Сегодня [Дима] наткнулся на несколько саней, груженных хлебом. Их сопровождала вооруженная охрана из пяти человек, а за ними следовала толпа, завороженно уставившаяся на буханки хлеба. Дима последовал за ним вместе со всеми остальными. Возле хлебной лавки разгрузили сани, и толпа набросилась на пустые ящики, выковыривая крошки. Дима нашел большую корку, вытоптанную в снегу. Но мальчик вырвал корочку у него из рук. Он жевал его, это ужасное отродье, причмокивая губами и пуская слюну. Дима сошел с ума. Он схватил мальчика за воротник и начал трясти его, не понимая, что делает. Голова мальчика покачивалась на тонкой шее, как у тряпичной куклы. Но он продолжал торопливо жевать с закрытыми глазами. - Все пропало, все пропало! Смотрите!’ вдруг закричал он и широко раскрыл рот.{2}
Упомянутые как воры в десятках подобных аккаунтов,{3} эти мальчики из торговой школы, как и крестьянские беженцы в пригородах, были одной из самых уязвимых социальных групп Ленинграда. Значительно расширенные незадолго до войны ремесленные училища—ремесленные училища—были малопрестижными интернатами, предназначенными для подготовки подростков из деревень в качестве фабричных рабочих. Когда кольцо осады сомкнулось, их ученики оказались отрезанными от своих семей и во власти часто небрежных или недобросовестных школьных руководителей. Комиссар, посланный из Москвы для наблюдения за массовой эвакуацией по Ледяной дороге, Алексей Косыгин, заметивший их худшее, чем в среднем, истощение, был приглашен лично проинспектировать Торговое училище № 33. Мальчики, как он обнаружил, были заражены вшами и спали по двое или по трое на кровати, без простыней или наволочек, без какой-либо изоляции больных от здоровых. Еще более позорно то, что кухонный персонал систематически воровал у них еду, оставляя им половину или меньше их надлежащего рациона. Представитель учеников, яростно писал он Жданову, должен быть допущен непосредственно к надзору за кухнями, а руководители и персонал должны быть арестованы и преданы суду. Общий уровень смертности в профессиональных школах неизвестен, но, по оценкам, составляет ошеломляющие 95 процентов.{4}
Воровство тысяч других брошенных детей в Ленинграде сократилось благодаря открытию и последующей эвакуации девяноста восьми новых детских домов, но обычно они принимали только детей в возрасте до тринадцати лет. "Положение четырнадцатилетних и пятнадцатилетних детей, оставшихся без родителей, - отмечается в докладе Жданову,-особенно тяжелое. Их не принимают в детские дома, и они толпятся возле магазинов и пекарен, выхватывая хлеб и еду из рук покупателей."Сотрудники городского департамента образования, - говорилось в нем, - отказывались даже отправлять детей младшего возраста в детские дома, если они не были чистыми, без инфекций и не имели всех необходимых документов.{5}
Больше всего полицию беспокоила угроза того, что разъяренные толпы в хлебных лавках выйдут из-под контроля или перейдут к откровенному грабежу. Хотя распределение продовольствия никогда серьезно не нарушалось, были некоторые почти беспорядки, особенно в январе и феврале 1942 года, когда ленинградцы стояли в очереди с раннего утра, часто вообще не получая хлеба. Поздним январским вечером Дмитрий Лазарев отправился на поиски своей жены, которая в то утро в семь часов встала в очередь. Он нашел ее стоящей в очереди у хлебного магазина на Большом проспекте:
Людей впускали в магазин по десять человек за раз. В какой-то момент, когда впускали следующих десятерых, все, кто стоял сзади, бросились вперед и начали пытаться выломать двери. Пара полицейских пыталась сдержать толпу. Наконец они начали врать, обещая, что людей впустят, как только толпа сделает несколько шагов назад. Когда толпа сделала это, они заперли двери и объявили, что магазин закрыт и все могут идти домой. Раздавались крики, жалобы—некоторые не ели по два дня, у других были голодающие дети.
Порядок был восстановлен только после того, как Лазарев и еще несколько человек зашли в заднюю часть магазина и убедили менеджера выдать пайки еще для семидесяти человек.{6} В общей сложности НКВД перечисляет семьдесят два таких "нападения" представителей общественности на продовольственные магазины, повозки и сани в первые двадцать семь дней января. Хотя в одном случае мародеры бросали кирпичи в персонал магазина, большинство состояло просто из очередей, пробивающихся за прилавок, или из небольших групп (иногда вооруженных дезертиров, но чаще женщин или мальчиков из торговой школы), опрокидывающих доставочные сани или ручные тележки и убегающих со своим грузом.{7}‘В хлебном магазине № 318", говорится в типичном отчете за начало января,
толпа ворвалась внутрь, подстрекаемая неизвестным человеком, и утащила 100 кг хлеба. Нам удалось арестовать несколько человек. В хлебном магазине № 399 толпа разграбила около 50 кг хлеба, но ни один мародер не был арестован. Группа напала на тележку Хлебного магазина № 318, которая везла новую партию товара. В ночь на 7 января были обнаружены два человека, которые прятались под прилавком магазина. У них были обнаружены ножи. В тот же день был ограблен магазин № 20 на Газовом проспекте. Аналогичные инциденты имели место в Смольном и других районах.{8}
В ответ у магазинов было выставлено больше полицейских, а транспортным средствам доставки было дано указание менять свои маршруты и обеспечена охрана.{9}
Одним из очень немногих дневниковиков, которые признают, что извлекают выгоду из кражи продуктов питания, является Елена Кочина. Ее опухший от отека муж Дима начал воровать в середине декабря, используя заостренную трость, чтобы нарезать буханки хлеба в темном хлебном магазине. Однажды сосед по очереди увидел, как он ворует, вышел за ним из магазина и пригрозил сообщить о нем: