Начинаем публикацию полного текста (без иллюстраций) раздела книги Д.Виноградовой, Н.Непомнящего и А.Новикова "Неандерталец жив?", написанный первым автором.
Материал предоставлен сайтом Аламас.ру
Публиковать будем по главе в день для вашего удобства.
Глава 19
ЗА ПОДМОГОЙ К РУССКОМУ ЯЗЫКУ
Устроим все тот же перекрестный допрос, поставим в очной ставке Альберта Остмена, испытавшего свое приключение в 1924 году, с людьми давным давно отжившими. Давно растворенными, но не в той земле, по которой ходил Альберт Остмен, а в нашей, российской. Уже то хорошо, что те люди далеко удалены друг от друга и во времени, и в пространстве, и не были в сговоре - одинаково лгать. Следовательно, в согласии с юридической наукой, доверия достойные.
Люди отжили, но след по себе, память нам оставили. Это то надежное, материальное, чем мы ежечасно пользуемся, своих далеких предков не вспоминая. Зачем их вспоминать? Оказывается, есть зачем: то, что они нам оставили в наследство - русский разговорный язык - это кончик нити, уходящий в тысячелетия. Если проследить корни этих нитей, можно узнать исторические факты, которые были, были! Были давно, в долетописные времена, в дописьменные, когда вся информация от человека к человеку, от поколения к поколению шла через устную разговорную речь. Известный наш фольклорист и собиратель сказок А.Н. Афанасьев показал, как свидетельства языка переносят нас в глубь понятий того доисторического времени, о котором не помнят самые древние письменные памятники. Он пишет, что в "полуживотненную жизнь племен русичей" приводит слежение таких употребительных слов, как узы, узы дружбы, узы родства, обязательства и обязанность, связывать и связка. Приводит в те времена, когда овладеть можно было единственным способом: силой. Зверем, рабом, женщиной - овладеть, значит поймать и связать. Обвязать узами, запутать путами.
Надо было пройти эпохам, чтобы рядом с конкретным "завязать" появилось его символическое значение, магическое. Долгие годы носили люди амулеты - наузы, узлы которых не допускали злых чар, сглаза и болезней. Понадобилась длительная цивилизация, чтобы из соузника вырос союзник, чтобы обвязать вервием стало обязать обетом. Но и доныне мы завязываем узелок на память, чтобы удержать, укрепить за собой мысль. Доныне "завязываем" - не допускаем до себя порока: воровства, пьянства. Только звук, только жаргонное словечко - а какой это далекий потомок конкретного реального факта, материального и чувствительного: что может быть ощутимей тугих веревок, стянутых вокруг пойманного?
Когда-то, очень давно - сообщают знатоки - своих умерших хоронили за порогом дома. Душа, верили, стоит над могилой тут же, на страже. А потому нельзя через порог ни здороваться, ни разговаривать: тот, кто за порогом, тот окружен душами предков. Не один стоит, при свидетелях. Кто в это верит сейчас? Но мы продолжаем порой восклицать: "Через порог не разговаривай!" - принимаем и передаем эстафету, пришедшую с незапамятных времен. Из непроглядной глубины.
Был и осиновый кол. Отбросив в сторону топор, заточивший его, чьи-то руки с силой, с размахом прибивали им к земле спину тех мертвецов, которых при жизни обвиняли в колдовстве. Не приведи господь восстанет и наколдует какого-нибудь вредительства. В наше время не вбивают осинового кола, но есть, живет в языке эта память о прошлом: "вбить фашистским извергам в спину осиновый кол!".
Втыкание осинового кола в чучело человека повторяется. Подобное действо уже было. Было! И длилось веками. Сооружалось это чучело по подобию человека. И его тоже предназначалось убить. Убить! Тогда, когда реальный прототип человекообразного существа был уже почти полностью выбит, убивать осталось не дикого человека, а его чучело.
Читаем описание весеннего обряда в книге Дж.Дж.Фрэзера. (Напоминаем: весной после зимней спячки выходит из своего тайного убежища наш примат.) "Жители Саксонии на троицу справляют обряд под названием изгнание дикаря из леса или выманивание дикаря из леса. Молодого парня закутывают мхом или листьями и называют дикарем. Он прячется в лесу, остальные его ищут. Поймав, его ведут на опушку леса и расстреливают из незаряженных мушкетов".
"В начале XVII века в Рудных горах соблюдался следующий обычай: двух людей, переодетых дикарями - один из них был обернут хворостом и мхом, а другой - соломой, - приводили на рыночную площадь, где их якобы убивали... Когда же лесные люди падали, охотники несли их в харчевню... Сходный пасхальный обычай еще в начале XX века соблюдался в Богемии. На улицах охотились за лесным человеком... На следующий день на носилках к пруду в сопровождении большой толпы несут чучело лесного человека, и палач бросает его в воду. Эта церемония носит название погребения Масленицы".
Обряды эти были эхом того эха, которое само являлось эхом реальных событий. Было многое, что осталось в ритуалах, сказках, в языке. Был и пробный камень, не иносказательный, а материальный, стоял на базаре для того, чтобы пробовать на нем - чиркать монету: не фальшивая ли?
Было многое, что забыто, что оставило свой след в русском языке. Долгое время была в ходу ныне забытая пословица - "не скажешь правды подлинной, скажешь подноготную". И зачем нам омрачать себя знанием, что слово "подлинная" означало длинный кнут, а "подноготная" - пытка вбивания иглы под ногти...
Был просак в прядильном станке там, где крутится бечевка - пространство, в которое если попадешь концом одежи, то скрутит, не выдерешься - не попадай впросак!
Долгое время - несколько столетий - существовало большое племя сильных и рослых людей под названием обры. (Они же авары.) Они, ярые агрессоры, получили от соседей по заслугам. Двенадцать веков тому назад они исчезли с исторической арены; славянские племена, объединившись, воздали им за понесенные муки. А мы, бывало, в середине двадцатого века, в нашем детстве, в школе, боясь отвечать невыученный урок, шепотом причитали: "Погибоша, аки обре", повторяя древнерусскую поговорку, многовековое фразеологическое клише, сейчас, пожалуй, уже вышедшее из обихода. Совсем забыли обров, не поминают больше.
Но другое, клише, другое прочное словосочетание крепко въелось в разговорную речь и прочно вжилось в язык - материальный первоисточник существовал не несколько веков, а всю историю человечества. И так же, как мы поминали обров, не зная об их существовании, так, оказывается, и в случае другого фразеологического клише (вариации со словом "черт") - источник, материальное явление, достоверный и частенько драматический факт, лежавший в основе этих выражений, крепко забыт. Так забыт, что будто бы никогда и не существовал.
Проведем эксперимент: сведения, добытые исследователями проблемы реликтового гоминоида, наложим на собрания этнографов и фольклористов и убедимся, что таким образом просеивается нечто вполне естественное и материальное. А вымысел - невольные или нарочитые литературные присовокупления к услышанным некогда быличкам через подобное сито не проходят.
Темная нечистая сила (персонаж низшей мифологии) - это нехристь, нелюдь, живущая в преисподней, в тартарары, принятая церковью на вооружение, веками исправно служила для устрашения верующих. Общее ее название - черт. А всякая нежить: леший, домовой, водяной, русалка, кикимора, полудница, овинник, банник и прочие персонажи названы тем или иным именем в зависимости от времени или места встречи с одним и тем же зоологическим объектом. Они обобщены с образом черта и в устной несказочной прозе: в преданиях, быличках и бывальщине имеют сходную внешность. Перечислим то из описаний внешности, что полностью совпадает - проходит через сито, в котором сведения гоминологов наложены на сведения этнографов и фольклористов. Такие сообщения, что, мол, черт - это смерч на дороге или заяц, перебежавший путь, естественно, через подобное сито не пройдут.
Из книги Э.В. Померанцевой о мифологических персонажах в русском фольклоре перечислим описания, собранные учеными-этнографами.
Черт - это черный человек в шерсти. Он как человек, но волосатый, косматый. У него шерсть лохматая, черная. Шерсть у него белая. У него руки волосатые, мохнатые. Сам он черный. Вид наподобие человека, только глаза красные. (Глаза гоминоида, привычные к темноте, фосфоресцируют и, будучи подпитаны светом, издают, согласно современным утверждениям, красно-оранжевое свечение.)
Обратимся к другим фольклорным данным - пословицам и поговоркам, которые по утверждению филологов, к XVII веку завершили свое сложение. В отличие от сказочной прозы ,пословицы, поговорки, присловья не содержат вымысла - те же бывальщины, окатанные в жесткие словосочетания, выражающие общее бесспорное суждение - итог житейского опыта.
В самом деле, это ли не бесспорное суждение - "не замоча рук не умоешься", или "хоть тресни синица, а не быть журавлем". Также категорично утверждение: "черная собака, белая собака, а все один пес". И тут же рядом: "бур черт, сер черт, а все один бес".
Прислушаемся к другим заверениям: "все черти одной шерсти", "тот же шут, да в иной шерсти", "во что черт не нарядится, а бесом глядит". Это житейский опыт прошлых времен, к XVII веку отлитый в словесные обороты, достаточно частые, для того, чтобы Владимир Даль включил их в свой сборник пословиц русского народа.
А что нам говорит век двадцатый?
Посмотрим на портрет особи, снятой на кинопленку Паттерсоном в октябре 1967 года. Такую внешность описывают сотни и сотни очевидцев - наших современников. Например, палеонтолог, студенткой бывшая на практике в Дагестане, видела кого-то, со звериной скоростью убегавшего вверх по крутому склону. Как медведь, весь в бурой шкуре, но он не мог быть медведем: были четко заметны ягодичные мышцы. Внушительная стопка сведений о случайных, внезапных встречах с гоминоидом, полученных от разных людей из разных стран, содержит в себе всегда одинаковое описание внешности: человекообразен, обволошен. Шерсть по описаниям черная, бурая, серая, белая, рыжая и, редко, разных цветов. Так, в сообщении А.Катаева, голова рыжая, остальное - серое. "Тот же шут, да в красной шапке, - записал В.Даль услышанное в народе.
Можно предположить, что крестьянин, заявивший этнографам, что видел в лесу лешего в красной рубахе, был очевидцем реликтового гоминоида, шерсть которого на верхней части тела была рыжего цвета. И не обязательно фантазировал перед этнографом заявитель о встрече с домовым в серой свитке. Серый цвет мог означать седую старость, слабость и нужду в даровой пище. А свитка - широкая верхняя одежда. Он, по рассказам, "как человек", значит, должен иметь одежду. Об этом же говорит присловье - "черт в поршнях". Поршни, как известно, гнутая из кожи просторная обувь мехом наружу. А следы его ног - следы босой ноги."В чоботах ходит, а босые следы робит", удивившись, впервые произнес кто-то когда-то, и фраза с годами заняла свое место в сборнике пословиц и поговорок.
На кадре из фильма Паттерсона виден заостренный кверху контур головы (как у гориллы) - затылочный гребень или встречное направление роста волос. А на старых лубочных картинках наш "персонаж из области мифологии" изображался с сильно удлиненной на манер острого колпака головой. Говорили в народе, голова у него, мол, шишом. Он так и назывался: шиш, шишига, вострая шапка, хохлик. (Старушка в деревне, увидев у себя на дворе необъяснимый беспорядок, воскликнула: "Знать, шишок приходил!"). Владимир Даль в раздел "Суеверия" поместил фразу: "Леший живет, остроголовый, мохнатый". Пословица из его сборника утверждает: "Все люди, как люди, только черт в колпаке". "С остроголовым не шути, - предупреждает другая, - перетянет". Эту непонятную деталь внешности - заостренность головы - устное творчество, передавая от человека к человеку, сделало всем понятными рогами.
Сопоставление внешности мифологического персонажа (он же ругательный) с осмеянным снежным человеком можно продолжать долго: внешность будет совпадать всегда. Прекратим наложение сведений прошлых веков на наш век и сделаем вывод: персонаж из области мифологии потому и возник, что издавна рядом с людьми существовали подобные нелюди - не люди. А сделав такой вывод, убедимся в том, что все остальные фольклорные данные, в том числе словесные обороты, также совпадают с данными, собранными нашими изыскателями.
Фразеологическое клише по типу "черт унес" издавна вросло в разговорную речь и стерлось, как старый пятак, а соответствующий прототип настолько оброс фантастикой, что доискиваться источниковедческого смысла этого присловья как будто и не следует. Однако примеров буквального повторения такой ситуации - черт унес - достаточно много. Вспомним приключение Альберта Остмена и мысленно поставим рядом с ним тех неизвестных нам людей, которых тоже черт унес, черт носил - "черт побрал" и догадаемся, что приключалось такое достаточно часто, раз так крепко въелось в язык.
Вспомним рассказ врача-логопеда.
- У меня был пациент, лечился от заикания. Молодой мужчина. Он говорил, что стал заикаться с тех пор, как в горах Кавказа на него сзади напала большая обезьяна и пыталась его унести. Говорил, он долго боролся, пока то существо его не выпустило. Я ему не поверила: человек нервный, могло показаться. А теперь думаю, может, он правду говорил?
Что сказал бы об этом эпизоде наш пращур? Сказал бы коротко: того парнишку чуть было черт не унес.
Наш разговорный язык - золотой запас знаний. Но мы пользуемся им, не думая над тем, что стоит за словами. Так было с теми же обрами, то же самое произошло с чертыханием, ставшим фразеологическим клише бранного смысла. А когда-то наш зоологический объект уносил на себе человека, примерно так, как он унес Альберта Остмена, гораздо чаще, чем в более поздние, более многолюдные эпохи. И, надо полагать, достаточно часто для того, чтобы эти события, отразившись в разговорном языке, укрепилось в прочный словесный оборот. И если вместо слова, ставшего ругательным (а как не ругать того, кто тысячи лет расхищал плоды трудов человека, кто вражил), подставить его зоологический прототип (нами частично уже узнанный), то станет ясен первичный смысл многих изречений, источник появления многих преданий и поверий. Можно будет проследить пути перехода реальных случаев в сказочный мир. Можно представить, как собранные этнографами бессюжетные мемораты - былички о похищении ребенка чертом, о подмене ребенка чертенком, о замене ребенка чуркой из несказочной прозы перешагнули в сказку, обретя стройную сюжетную форму. Например, в сказках, собранных Афанасьевым, отец осерчал на дочку, заклял ее, то есть пожелал, чтоб черт унес. И черт, услышав это, тут же ее забрал. Сын, проклятый матерью, исчез. Оказалось, живет в преисподней. Или вспомнили сказку о том, как человек сделал добро младенцу ведьмы и она за это указала место, где спрятан клад.
Как эти сведения из области мифологии перекликаются с сегодняшними днями? Что узнали собиратели тех же быличек, но с установкой не на художественное творчество народа, а на реалии?
На Северном Урале Володе Пушкареву были переданы следующие мемораты. Пропала пятилетняя девочка. Ее нашли на следующий день сидящей там, где не раз проходили люди. Кто-то в теплой шубе, по ее словам, носил ее. Другой случай: ребенок пропадал ночами, днями же являлся с объяснением: у меня есть и другая мама. Если жители Северного Урала, сговорясь, одинаково фантазируют, то почему подобные рассказы бытуют в противоположной стороне, на Памире? Например, В.Макарову рассказали два недавних случая исчезновения маленьких детей в очень отдаленном кишлаке. Возвратившись через несколько дней, они рассказывали о больших черных лохматых людях. Там же, на Памире киевскому изыскателю И.Ф.Тацлу местные жители поведали об исчезновении трехлетнего мальчика, который вновь объявился только через три года.
Сама собой вспоминается пословица "связался черт с младенцем", но в буквальном смысле, первоначальном, источниковедческом.
Вернемся к приключению Альберта Остмена, которого сасквач или бигфут, или неандерталец, или черт унес ночью вместе со спальным мешком, ружьем и консервными банками. Верить ему или не верить? Привлекать или не привлекать мирового судью и детектор лжи? Он, видите ли, рядом с ними, чертями, сидел, у костерка кофеек попивал. Видите ли, не так страшен черт, как его малюют. Хоть он и страшен: черный, лохматый, зверь не зверь, человек не человек. От внезапной встречи, неожиданной, случайной, у человека - рассказывал очевидец о себе - от ужаса шапка на голове сама собой поднялась. Волосы встали дыбом - в буквальном смысле, первом, изначальном. Да, он зверь лесной, чудо морское. Но существуют привыкание, подготовка, психологический настрой, как это было у Альберта Остмена. Поверим ему? Он клялся, что его приключение - быль двадцатого века. Но эта быль как бы вышла из старой сказки. Сказки, выросшей из былички. Уж не бьемся ли мы над проблемой, которая не была проблемой для наших пращуров? Вспомним: новое - это хорошо забытое старое, это то, что осталось позади, когда Время-шофер умчало нас далеко вперед.
