’Мы сами организуем эвакуацию и ждем транспорт".
- Никакого транспорта не будет! Вам повезло, что я зашел проверить, все ли из штаба дивизии ушли. Садись в мою машину сию минуту!’
- ‘Я никуда не могу пойти, даже если вы мне прикажете, потому что я здесь по приказу Верховного командования",—и я дал ему номер приказа.
- - Ты не понимаешь! Павловск не на фронте, он даже не на передовой. Это в немецком тылу!’
- Завыла сирена, и Зеленова побежала вниз, в подвалы дворца, которые использовались как бомбоубежища. Переступая через самовары и швейные машинки, она объявила толпе женщин и детей, что Павловск покинут и что тем, кто хочет уехать в город, придется идти пешком. Пока она говорила, в комнату ворвался лесник: "В парке немецкие мотоциклисты. Я сам их видел. Клянусь Белыми Березами!"Женщины, - быстро поняла Зеленова, - не собирались переезжать, поэтому она поднялась наверх, вытряхнула содержимое ящика стола в портфель и отправилась пешком в сторону Ленинграда.
- Ей потребовалась вся ночь, чтобы добраться туда, спотыкаясь в туфлях на каблуках через поля и огороды и приседая в канавах под грохот артиллерийского огня. По дороге она миновала дворцовый городок Пушкин, где в последнюю минуту происходили те же спасательные работы-обеды, упакованные в свежескошенное сено, серебро, завернутое в морскую форму царя Николая,—что и в Павловске. Пересекая парк Александровского дворца, она увидела, как Китайский театр Ринальди рухнул в огне; в Колпино горящий Ижорский завод осветил небо, как ложная заря. Ближе к Ленинграду дороги были менее изрыты воронками, и она попала в армейский грузовик, полный раненых, который высадил ее там, где она могла сесть на трамвай в город. В 10 часов утра она, наконец, достигла Исаакиевского собора, в чьих "тусклых, мрачных, холодных и сырых" просторах ей предстояло жить вместе с персоналом и спасенным содержимым всех других заброшенных летних дворцов на протяжении всей осады.{8}
- В тот же день, когда немцы вошли в Павловск, они взяли и Пушкин. И снова их приближение было признано слишком поздно для упорядоченной эвакуации: в какой-то момент горожан, которые бежали в Ленинград, фактически снова отправили домой, потому что у них не было вида на жительство в Ленинграде. Яростная антибольшевистка Лидия Осипова с циничной отстраненностью наблюдала, как друзья и знакомые пытались решить, что делать. 17 августа она написала, что произошел раскол между“патриотами” и "пораженцами": ""Патриоты" пытаются эвакуироваться как можно быстрее, и последние, включая нас, старайтесь всеми возможными способами избежать этого". Как и многие, она предпочитала не верить сообщениям о нацистских зверствах. "Конечно, - записала она в своем дневнике, - Гитлер-не тот зверь, каким его рисует наша пропаганда… Люди, которые жалеют евреев в Германии, негров в Америке и индийцев в Индии, умудряются забыть наших собственных разграбленных крестьян, которые были истреблены, как тараканы", - согласились даже некоторые еврейские друзья. ‘От многих евреев мы слышали такие вещи: “Зачем нам куда-то идти? Ну, может быть, нам придется немного посидеть в лагерях, но потом нас выпустят. Хуже, чем сейчас, быть не может”.’
- По мере приближения боя росло беспокойство. Сосед Осиповой, бывший член партии, провел ночь на 2 сентября
- бегала взад и вперед из своей комнаты на свалку мусора в соседнем дворе, неся охапки томов Ленина в красных переплетах. В перерывах между тем, как выбросить работы великого гения, она подошла к нам, чтобы поболтать и покурить. Она оплакивала свою судьбу и советскую власть. Теперь я вижу, что дела у советской власти идут не очень хорошо, потому что Н.Ф. не из тех, кто руководствуется своими эмоциями. Она выросла при Советах и побывала на каждой ступеньке партийной лестницы, от самой высокой до самой низкой. Все это превратило ее в циника; она полностью потеряла веру во весь коммунистический вздор, в идеалистическую мечту. Забавно наблюдать за ней, но ей следует остерегаться немцев, так как она была женой трех евреев, а ее дочь наполовину еврейка. И у нее самой коммунистические перья на морде.