В каждом городе есть его лицо, а есть изнанка, которую местные власти стараются не замечать, заретушировать, умолчать и вспоминают об этой изнанке перед выборами, обещая жителям провести газ, сменить канализацию, переселить из ветхого жилья и так далее. В такие трущобы, как это обычно бывает, не доезжают мусоровозы, и баки с отходами тонут в горах гниющего мусора и выброшенной мебели. Я завез свою жену в эти дебри по ее просьбе: ей нужно было собрать фактологический материал к будущей передаче по местному телевидению. Мы словно попали в другой мир и таращили глаза то на покосившиеся хибары, удивляясь, как там ещё живут люди, то на изрытые воронками дороги, в которых можно было спокойно оставить потроха автомобиля. В этом царстве отстоя Наталья обратила внимание на человека, который лежал на драной раскладушке возле мусорного бака и держал перед собой книгу. Рядом с ним покоилась стопка толстых "фолиантов" и было видно, что человек занимается чтением со знанием дела, со вкусом, демонстрируя своим поведением своеобразный вызов обществу.
- Да, в этой ситуации только и заниматься духовным ростом. А ну-ка останови, я хочу задать этому оригиналу пару вопросов, - попросила меня супруга.
Я притормозил.
- Скажите, имеет ли русская классика что-либо общего с днём сегодняшним?
Человек опустил книгу, сел на раскладушку и, поправив очки, начал:
- Философия Гегеля говорит, что - да, всё существует во взаимосвязи. Но что касается отдельной личности, то здесь мы можем иметь разброс мнений. Моё мнение таково: все зависит от целеполагания. Это как Толстой и Достоевский. Оба пропагандировали нравственный аскетизм, верили в изменение общества к лучшему посредством духовного возрождения. Только один через добро, взять Платона Каратаева, а другой через страдания - Сонечка Мармеладова.
- А вы где живете? - спросила жена уже с некоторым испугом в голосе.
- Хороший вопрос. Я живу в заброшке. И вы знаете, есть в такой жизни свои прелести. И самая крутая из них - я чист перед Богом.
Как только я бросил взгляд на этого бомжа, моё сердце сжалось и заныло. Если бы не шрам в пол лица, представляющий собой чудовищный ожог, я бы так на него и не обратил внимания. Но шрам говорил, что это был он, Геннадий Семенович Костыгов, Выпрестень, как его окрестили наши мужики. С этим человеком у меня было связано многое. Нет, он мне не дал путевку в жизнь, но зато научил по особенному относиться к этой самой жизни. Например, не сдерживать порыв, если он идёт от чистого сердца и добрых побуждений. Поэтому я, не мешкая, вышел из машины и подошёл к нему вплотную. Он смело глянул мне в глаза, а потом тихо произнес: "Игорь".
Мы крепко обнялись.
- Ничего-ничего, жизнь продолжается, главное не раскисать, - забормотал он. - Я сделал много духовных открытий. Ты мне поможешь написать книгу?
- Конечно, помогу, в этом даже можешь и не сомневаться. Может для начала определиться с жильем?
- Послушай, Игорь. Я прошёл огни и воды. Человек без документов и без денег обречен. Моё место здесь.
- Давай начистоту. Ты хочешь жить по-другому или ты свыкся со своим положением?
- Конечно, я бы хотел что-то изменить. Но у меня нет сил для борьбы, прости.
- Понятно, - сказал я с нескрываемым раздражением, - тогда прощай. Я направился к машине.
- Постой, постой, - закричал он, - я хотел спросить, я лишь хотел спросить... как там она? Она помнит меня, вспоминает обо мне?
Его лицо приняло жалкое выражение.
- Ещё раз спрашиваю, ты хочешь изменить свою жизнь? - спросил я твердым голосом.
Выпрестень опустил глаза, потом вскинул их с вызовом, со знакомым мне блеском:
- Да! Хочу!
- Тогда живо садись в машину!
Он, было, хотел возразить, но, поддавшись моему порыву, открыл дверцу.
- Наташа, я тебя завезу домой, а мы с Семёнычем попутешествуем.
- А можно я с вами?
- Можно.
По дороге мы заехали в магазин, где я сменил бомжовскую одежду Семеновича на приличную. Потом заехали в парикмахерскую, где его побрили и подстригли. А потом двинулись в путь. Ехали мы три с половиной часа. За это время Геннадий Семёнович поведал мне много интересного о своих мытарствах по чиновничьим кабинетам, по разным инстанциям, по судам, пока его окончательно не обобрали и не вышвырнули на улицу за долги. Выговорившись, он заснул. Невзрачный на первый взгляд человек, седины в волосах, пожалуй, у него было больше, чем тёмных волос. Примечательным его делали живые глаза и манера говорить, эмоционально, "со страстию". Он даже чем-то напоминал Штокмана из Тихого Дона, своей учёной бородкой и запальчивой манерой изъясняться.
- Это и есть тот самый Выпрестень? - спросила жена в полголоса.
- Да, он самый.
- А куда ты его везешь?
- Есть у меня одна задумка. Нет полной гарантии, что все получится, как я замышляю. Но постараться нужно.
- Как интересно! Расскажи мне о нём поподробнее, пока он спит.
- Дело было вначале девяностых. Первая волна "двадцати пяти тысячников" накрыла развалины наших деревень. Наше село тоже не миновала сия участь. Их было пятеро. Все с высшим образованием и даже не рядовые инженера, а, что говорится, со званиями: завотделом, старший конструктор, оператор. Они купили дома с большими участками земли и взялись за дело, засучив рукава. Геннадий Семёнович был среди них. Они поначалу представляли из себя спаянный коллектив, деловой, работящий, объединённый великой целью - поднять деревню, возродить и своим праведным трудом на научной основе накормить страну. Сразу было видно, что эти люди не от сохи. Эти люди начитались статьи и статейки в различных газетах и журналах о том, как раньше, благодаря крепким хозяйствам наша страна экспортировала масло, мёд и зерно за рубеж. О том какая плодородная у нас почва - сплошной чернозём, о без пашенном земледелии, об опыте Хольцера и о мотыге Фокина. Все это нашло воплощение в безудержном энтузиазме людей, не обделенных способностями к фантазиям. Уже через два года трое из когорты прибились к родным берегам, благодаря отрезвляющему, холодному душу со стороны их жен. Ещё один нашёл повод покинуть плодородную почву год спустя, и лишь Геннадий Семёнович продолжал гнуть свою линию и спину, в силу своего упорного характера и неутомимой энергии, которая сотрясала его не ахти какое мощное тело с утра и до самого вечера. Он строил катухи для содержания крупнорогатого скота. Он разводил кур и кроликов, он сажал плодовые деревья и ягодные кустарники, он держал пчёл и мечтал у себя на подворье вырыть пруд и запустить туда карпа. Он загорался новыми идеями и готов был воплощать их в жизнь. Всё на словах у него выходило гладко. Лишь в учёт он не брал местных мужиков и баб, с их совковым менталитетом и ущербной психологией. Геннадий Семёнович позиционировал себя умным деловым мужиком, чье слово не расходилось с делом. Ну почему человеку под сорок, а он наивен, как ребёнок. Почему он не видел, или даже не чувствовал чёрную зависть, которая на него изливалась со всех сторон. Насмешки, наветы за глаза, угрозы - всё это шло в его адрес. А всё почему? Наш Геннадий Семёнович, видите ли, не пьющий и, завидя поддатых мужиков, начинал читать им лекции о вреде алкоголя. Он также мог подойти к какому-нибудь двору и начать косить там траву и убирать мусор в укор хозяевам этого двора. Выходила баба руки в боки и орала на него: "Ты чего тут хозяйничаешь? Это наш участок, что хотим тут, то и делаем!" В ответ она слышала: "У вас лишь этот участок в собственности, а у меня вся планета!"
