Про Константина Паустовского я слышала в детстве и в юности как про дивного описателя природы. Почему-то мне всегда делалось от этих слов тоскливо.
Мой отец, знаток и любитель лесной жизни, с младых ногтей приохотил меня к Сергею Аксакову. После "Багрова-внука" мне почти любые описания природы - тускловаты. Поэтому судить не берусь, дело вкуса. Но наш разговор, весьма неприятный, отнюдь не о природе.
На нашем отечественном безрыбье Паустовский считался фигурой культовой. Его литературный негр Дружбинский восхищается: "Удивительно, но Паустовский ухитрился прожить время безумного восхваления Сталина и ни слова не написать о вожде всех времён и народов". Типично оттепельная недодобродетель. Ибо про Ленина Паустовский пишет с квазирелигиозным восторгом.
Лично мне всё равно, кого писатель хвалил: Ленина или Сталина. Но на взгляд и нынешнего бонакона (к примеру возьмём баснословный очерк Быкова "Ленин и бревно") - Ленина хвалить нормально, ибо этот вождь отчислился до их внутривидовых взаимопоеданий.
Покуда идеологи думали - разрешать ли Достоевского или слишком он опасен - школьноклассическая линия выстраивалась: Горький, Куприн, Паустовский...
Поэтому Паустовский, конечно же, обращается мыслями к Куприну.
Вчера я долго искала один живописанный им реальный эпизод. Поэтому (прошу прощения за долгую присказку, сказка началась) сейчас мы будем строгать весьма корявое полено, покуда из него не получится статуэтки под названием правда.
Итак, Паустовский о Куприне.
Все искали причин маньчжурского поражения Куприн в «Поединке» сказал свое слово об этих причинах с такой неопровержимостью, что даже сторонники царского строя были растеряны.
Причины военных поражений всегда многочисленны, как и причины побед. Если командующий одерживает победу - обыватель устраивает ему бурные овации где ни попадя - от театра до кондитерской. Если командующий терпит поражение - обыватель обзывает его последними словами и, выйдя в керосиновый либо электрический интернет, доходчиво объясняет знакомым дамам, как бы надлежало распоряжаться на поле боя, ежели с умом. Военные знают - поражение отнюдь не всегда позор. Не претерпевших же поражений полководцев я могу навскидку назвать разве что двоих - Бодуэна IV Иерусалимского и Михаила Скопина-Шуйского. Слова "позор" и "поражение" обычно любят соединять граждане сугубо штатские.
Нельзя было спорить с очевидностью А этой очевидностью был «Поединок» — повесть и вместе с тем документ о тупой и сгнившей до сердцевины офицерской касте, об армии, державшейся только на страхе и унижении солдат, об армии, как бы нарочно создан ной для неизбежного и постыдного разгрома...
Опять "постыдно ему", ну да. А что эта самая армия побеждала незадолго до и вскоре после - с этим как?
"Волна гнева прокатилась по стране. Даже лучшая часть офицерства приветствовала Куприна и посылала ему благодарственные телеграммы. Но большинство офицеров — типичных героев из «Поединка» — было возмущено и озлоблено".
"Лучшая часть офицерства", это, как мы уже выяснили, многочисленные Ромашовы, у которых подставкой для штофа с водкой служит пыльная стопка непрочтенных книг. Но таких избранников, по словам Паустовского, мало. Запомним положение - русское офицерство состояло из сгнивших насквозь тупиц.
Но самое интересное, личное, начинается далее. Сначала - прочтем без комментариев:
В то время я — киевский гимназист — жил вне семьи и снимал комнату в тесной дешевой квартире пехотного поручика Ромуальда Козловского в Диком переулке. Поручик жил с матерью — подслеповатой и незлобивой старушкой.
Когда я прочел «Поединок», то мне казалось, что в этой книге не хватает Ромуальда Козловского. Чванный этот офицер, несмотря на то, что отец его был полотером, очень кичился своим шляхетством и был налит до краев глуповатым гонором. Он был задирист и взвинчен постоянным ожиданием столкновений с непочтительными «шпаками». Он даже ждал этих столкновений и набивался на них, чтобы потом защищать свою шляхетскую честь и честь своего пехотного мундира.
