимонада на кухне, пятилетней девочке осколком выбило глазик. Очаровательная девчушка была, красавица. Родители души в ней не чаяли. Ну и потакали во всем, конечно. Никогда домашней работой не загружали, вообще никак. Сестры и братья по дому прабабушке помогали, а младшенькую берегли.

Бабушка выросла, окончила Высшие женские курсы, поехала с братом в Сибирь помогать карты делать и там влюбилась в своего начальника. И он в нее. Он женат был. Попросил развод. Они повенчались. Бабушка уже беременная была. Родился сначала сын Эллий, потом вот Майя. А уже потом, через четыре года,— моя мама. Дедушка однорукий был. Точнее, рука правая была, но однажды упал с лошади, сломал, а врача в экспедиции не было, кости не срослись, мышцы атрофировались. Всю оставшуюся жизнь так и проходил с рукой в кармане. В 1935-м умер от тифа. Тоже в экспедиции. Майя говорила, что повезло, иначе расстреляли бы через пару лет. Он меньшевиком649 был, Сталина знал, Урицкого. С Лениным переписывался, но считал его негодяем, а Троцкого уважал. Его ранняя смерть спасла и бабушку, и Майю, да и всю семью от репрессий. Бабушка его переписку с вождями сожгла от греха подальше в 1937-м. И свой финский паспорт, и английский. И мамину метрику. Просто пошли в загс на Охте и сказали, что потеряли. И стала Майя не Розой Марией, а просто Марией. И мама стала просто Маргаритой, а не Маргарет Лилиан. А бабушка так и осталась Дэзи Маргарет.

Майя окончила Ленинградский университет в 1936-м. Стала сначала рядовым геологом в институте, а потом сразу тоже начальником. Войну встретила начальником экспедиции. Искала марганцевые руды на Урале. Когда из Ленинграда началась эвакуация, Майе дали квоту на родных — на барже Геологического института можно было родственников научных работников отправить. Майя отправила бабушку, сестру и брата. А моя мама не поехала, она мужа ждала арестованного. Ей говорили, что он в «Крестах». Она передачи носила вместе с его сестрой, моей крестной Эммой. Мужа арестовали прямо на свадьбе — как английского шпиона, потому что на маме женился. А маму не тронули, потому что паспорт у нее уже советский был и национальность записана «русская». Потом, в 1968 году, в Майину квартиру на Тореза пришли двое. Ознакомьтесь, сказали. Красные корочки показали и бумажки какие-то желтые. Мама посмотрела и расписалась. Оказывается, мужа ее прямо в день ареста в 1939 году расстреляли в «Крестах». По решению особой тройки. Зря мама почти всю блокаду в Ленинграде провела. А может, не зря. Тогда бы она такой вины перед собаками и кошками не чувствовала и у меня в детстве не было бы такого количества собак и кошек. Мама ведь с Эммой биологами были. Они в сентябре 1941-го отловили всех кошек в округе и собак. Эмма держала в резиновых рукавицах, а мама ток подключала из розетки. А потом шкуры снимала профессионально, в университете научили со скальпелем управляться. И в бочку. Соли накупили заранее, когда немцы к городу подошли. Питались этими запасами две зимы. А летом картофельные очистки проращивали и сажали на огороде. Лебеда, крапива. Она потом часто мне в детстве крапивные щи варила. Вкусно, кстати.

А Майя во время войны влюбилась в своего коллегу-геолога. Она красивая была безумно. Миниатюрная, стройная, волосы каштановые, коса до пят, глаза черные, огромные. На Аленушку васнецовскую чем-то похожа. И в глазах всегда грусть. Любимый был поэтом. Тоже красавец. Выдающийся ученый. Немец. Генрих Вестингауз. Высокий, изящный, утонченный. Энциклопедист. Невероятно умный и благородный. И тоже любил ее пылко. Как сестренку. Он гей был. И у них в экспедиции целая семья была. Они даже балы устраивали — не в полевых условиях, конечно, а в Красноярске, где база была геологическая. Танцевали, шампанское пили, друг друга любили. Приходили на тайную квартиру и патефон заводили, а сами раздевались, но галстуки не снимали. Рихтер650 приезжал к ним, на рояле играл. Тоже в галстуке. Генрих его любовником был. Но это после войны, году в 1950-м. А Майя хотела замуж. Она любила его всем сердцем — и душой и телом. Они жили вместе и спали в одной постели, но ничего не было. Генрих только стихи ей писал нежные и дарил пионы. Он жалел ее. Я читал письма. Сколько в них было доброты и света! И чувства вины. Однажды Генрих ей сказал: сестренка, я скоро умру от этой проклятой безысходности. В свой день рождения. Майя не поверила: что за чушь! А он умер от перитонита в экспедиции — аппендицит. Майя так и осталась девственницей. Я потом в ее архивах нашел эти стихи:

Дымится сигарета, окно открыто в сад, Ни тени, ни ответа. Как много лет назад.

