из писем графа Дмитрия Петровича Бутурлина к Алексею Николаевичу Оленину (перевод с фр.)
Граф Д. Бутурлин. Москва (в день Богоявления, 6 января 1809 г.)
(Оленин уже занял пост директора Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге?)
Любезному моему собрату по библиографии поклон. Доказано по реестрам, веденным святым Петром у райских врат, что ощущается там большая радость, major gaudium, от одного кающегося грешника, чем от десяти праведных никогда не падших в грех, и потому я, бывший и недостойный министр при недостойном преемнике Апостола (намек на разрыв наших дипломатических отношений с Римом, куда Бутурлин должен был ехать в качестве посла) не должен иметь менее снисходительности чем весь лик избранных, а так как ваше любезное письмо есть приношение раскаяния, то и мое может быть изъявлением прощения и христианской любви. Аминь.
Но всякий упрек в сторону. Скажу вам, что ваше молчание было для меня горестно, хотя оно не удивляло меня, подобная вещь случается со мною ежедневно со столь многими живущими под вашим градусом широты, что я теперь совершенно уже убедился, что это там у вас не что иное, как эндемическая и почти неизбежная болезнь.
Финские болота содержат в себе некоторые миазмы, которые, по химическому их разложению, доказали присутствие в них азота и водорода, весьма сходных, по их количеству, с рекою Летою, вследствие чего забывчивость объясняется весьма естественно.
Прежде чем я дошел до успокоительного сего убеждения, я обвинял моих друзей, но ныне о них я только сожалею. И вот вам одно из благотворных действий современной химии и последовательной пользы, истекающей от усовершенствования человеческого разума. Преклоним с умилением наши головы перед сей великой причиной всех причин и воскликнем:
О Altitude (О возвышенность)
Вы хорошо делаете, что приводите в порядок ваши собственные книги, потому что, действуя сим образом вы мне возвратите мои книги. Но сомневаюсь, одинаково ли хорошо вы действуете относительно к казенным книгам, над которыми вы ныне облечены властью. И что тогда станет из этой армии служилого люда, из этой иерархии библиотекарей, начиная с умершего ныне Огара и ему подобных, носящих цикорные листья на шляпах (плюмаж на треугольных генеральских и штаб-офицерских шляпах) до последних тюремных (как бы) сторожей, которые очищают пыль и открывают или запирают двери? Все они теперь останутся праздными.
Верные букве указа, назначившего их чтобы прибирать и каталогизировать (как у нас говорится), вот уже десять лет как они этим упражняются как следует мудрецам, то есть торопятся не спеша; а вы, дерзкий нововводитель, вздумали вашим рвением смущать столь мирное течение вещей. Страшитесь, - жалобная тень Огара явится к вам во время вашего сна.
Я ее вижу отсюда. Она держит в руке длинный перечень отдельных биографий, которыми он обогатил этот книжный сбор покуда был в живых и могильным голосом произносит вам следующее: - Молодой смельчак, неуместным рвением возымевший намерение довести до конца предприятие, которое не должно было иметь конца, с какого права ты лишаешь пропитания и опрокидываешь горшок с ежедневной похлебкой у этого сонма служащих, существовавших тем, что переставляли книги с одного места на другое. Несчастный, Ты не стоишь в уровень с твоим веком. Как же ты не понял крайнюю необходимость ничего не изменять в настоящем status quo?
Все было наилучше устроено. Штат был составлен. Жалования выдавались в назначенный на то срок. Года службы числились и текли себе мирно и открывали в будущности и производства в чины, и кресты, и пенсии, и проч. и проч. И всему этому прекрасному зданию теперь угрожает изменение от твоего единственно вмешательства.
Трепещи, нововводитель. Вызываю в подмогу себе и против тебя раздраженные тени двух Залуских. Один из них, тот, что был епископом, произнесет против тебя анафему, а брат его, генеральный референдарий, взведет свои пистолеты. Узри, какова будет судьба твоя и смягчись.
