Некоторое время я бродил под дождем между развалин,
безрезультатно тыкая щупом, пока не увидел хорошо протоптанную тропинку, ведущую вглубь леса. Пройдя по ней,
я неожиданно уперся в деревянную изгородь и столкнулся
нос к носу с лошадиной мордой, которая грустно смотрела
на меня, шлепая черными бархатными губами. Лошадь стояла рядом с телегой под навесом возле бревенчатой, покосившейся избы притулившейся среди сосен.
– Что, сынок, заблудился? – раздался сзади скрипучий голос.
От неожиданности я выронил щуп и резко обернулся с лопатой наизготовку. Передо мной стояла сгорбленная маленькая старушка в длинном плаще и резиновых сапогах. Морщинистое лицо ее почти полностью скрывал капюшон, по которому стекали капли воды. Одной рукой она с трудом тащила мешок, набитый свежескошенным клевером, а другой
опиралась на косу, уперев ее рукояткой в землю. Лезвие мокро лоснилось остро отточенной сталью с налипшими на нее
травинками.
Не обращая внимания на мой испуг, она смахнула воду с
лица цепкой мозолистой лапкой и кивнула на мешок.
– Помоги бабушке.
Я закинул мешок на плечо, подхватив лопату со щупом,
зашагал следом.
– Вы, здесь живете?
– Летом живу милок, а зимой в деревне проживаю у сына.
Деревня – то рядом. Раньше тут лесничество было. Отец мой
лесником был вот мы все здесь и жили.
Все это она выпалила одним духом. Видно нечасто сюда
заходили люди, и поговорить ей было не с кем.
– Ты сам-то кто таков будешь? – хитро посмотрела она на
меня, – копальщик что ли?
И не дав мне рта открыть, недовольно добавила:
– Вижу что копальщик с лопаткой вон да с ружьем. Все
тут перекопали. Ходють и ходють. Ям понароют намусорят
только. В прошлом году тоже приходили. Все выспрашивали, где тут, что было в войну да в старину. Пустила их в избу,
а они паскудники икону дедову сперли!
Видя, что разговор принимает неприятный оборот, я рассказал ей о поднятых нами вчера бойцах, о том, что здесь
возможно лежат непогребенные солдаты которых надо опознать и похоронить.
Старушка, молча, слушала, поджав губы, потом взяла у
меня мешок с клевером и принялась вытряхивать его в сенях. Тут же стояли три деревянных клетки с жирными кроликами, которые учуяв запах клевера, начали метаться и пищать. Я переминался с ноги на ногу, не зная, что ей сказать
еще.
Закончив с мешком, сунув по охапке травы своим ушастым питомцам, она обернулась и все тем же недовольным
тоном сказала:
– Ну, заходи что стал? Не под дождем – же мокнуть.
Я не стал себя упрашивать, быстро скинул сапоги, плащ и
всю остальную амуницию.
– Посижу у бабки, пока не выгонит, – подумал я, – хоть
дождь пережду.
Шлепая мокрыми босыми ногами по крашенному полу, я
прошел в переднюю. В избе было сумрачно. Электричеством
здесь, похоже, не пахнет. Керосиновая лампа на столе говорила сама за себя. От русской печки исходило приятное тепло. Я в нерешительности присел на лавку. Старушка, чиркнув спичкой, запалила фитиль керосинки на столе.
– Сымай штаны с курткой. На печку клади все подсохнут.
Сейчас чай пить будем.
За чаем она принялась меня расспрашивать, о том, как мы
устанавливаем личности бойцов да где хоронят их останки.
Я удивился такому интересу к этой теме со стороны непросвещенной бабки, но виду не подал и все ей подробно рассказал.
Меня так и подмывало спросить у нее о боях в этих местах, но я боялся торопить события. Сидя за деревянным
столом в одних трусах и майке, я прихлебывал обжигающий
чай из жестяной кружки и хрустел баранками, лежащими
горкой в вазочке синего стекла.