Дрожит на стенке сетка из света и листвы, Табак болгарский крепок, упруг и стоек дым…

Ну как-то так. Может, неточно помню, там вроде рифмы почище были.

А Майя так никого и не встретила больше. Обожгла ее та любовь до самых корней. Она ссутулилась, поседела. Когда родился я, Майя ощутила материнство. Она вдруг снова обрела смысл жизни. К тому времени она работала в аэрогеологии. Летала на самолетах, в основном списанных военных, вместо второго пилота — с блокнотиком. И рисовала карты: угадывала по рельефу, по перепадам, по оврагам, по речным изгибам, где какие залежи ископаемых могут быть. Защитила диссертацию, стала начальником отдела. Купила для мамы с отцом кооперативную квартиру, чтобы, наконец, меня из коммуналки в нормальное жилье перевезти. И участок дачный получила. Зарабатывала ведь неплохо, по тем временам даже очень — рублей пятьсот-шестьсот. И все отдавала моей маме, ну и бабушке, пока та жива была. Ни бабушка, ни мама не работали: бабушке с одним глазиком и пятью детьми куда идти? А мама просто не могла — сердце. Гипертония тяжелейшая, приступы каждый день. Мной она не занималась, перепоручив старшей сестре. Мама потом от разрыва аорты умерла — когда я уже вырос и служить пошел.

Тяжело было Майе жить. Она всегда была как в экспедиции.

Все умела: и костер разжечь, и на снегу спать, и рыбу ловить, и медведя застрелить из карабина. А вот дома ничего не могла. Не замечала пыль, не понимала, что такое порядок в вещах. Одевалась во что-то походное всегда. И ничего не выкидывала — квартира и дача были завалены хламом. Мне потом стало понятно, что не было у нее в памяти образца уюта. Не было никогда родного дома, чтобы вот прийти и окунуться в чистоту, в идеальный порядок вещей, где всё на своих местах, где всё всегда под рукой, где легко дышится от простоты и ясности. Где пахнет свежестью. Не было примера. Вся жизнь как в лесу, в палатке, в охотничьих избах. Питалась какими-то супчиками, концентратами. Ела ложкой, спать предпочитала в спальнике. Все свободное время читала. У нее была огромная библиотека, я потом насчитал семь тысяч книг. Но читала она, помимо научной литературы, в основном Диккенса. Она жила в мирке старой Англии, где Урия Хип олицетворял негодяя, а мистер Пиквик — положительного милого героя. Она пичкала меня Диккенсом, как малыша манной кашей. И ненавидела пианино. Оно от прадедушки осталось. И не могла слушать Бетховена. Видимо, Рихтер ей поперек горла на всю жизнь встал.

Я вырос в этой Майиной пыли и смятых бумажках, чахлых геранях на окнах и бесконечных тряпках в ванной, которые надо было выкинуть к чертям собачьим, но Майя их стирала и складывала в шкаф. В невкусной Майиной стряпне и спитом чае, в бардаке холодильника, где портились какие-то прошлогодние банки с вареньем, в затхлом запахе старых вещей и невыкинутого мусора в ведре. Я вырос в неуюте Майиной жизни и навсегда вынес эту травму из своего детства. Но это совсем другая история…

Когда мы с Леной поженились, Майе было уже под девяносто и она стала совсем слабой. Ленка сказала: мы должны взять ее к себе. И мы взяли. Она полюбила Майю. И та стала для нее чемто вроде ребенка: Лена ей готовила завтраки и обеды, покупала новую одежду, гуляла с ней и слушала ее бесконечные рассказы. Мы сделали ей загранпаспорт и взяли ее в наше свадебное путешествие. Мы возили ее в Египет, Турцию и Таиланд. Она впервые в жизни увидела мир. В девяносто лет…

Майя всю жизнь была пчелкой. Летала с места на место, кому-то помогала, кого-то поддерживала, писала каждый день письма, открытки. Она была совершенной бессребреницей и себе ничего не покупала, все деньги тратила на родных. Помогала мне в юности, ничего не откладывала. Ну разве что на черный день рублей триста у нее всегда лежали под скатертью на заваленном книгами и какой-то ерундой пыльном столе. Она даже книги не особо покупала. Непонятно, откуда они брались, — дарили, наверное.