И зачем тебе возмущать тишину сих покрытых пылью памятников? Зачем возвращать к денному свету темные сии фолианты, предоставленные быть съеденными молью? Все было так хорошо. Книги на своих местах, служащие получали свой оклад, а публика читала как могла. Какой демон тебе внушает сии нововведения? и проч. и проч.
После сего немного длинного монолога, тень исчезнет. Может быть, вы скажете, что тень чересчур болтлива; но вы извините ее, потому что нельзя же отказать тени в тех привилегиях, коими пользуются находящиеся в телесах и с костями, а ведь встречаются много болтунов в сем мире, начиная с меня, рассказывающего вам всю эту чепуху, чтобы развлечь мой ум от телесных недугов.
В настоящем году пришлось много таковых на мою долю, и не будь у меня запаса веселой философии, которой я иногда вооружаюсь, я легко бы впадал в ипохондрию. К чему она служит? Говорят, что года улетая, приносят нам благотворность мудрости, но зато уносят с собой весьма много приятных иллюзий. Истина может себе сидеть, сколько ей заблагорассудится, на дне колодца, если мне назначено вытащить ее оттуда.
Стремимся же все вперед, хотя мы не знаем, где имеет быть конец. Все мои дружески вам кланяются. Приветствуйте от меня Вансубселна (?), если он обо мне не забыл.
Нас ежедневно здесь извещают о новоумерших. Называют Шувалова, графа Шереметева, и не знаю еще кого. Здесь также похороны не редкость. Должно быть, что настоящий год есть климатерический.
У вас, вероятно, этого не замечают. Вы там проводите время в празднествах, а я погружен в медикаменты. Жребии неровно разделены в сем мире, но конец общий. В ожидании его сохраняйте немного дружбы для меня взамен многой такой, которую я питаю к вам. А затем обнимаю вас от всего сердца.
Белкино, 10 августа 1809 г.
Никто кроме вас, любезный друг, не мог говорить о библиографии в настоящей поре года и заставить меня с моим плохим здоровьем заняться этим предметом. Я прочел ваш отчет о библиотеке, порученной вашему надзору, и заметил варианты вашего изобретения в системе классификации (до изобретения десятичной классификации Дьюи (ДКД) оставалось больше 60-ти лет, она была опубликована в 1876 году). Таковых довольно много, и они последовательны и истекают из одного правила.
Нет никакого сомнения, что умножая число подразделений, классифицируется более приблизительно. Но зато линии переделов и деления выходят от того менее заметны. И оттуда произойдет путаница, когда захотят употреблять вашу систему, и когда её не вполне поймут, а это случится непременно.
Но в том еще небольшая беда. Вы, тем не менее, окажете услугу библиотеке. Она будет наконец приведена в порядок и, может быть, тот порядок будет соблюдаться на будущее время, если что-нибудь не случится неожиданного.
Но навряд ли публика будет пользоваться ею. Нынешний вообще век, а наше отечество в особенности, далеко нелитературны. Небольшое восьмидневное старшинство или чин, которого домогаются получить per fas et ne fas (позволительными н недозволительными средствами) много важнее, чем коллекции всяких фолиантов, и скорее соответствуют цели каждого. Так захотела Судьба, и потребуются целые поколения, чтобы соотечественные нам мозги приняли другое направление.
Если вы вздумаете когда-нибудь предпринять более подробные исторические изыскания об этой коллекции Залусских (одна из первых национальных библиотек мира), я вам рекомендую "Acta Eruditorum"; библиотеку Леклерка, журнал Треве, беспристрастную библиотеку Голландии и проч., от 1725 до 1760 года.
Я там встретил анекдоты и сведения курьезные. Братья Залусские любили набивать цены на аукционных продажах на иные предметы посредством агентов, не знавших друг друга и которые удесятеряли цену книг для одних и тех же покупателей.
