Я вернулся в родной колхоз молодым агрономом после окончания Костромской академии. Много лет я здесь не появлялся: три года армии, почти пять лет учёбы. Тем временем заливные луга поймы речки Вельи начали окультуривать. Исчезли заросли кустарника, срезаны кочки, выпрямлено русло речки, посеяны высокоурожайные травы. Во всём этом и мне пришлось принимать деятельное участие. Теперь на улучшенный сенокос можно вывести производительную технику. Но кормозаготовительных машин на село поступало ещё мало. Вот и приходилось организовывать население для ручной косьбы. Как раз на одном из воскресников я и запечатлён на фото.
Но я расскажу, как запомнил свой первый сенокос в "походе" на Велью на четвёртом году жизни. Всегда считалась на селе "страда сенокосная" самым тяжёлым периодом крестьян. Семье колхозника, содержащей личную корову, нужно было вручную заготовить 10 т сена на колхозное стадо, чтобы потом накосить 1 т для себя. И маленькие дети на лугу были только помехой. Их донимали утренние комары, дневной зной, острая стерня прокосов. Взрослым часто приходилось отвлекаться, выбиваясь из трудового ритма. Меня, как правило, оставляли дома под присмотром брата Николая. А тут и его труд потребовался: кому ещё на стогу стоять, да соль посыпать на сено для лучшей сохранности его, как не самому маленькому. Все взрослые заняты на более тяжелых операциях. Тут я понял, что на другой день меня хотят оставить дома одного и стал ныть:
--Возьмите меня на покос, я не буду вам мешать!
Мать, как могла, успокоила меня, пообещав вовремя разбудить и взять с собой. Просыпаюсь -- окна завешены, но в доме уже светло, тишина. Хотел открыть дверь -- не открывается. Всё понятно, ушли без меня. Обиделся на всех. Стал думать, как выбраться из дома. Дёрнул створку окна, окно распахнулось. Потихоньку сполз с подоконника в палисадник и побежал по огороду, заплетаясь в картофельной ботве, в сторону предполагаемого луга. Я был ещё настолько мал, что еще ни разу не отходил далеко от дома. И теперь, подгоняемый обидой и желанием быстрее добраться до родителей, я нёсся, сломя голову, через ржаное поле, через выгон у скотных дворов. Перелез через ограду на выгульной площадке, по которой бродило стадо коров. Коровы спокойно жевали свою жвачку и не обращали на меня внимания.
Мне оставалось только перевалиться через верхнюю нитку жердей ограды на другом краю площадки, как вдруг в мою сторону ринулся племенной бык с кольцом в носу. Меня как ветром сдунуло с ограды, и я, что было силы, рванул напрямик к сенокосным участкам. Проскочил заболоченное место с высокими кочками. Осока больно хлестала по рукам и ногам, оставляя на коже жгучие порезы. Перескакивая с кочки на кочку, проваливался в чёрную жижу болота. Но и быку нелегко было пробираться по топкой грязи. Добежав до одиноко стоящей ольхи, я забрался на дерево. Запыхавшийся бык приблизился к ольхе, на суку которой я сидел, ни жив ни мёртв, крепко вцепившись в ствол, пару раз ковырнул копытом сырую податливую дернину, развернулся и лениво побрёл к стаду.
Немного успокоившись, я услышал вдалеке голоса людей и стал звать маму. Мой голос уловила Поля Колчакова. Она жила на соседней улице, а сейчас гребла сено на соседнем участке.
--Марья, -- крикнула она моей матери, -- не твой сын плачет на дереве?
Вскоре я увидел мать, пробирающуюся сквозь густой кустарник лозняка, и притих. Ну,думаю, сейчас она мне всыплет за то, что из дома сбежал. Но мать схватила меня в охапку, расцеловала и понесла к своему прокосу, где у копны уселись на отдых отец и братья Иван с Николаем. Они напоили меня хлебным квасом, посмеялись над моими приключениями и засобирались домой. С полудня им нужно будет вернуться, чтобы сгрести высохшее в лучах июньского солнца сено. Счастливый от того, что всё благополучно закончилось, я взгромоздился матери на закорки, держась руками за её голову,, и поплыл по пешеходной тропинке вслед за отцом, который нёс косы. Замыкали процессию старшие братья, гремя пустой посудой.