В 1960-е годы она работала над очень важной картой — геологической структурой Сибирской платформы. И сделала ее. В 1968 году карту выдвинули на Государственную премию и отправили Майю на Всемирный геологический конгресс в Прагу. Причем отправили вместе с выставкой сибирских минералов, которые Майя всю жизнь коллекционировала. Не как собиратель, а как ученый-петрограф. И вот надо же такому случиться: в Чехословакии начались известные события, и конгресс отменили. И вся коллекция, да и первый тираж карты сгинули, как и не было. Потом нашлись, лет через двадцать. И карта вышла под другой фамилией главного составителя. И премию дали, но не Майе, а толстому гаду — начальнику отдела, у которого Майя была заместителем. Я не видел, чтобы она сильно горевала по этому поводу. Как-то все это мирское шло мимо нее. Точнее, это Майя жила параллельно мирскому ходу вещей, каким-то интригам, каким-то взаимоотношениям.

Она никогда ни с кем не конкурировала, даже с моей мамой из-за меня. Она посвятила себя воспитанию племянника Мити. И возила меня на юг, в Крым, летом на дачу в геологический поселок Камешки под Ленинградом, покупала мне велосипеды и учила играть в английский крикет. Пела английские песенки, рассказывала сказки и заставляла читать Диккенса, Голсуорси, Стивенсона, Жюля Верна, Джерома и О. Генри. Она была ласковой мамой. Гладила меня по спине, когда я засыпал, нежными тонкими ручками своими в мозолях от всяких огородных тяпок и лопат, секаторов и граблей. Говорила: вот вырастешь большой и умный, станешь профессором, будешь самым талантливым и сильным! И я жил между трех мам: Дэзи, Эммы и Майи. Я, наверное, тогда стал ужасным манипулятором. Я мог получить что угодно. Даже мопед мне купили в двенадцать лет. Но вот ужасно обижался, что все три мамы не любили моего папу. Впрочем, это тоже совсем другая история. Папа был слишком умным и слишком талантливым интеллектуалом, а мамы были петербургскими интеллигентками, у которых жизнь отняла самое главное женское качество — умение создавать материальный уют.

Майя вышла на пенсию и посвятила себя целиком дачному участку. Выращивала какое-то невероятное количество смородины. Варила варенье и раздавала его родственникам, только банки просила возвращать. Когда началась перестройка, я уже стал журналистом. Майя все время спрашивала: а Горбачев — он хороший человек? А Ельцин? А Собчак? А Явлинский? Я смеялся, просил у них автографы для Майи и носил ей книжки с дарственными надписями. Ну какие они хорошие? Хороший человек разве может подняться выше участкового милиционера? Они политики, они вне этого критерия. Они же за власть борются, а в России все, кто хочет власти, изначально за гранью добра и зла. Майя кивала, но не понимала, о чем я. У нее были все только хорошие, а с плохими она не общалась. Точнее, общалась, конечно, но считала, что они тоже в душе хорошие, просто жизнь у них была тяжелая и вынуждала добрые черты скрывать за маской. Юнг651 говорил, что в каждом мужчине живет некая женская сущность — посредник между сознанием и бессознательным. Он назвал эту сущность Анима. Вот и у меня такая есть. И ее зовут Майя. Я ее знаю…

Когда она переехала к нам, я договорился с какой-то элитной зубной клиникой, чтобы сделали Майе зубы. Своих у нее уже не было, импланты ставить не решились — все-таки возраст. Сделали ей какие-то супер-пупер-протезы. Она стала улыбаться и походить на американскую старушку. Я одевал ее в самые лучшие наряды — естественно, соответствующие возрасту и облику старой петербурженки. У нее появилась своя комната с мягкой уютной постелью, я привез ей ее Диккенса и Голсуорси. И она гуляла по финскому лесу в родной Куоккале.

Майя легко переносила долгие перелеты, все-таки почти летчик. Она быстро акклиматизировалась в тропиках. Я купил ей купальник в виде платьица, и она купалась в тропических морях — плескалась и радовалась, как девочка. Постепенно она возвращалась в детство. Когда ей исполнилось девяносто два года, она уже почти не помнила всей своей жизни — как будто из юности перенеслась в глубокую старость. Конечно, это был Альцгеймер. Она читала каждый день одну и ту же главу, не могла вспомнить, что было вчера и позавчера. Записывала в блокнот, куда мы летали, где жили, что ели. Я угощал ее самыми изысканными яствами, но она почти не чувствовала вкусы и запахи. Она была довольно капризной старушкой. На завтрак требовала овсянку на воде. В самолетах прятала в карман пакетики с солью и упаковки джема. В отелях складывала в сумочку одноразовые шампуни, а если не доедала что-то, требовала непременно положить в холодильник и потом разогреть на ужин. С ней было непросто. Она не умела держаться за столом — все время чавкала и ела очень неаппетитно. Мне это всегда портило настроение, и я сказал своей тогдашней жене:

—Накрывай Майе завтрак в ее комнате, это невозможно! И она послушалась. А потом сказала:

—Это самая большая ошибка в твоей жизни. Это плохой поступок.