Это случилось при одной продаже Мальябеки в Риме, в 1756 г., и при одной продаже Детуна-младшего, в 1763 г. отделения богословия и юриспруденции, оба весьма значительные, могли бы быть легко убавлены до одной трети (от редактора: т.е. цена книги зависела от рубрики каталога, в нынешнее время такой параллели нет). Они не представляют никакого интереса, даже литературного, и увеличивают лишь каталоги без всякой пользы. Опухлость не есть дородность.
У меня хранятся целые стопы, навараксанные мною в течение 25 лет по библиографическим предметам. Это лишь докажет когда-нибудь моим детям, что я много читал, и более ничего; но в то время, такая работа забавляла меня, казалось, что была тут польза и некоторая слава, которых теперь не вижу. Время поглощает все таковые иллюзии, и жилка увлечения иссыхает. Но эти ощущения необходимы для молодости.
Я стремлюсь восстановить остаток здоровья, которое убегает от меня ежедневно. Медикаменты и диета надоедают мне более, чем я могу выразить. Однако же, лучше поскучать, чем страдать, и я с давнего времени не имею другого выбора.
Хорошая пора года и деревенский воздух облегчают немного меня, но равноденствие и городская жизнь пугают меня заранее. Ваша маленькая и сухая комплекция показывает, что Проведение было к вам милостивее. От полноты сердца вас поздравляю с этим.
Прошу вас напомнить обо мне доброму старому графу Строгонову. Я давно уже привык любить и почитать его. Это ничего ему не значит, но я упорствую в старых моих привычках и душевно ему предан.
Вы меня обяжете присылкой наконец моих книг. Это заблудшие давно овцы, коим нужно возвратится в овчарню. Все мои дружески вам кланяются и в их числе прехорошенькая девица Вера Гольц
(Вера Андреевна Гольц, дочь фортепианного фабриканта, имевшего некоторую известность в Петербурге в начале 19 столетия, довольно часто гостила в доме гр. Бутурлина, потому что сестра ее, Надежда Андреевна, была воспитанница графини Анны Артемьевны Бутурлиной и ею выдана замуж в 1813 г. за Осипа Антоновича Кавецкого, тогда бывшего городничим в г. Боровске и умершего в 1835 году в Москве управляющим Московской удельной конторой.
Сама же Вера Андреевна в ее молодости долго жила в качестве компаньонки у княгини Софьи Григорьевны Волконской и с нею была в походе перед Тильзитским миром, так как княгиня Софья Григорьевна сопутствовала своему мужу, князю Петру Михайловичу Волконскому в ту кампанию.
Дамы эти останавливались для ночлега в близости к главному штабу, и Император Александр Павлович, любил приходить вечером пить чай к княгине Софье Григорьевне и подшучивал с Верой Андреевной разливавшей чай, насчёт ее переписки с ее другом, Елисаветой Ивановной Нарышкиной, каковые письма Государь брал на себя отсылать и доставлять ей ответы, и мучил легковерную Веру Андреевну угрозой, что он будет раскрывать и читать эту корреспонденцию, чтобы получить некоторые сведения об этой таинственной ее приятельнице.
Вера Андреевна вышла замуж в 1818 г. за француза Петра Ивановича Жилло, бывшего первоначально гувернером графа Петра Дмитриевича Бутурлина) которая особенно желает, чтоб вы о ней вспомнили.
Прощайте, мой любезный друг, обнимаю вас от всего сердца и прошу о продолжении вашей дружбы, за которую я вам плачу всею моею.
Будьте здоровы и меня любите.
Гр. Дмитрий Бутурлин.
Р. S. Достаньте мне гидравлического тарана средней величины и дружески кланяйтесь от меня Энгелю. Прощайте.
Сообщено в подлинниках Варварой Алексеевной Олениной; перевод и примечания принадлежат графу Михаилу Дмитриевичу Бутурлину.