До глубокой старости он писал почти каждый день и находил в своем искусстве единственное надежное счастье. Там он понял, что он-мастер, что весь мир приветствует его, и что его рука не утратила своей хитрости, а глаз-остроты; даже его интеллект, равно как и воображение, казалось, сохранили свою силу до конца. Некоторые покупатели жаловались, что эти последние картины были отправлены им незаконченными; даже в этом случае они были чудесами. Вероятно, ни один другой художник—за исключением Рафаэля—никогда не обладал такой технической способностью, таким контролем цвета и текстуры, таким волшебством разнообразного света. Его недостатки заключались в быстром выполнении, иногда небрежном рисовании; большинство его предварительных проектов были предварительными; однако, когда он хотел потратить время, он мог создать такое чудо, как рисунок пером Медоро и Анжелики в Музее Бонна в Байонне. В портретной живописи ему приходилось работать быстро, так как его субъекты были слишком нетерпеливы и заняты, чтобы давать ему долгие или частые сеансы; поэтому он сделал быстрый набросок и нарисовал с него, возможно, вложив в лицо и голову субъекта больше, чем было на самом деле. На других картинах, кроме портретов, он Придавал слишком большое значение физическим чертам и редко улавливал духовную сущность; по глубине прозрения и чувств он не мог сравниться с Леонардо или Микеланджело. Но как здорово его искусство по сравнению с их! Никаких ненормальных интровертных размышлений, никакого вулканического ворчания по поводу природы мира и человека; Тициан принимал мир таким, каким он его нашел, принимал мужчин такими, какими он их нашел, брал женщин, когда находил их, и наслаждался ими всеми. Он был откровенным язычником, который с восторгом созерцал архитектуру женщины на протяжении девяноста лет; даже его Девственницы здоровы, счастливы и находятся в брачном возрасте. Нищета, горе и неуверенность в жизни нашли мало места в творчестве Тициана; за исключением нескольких мученичеств и распятий, все-красота и радость.
Он состарился, занимаясь живописью, и прожил четверть века после обычной продолжительности жизни. На восемьдесят восьмом году жизни он отправился в Брешию и принял трудное поручение покрасить потолок во дворце коммуны. Вазари, навестив его в девяностый год, застал его за работой с кистью в руке. В девяносто один год он написал портрет Якопо да Страда (Вена), блестящий цветом, сильный характером. Но теперь наконец его рука задрожала, глаза ослабели, и он почувствовал, что пришло время для благочестия. В 1576 году, в возрасте девяноста девяти лет, он Согласился нарисовать аБуриал Христа для церкви Фрари в обмен на место захоронения там, где уже висели две его величайшие работы. Он не закончил ее, и ему не хватило года, чтобы прожить столетие. В тот год в Венеции вспыхнула чума; каждый день умирало двести человек; четвертая часть населения погибала от чумы. Сам Тициан умер во время чумы, вероятно, не от нее, а от старости (26 августа 1576 года). Правительство отменило свой запрет на публичные собрания, чтобы устроить ему государственные похороны. Его похоронили в Санта-Мария-Глориоза-де-Фрари, как он и хотел. Это был конец великолепной жизни и удивительного возраста.
IV. ТИНТОРЕТТО: 1518-94
Это был еще не совсем конец, ибо почти столь же великой силе и духу оставалось прожить еще восемнадцать лет, и ему еще предстояло написать свой портрет.
Якопо Робусти был сыном красильщика; отсюда и уменьшительное прозвище, под которым причудливые итальянцы отправили его в историю. Он действительно стал атинтором как великий колорист; но его фамилия подходила ему достаточно хорошо, потому что только сильная душа могла пережить долгую борьбу, которую Якопо пришлось вести за признание.
Почти первое, что мы о нем узнали, - это то, что он был учеником Тициана в неизвестном возрасте и был уволен через несколько дней. Карло Ридольфи, написавший столетие спустя, рассказывает об этом инциденте с точки зрения потомков Тинторетто:
Когда Тициан вернулся домой и вошел туда, где были его ученики, он увидел какие-то бумаги, торчащие из стола; и, увидев на них нарисованные фигуры, он спросил, кто их сделал. Якопо робко сказал, что они были у него под рукой. После этого Тициан, предвидя с самого начала, что юноша станет очень способным человеком и доставит ему некоторые неприятности в искусстве, нетерпеливо, как только он поднялся наверх и снял мантию, приказал Джироламо Данте, своему главному ученику, немедленно запретить Якопо выходить из дома. Так что небольшой оттенок ревности действует в человеческих сердцах.25
Мы хотели бы отвергнуть эту историю, но Аретино, закадычный друг Тициана, упоминает об этом инциденте в письме от 1549 года. Увольнение-это факт, интерпретация проблематична. Трудно поверить, что Тициан, который уже был художником королей, когда Якопо было всего двенадцать лет, мог ревновать к такому гипотетическому конкуренту, или что он мог видеть будущего Тинторетто в рисунках ученика, только что поступившего в его школу. Вполне возможно, что рисунки оскорбили Тициана скорее своей небрежностью, чем своим совершенством; небрежный рисунок оставался недостатком Тинторетто на протяжении многих лет. Якопо на протяжении всей своей жизни выражал огромное восхищение Тицианом, дорожил картиной, которую подарил ему Тициан, и повесил на стену своей студии постоянное напоминание о том, чего он стремился достичь в живописи: “Дизайн Микеланджело и цвет Тициана”26.
Согласно Ридольфи и традиции, Якопо не получал никаких инструкций после ухода от Тициана, но учился сам, усердно копируя и экспериментируя. Он препарировал тела, чтобы изучить анатомию. Он наблюдал почти за каждым объектом в своем опыте с хищным рвением, решив запечатлеть его во всех деталях на той или иной из своих картин. Он делал модели из воска, дерева или картона, одевал их и рисовал со всех сторон, чтобы найти способы изображения трех измерений в двух. Он заказал слепки и прислал ему древние мраморные изделия из Флоренции и Рима, а также Скульптура Микеланджело; он установил эти слепки в своей студии и нарисовал их изображения в различных тенях и свете. Он был очарован вариациями внешнего вида предметов, вызванными изменениями в количестве, характере и освещении; он сделал сотню снимков при свете лампы или свечи; он слишком полюбил тусклый фон и тяжелые тени; он стал специалистом по изображению игры света и тени на руках и лице, портьерах, зданиях, пейзажах и облаках. Он не оставил без внимания ни одного камешка в своей борьбе за совершенство.