Я не понял: а что такого? Ну сумасбродная старушка, ну пусть ест одна, если не может соблюдать этикет. Дурак я был. И сей час мне очень стыдно: Майя в раю смотрит на меня, наверное, с укоризной. А то, что она именно там, никаких сомнений у меня не возникает…

Смерть приходила к ней постепенно. Сначала она упала в своей комнате. И не вспомнила как. Перелом шейки бедра, самая страшная травма для стариков. Я отправил ее в больницу, а сам помчался по знакомым занимать деньги. И случайно вспомнил, что давний приятель занимается медицинскими поставками.

—Найди мне самый лучший набор для реконструкции за любую цену, хоть за миллион, но прямо сегодня!

Он нашел и подарил его мне. Операция стоила дорого, но сделали в тот же день виртуозно. Утром Майя лежала в отдельной палате с телевизором и душем и никак не могла понять, откуда у нее на ноге швы. Она так и не вспомнила. Я сказал, что она порезалась ночью. Ходила она совершенно спокойно, даже не хрома ла — правда, ходунками все-таки попользовалась недельку.

А потом она не смогла есть. Опухоль пищевода. Стеноз652. Неоперабельна в силу возраста. Мы собирали консилиумы, я уговаривал врачей, но все бесполезно: операция невозможна. Майя прожила еще полгода на питательных смесях. На Новый год, совсем впав в детство, стянула со стола любимую конфетку с орешками — и пищевод забился окончательно. Она впала в кому и лежала неподвижно. В больницу ее отвезли уже без сознания. Она стала похожа на птичку. На умирающего птенчика. Из-под истонченных век светились ее потухающие глаза. И во мне вместе с ней умирала в который раз душа. Последняя из рода Парландов653 в России, Майя ушла в свою последнюю экспедицию в феврале. Когда поп отвернулся, я незаметно положил под саван тетрадку стихов Генриха.

Потом мы продали дом. Я уехал из Куоккалы. Я осиротел. И когда мне очень плохо, я слушаю свою душу. И в ней живет моя Анима — Майя. Свет ее бесконечной любви отражается от стенок предсердий, как лазерный пучок фотонов в рубиновом кристалле, и рвется наружу, иногда опаляя и обжигая родных людей. Майя, ты прости меня. Не смотри с укоризной. Я стал лучше с тех пор и немного умнее. Ты же именно этого хотела!

648 Горные системы в Южной Сибири, находятся на территории Красноярского края, Иркутской области, Хакасии, Тувы, Бурятии и Северной Монголии.

649 Крыло российской Социал-демократической рабочей партии, которое в 1903 году раскололось на боевую фракцию (Партию большевиков под идеологическим руководством Владимира Ленина) и умеренных социалистов (меньшевиков).

650 Святослав Теофилович Рихтер — великий советский и российский пианист-виртуоз, открытый гей.

651 Карл Густаф Юнг — швейцарский психиатр, создатель глубинной психологии, соратник Зигмунда Фрейда.

652 Патологическое сужение.

653 Древний род шотландских лордов McFarland — дворян, лишившихся своих земель во время последней англо-шотландской войны. Джон МакФарланд приехал в Россию по приглашению императрицы Екатерины Великой как учитель английского языка в семье наследника престола Павла. Сын Павла Александр I назначил Джона своим личным слугой и консультантом, переименовав при этом Джона МакФарланда в Ивана Парланда и даровав ему чин камер-фурьера и российский дворянский титул. К старости Джон (Иван) стал крупным бизнесменом и землевладельцем. Ему принадлежали десятки домов в Санкт-Петербурге. Внук Джона Альфред Парланд был архитектором, автором храма Спаса на Крови, а правнучкой — бабушка автора. Ее двоюродные братья: Генри Парланд — выдающийся финско-шведский поэт начала ХХ века, и финский инженер Герман-Николос Парланд, кавалер высшего ордена Финляндии — ордена Белой розы, профессор Технологического университета Тампере, умерший в Хельсинки летом 2019 года. К роду Парландов также относятся Ральф — известный финский шведоязычный писатель и литератор, и один из основоположников финской психиатрии — Оскар Парланд. Парланды были категорическими противниками православия и придерживались англиканской веры. С 1845 года — граждане Великого княжества Финляндского. Самый младший из рода МакФарландов — Ryan Zapolskiy, ему четыре года.