Из-за своего маленького роста он носил сапоги на высоченных каблуках, корсет и все время вытягивался, как петух перед тем, как загорланить на мусор ной куче.
По утрам он пил на кухне ячменный кофе, сидя в подусниках и голубых кальсонах. От него несло бриллиантином и крепкими дешевыми духами. Пан Ромуальд душился яростно, чтобы перебить кислый запах каких-то лекарств, которыми он безуспешно лечился от сифилиса. Этот тошнотворный запах сочился из его комнаты и наполнял всю квартиру.
Поручик считал себя сердцеедом, неутомимым в любви. Говорили, что он бил солдат. Изредка он бренчал на гитаре и пел шансонетку.
Ваша ножка
Толста немножко,
Но обожаю
Ее лобзать!
С матерью он был груб. Она боялась его. Я же поручика ненавидел.
Однажды пан Ромуальд вошел в кухню, где мы со старушкой Козловской пили кофе «Гималайское жито». Он брезгливо нес двумя пальцами неизвестную книгу и бросил ее в мусорное ведро.
— Сожгите это! — сказал он своей мамаше — Сожгите в грубке эту гадость, где какой-то штафирка позволил себе оплевать наше русское офицерство. Если бы он мне попался, я бы показал ему кузькину мать, клянусь честью. Он бы у меня потанцевал!
Этой книгой был «Поединок».
Ахти, экое убийственное разоблачение!
А теперь я позволю себе, по совету умного Сирио Фореля, посмотреть своими глазами.
Чванный этот офицер, несмотря на то, что отец его был полотером, очень кичился своим шляхетством и был налит до краев глуповатым гонором.
Фамилия, вообще-то, скорее шляхетская. Если Куприну, к полному восторгу Паустовского, можно грузить кирпичи и арбузы, почему другому дворянину нельзя натирать полы? Бедность, к сведению советского писателя, не порок. Но есть и другой вариант: допустим не шляхта, допустим в самом деле простой полотёр, неграмотный (ведь все же простые были неграмотны, так?) Отец неграмотный полотер, а сын - офицер? Кажется, это называется социальными лифтами? Какой вариант Паустовскому предпочтительнее, мы уже не узнаем.
Он был задирист и взвинчен постоянным ожиданием столкновений с непочтительными «шпаками». Он даже ждал этих столкновений и набивался на них, чтобы потом защищать свою шляхетскую честь и честь своего пехотного мундира.
Каков нравственный облик шпаков во времена Цусимы, мы уже представляем. Напряжение и противостояние в обществе нарастали, искусственно подогреваемые. Вероятно было нервно.
Из-за своего маленького роста он носил сапоги на высоченных каблуках В инфантерии на ламбутенах далеко не прошагаешь. Ноги - первое дело. Но вообще да: компромат так компромат, невысокий рост. У некоего Суворова рост тоже был мал, и что дальше?
и все время вытягивался, как петух перед тем, как загорланить на мусорной куче К этому "убийственному" сравнению мы ещё воротимся, чуть дальше.
По утрам он пил на кухне ячменный кофе, сидя в подусниках и голубых кальсонах.
Вот тут со мною чуть плохо не сделалось. Не удержусь, тут надо подробно. Насчет подусников я спорить даже не стану, носят их в самом деле дома, не на улице же? Но где сей поручик раздобыл столь неуставные кальсоны?!
На самом деле исподнее, солдатское или офицерское, было комплектом из льняных кальсон и такой же рубахи. Бельё значит - белое. Сверху на свободных штанах завязки, снизу они сужаются и застегиваются у щиколотки на костяные или перламутровые пуговички. В этом белоснежном исподнем мужчина очень красив. (Реконструкторы эпохи, как себе впервые пошьют (нынче задорого), не удерживаются "случайно" показаться публике. И понять их можно.
Так откуда же - голубые кальсоны? А это литератор на себя в зеркало поутру поглядел. Время написания очерка - 1957 год. Тяжелый разгул легкой отечественной промышленности. Многократно высмеянные в литературе, голубые трикотажные, в которых даже аполлон будет нелеп. Ради этого, ради нелепости, литератор и пытается поделиться с персонажем собственным дезабильём.
Пан Ромуальд душился яростно, чтобы перебить кислый запах каких-то лекарств, которыми он безуспешно лечился от сифилиса.
Ну да, ну да, помним: "семьдесят пять процентов офицерского состава больны сифилисом", как пишет опять же Куприн. 75%, Карл! Но зато в РККА про такую болезнь никто ничего и не знает, вот как установилась РККА, так там все сразу оказались отменно здоровые. Особенно здоровью способствовала доктрина Коллонтай о "стакане воды". (В публичных старорежимных домах хоть медицинские осмотры случались регулярно). Подозрительна однако ж беспечность юного Паустовского, распивающего чаи из одних чашек с "больным". Этого дела тогда вообще-то зверски боялись.
"Поручик считал себя сердцеедом, неутомимым в любви. Говорили, что он бил солдат. (Ключевое слово "говорили"). Изредка он бренчал на гитаре и пел шансонетку.
Ваша ножка
Толста немножко,
Но обожаю
Ее лобзать!
Ну да, возможно игривые (но не непристойные тем не менее песенки) в репертуаре офицера прозвучать и могли, особливо на пирушке "без дам". Военные не монахи, а те еще шалуны. Но чтобы о пошлости нас предостерегал любитель Куприна, чей каждый третий рассказ повествует об адюльтере?
Я же поручика ненавидел.
Неправда времени глагола! Не ненавидел, а ненавидит, ненавидит спустя пятьдесят с лишним лет, уже старый, ненавидит люто, сводит счеты с тем, кто уже не возразит. Это личное, очень личное. И причина очевидна. Но сначала - подытожим: что удалось извлечь из отрывка, обстругав авторские эмоции и несомненные клеветы?
В Киеве служил пехотный поручик по имени Ромуальд Козловский. Из поляков. (Ошибка думать, что верных поляков не было, иногда их благородство потрясает, еще расскажу). Каким он был - мы не знаем. Знаем лишь то, что он прочел книгу "Поединок" и с омерзением швырнул её в мусорное ведро. Сделав из прочтенного выводы, с которыми трудно не согласиться. И это говорит в его пользу. Поэтому - мир твоему праху, честный офицер! (Жаль, что сочинитель ему в самом деле не подвернулся).
Но почему, полвека спустя, такое нелепое нагромождение, такая злоба? И тебе мусорная куча, и маме грубил, и солдат бил (говорят), и дурной болезнью страдал, и пошлости пел, и роста-то был маленького! И кальсоны носил - голубые трикотажные, ну точь в точь как мои, ага...
Почему не сработать потоньше? Вот очень поручик любил маму, но солдат (говорят) бил, пел романсы красивым баритоном, а вот - выбросил великую книгу в ведро, чем и показал солдафонскую узость своей натуры. Ведь так-то - правдоподобнее?
Они не могут.
Есть ненависть, которая, владея человеком, делает его полубезумным, хоть бы и себе во вред. Эта ненависть базируется на сознании своей ущербности, чем-то, в сравнение с объектом, обделенности. сознание того, что ты - ниже.
А ущербность Паустовского и Куприна мы у Куприна же и находим: он бессмысленно, как дятел, выпуча глаза, долбит одно слово: „Присяга!“
Присяга. Честь. Для Куприна и Паустовского эти слова ненавистны, потому, что непостижимы. У них в самом деле нет какого-то органа, которым возможно переживать такие материи. Нет и всё тут.
Душевная ущербность много страшнее физической. От физической страдает сам человек, который может быть и достойным и хорошим, от душевной ущербности человека страдает общество.
Но мое повествование получилось долгим, а тема клеветы на тех, потерю кого страна ощущает до сих пор, ещё не завершена.
Революция случилась не на пустом месте. Но ее дрожжами были отнюдь не "народные страдания".
изображения взяты из открытого доступа