Сам по себе Семёныч был общительным человеком. Мог начать дискуссию с любым пьянчужкой, приблудившимся к нему во двор. Но мог также выгнать забулдыгу, если тот начинал приставать с выпивкой. Но вот я о психологии. Прежде чем влиться в чужой коллектив, нужно мало-мальски хотя бы изучить его повадки. Но Семёныч не хотел этим заморачиваться. Он решил брать прямотой и справедливостью. Но ведь ум человека пьющего отличается от ума не пьющего. Пьющий человек страдает необязательностью и живёт днём сегодняшним. Вот как Семёныч лишился пасеки. Он договорился с Лёшкой Арефьевым, что тот перевезёт Семёночивых пчел на подсолнух на своём тракторе. Лешка завез тележку к Семёнычу во двор и ушёл. Мы с Геннадием стали грузить улья на телегу. К ночи все было готово, так как пчел перевозят ночью, но Лёшка всё не приходил. Я пошёл к нему домой и обнаружил Арефьева пьяным в стельку. У пчел летки заткнуты, они могут задохнуться. Решили ждать до утра, утром может быть Лёшка прохмелеет. Очень нелегко нам его было разбудить. Он сел на трактор и попёр будто везёт не пчел а дрова. Заехал в колдобины и перевернул телегу. Пасека пропала. Семёныч героически собирал остатки рамок с пчелой, в конце концов упал и зарыдал от бессилия и укусов пчел. Мне тогда тоже досталось и у меня пропало всякое желание заниматься пасекой.
Когда Геннадий Семёнович покупал дом и гектар "плодородной" земли к нему, местные знали, что она загажена сорняками до самой магмы. Мужики посмеивались, глядя на то, как Выпрестень, так они его нарекли, стоически борется с сорняком. Не одну мотыгу Фокина он загубил, пока не купил мотоблок. Но стоило ему посадить овощи, как всё ужасно зарастало и он опять брался за мотыгу. Он был похож на Давыдова из Поднятой целины, когда тот пахал плугом до потери сознания. Выпрестень старался доказать местным, что научное животноводство и растениеводство... В общем, за ним будущее. А местные аборигены точно знали, что каторжный труд на селе не кормит. Глухая безнадега тогда царила в деревнях. Процветало пьянство и воровство. Никто Выпрестеню не подсказал, что кроликам нужно давать траву подсушенную, что косить нужно тогда, когда трава ударяется в цвет. Что цыплят нужно не оставлять с наседкой в саду: потаскают коты. Что на чердаках живут хорьки, которые выпивают мозги у кур, что полозы воруют яйца, что взаймы соседям ни в коем случае давать нельзя, и что на бывшую невесту Митяя не следует пялиться. Митяй сел на три года за хулиганство, а его Настюха от него отреклась. Она у нас вообще была особого нрава, тургеневская женщина, одним словом. Будто родилась она в нашей деревне по ошибке. Должна была родиться где-нибудь в Петербурге в семье священника, а совершенно случайно родилась в Макеевке. Нельзя сказать, что Настя была у нас набожная, но к Новому Завету относилась трепетно и даже «отче наш» произносила с толком и своевременно. Вот уж и тридцатник себе заработала, а на личном фронте тишина. Мужики ее опасались: "Дюже высокодумная", - говорили они. А она будто Ассоль, ждала своих "алых парусов". Ну и дождалась. Не понятно, как они познакомились. Но что между ними произошел разряд как только они глянули друг другу в глаза, можно даже не сомневаться. У нас ведь такой народец, будет тебе что-нибудь втемяшивать, а сам отведет зенки и смотрит лишь бы не на тебя. Что за манера такая идиотская выработалась у наших сельчан, непонятно. Лишь только два человека смотрели в глаза тому, с кем они говорили, - это Выпрестень и Настюха. Я в то время ещё был подростком и всякий новый человек в деревне был мне интересен. Тем более, человек, умеющий оформлять мысли такими интересными, заковыристыми словами. Я стал приходить к Выпрестеню и подолгу у него засиживаться. Он развлекал меня различными беседами, ставил вопросы-головоломки, доносил до меня своё мнение по различным жизненным проблемам. Мне было очень интересно, как нужно правильно реагировать на какие-нибудь патовые жизненные ситуации. А когда он показал свою коллекцию марок, я просто выпал в осадок. Такую красотищу я видел один раз в жизни и только у него. Он рассказывал историю каждой серии марок. Рассказывал о странах их выпустивших. Благодаря его маркам, я, например, узнал о такой африканской стране, как Бурунди. Узнал, что на Аравийском полуострове есть такие арабские княжества, как Фуджейра и Умм-эль-кайвайн. Я часами перелистывал его кляссер по теме искусства. Я впервые увидел картины Ван Гога, Сальвадора Дали, Босха. Он с интересом наблюдал за моими восторгами, посмеивался, вытаскивал марки особым пинцетом и давал мне их рассматривать через увеличительное стекло. Жуть! Короче, Выпрестень открыл мне мир, в который я захотел. Я, по крайней мере, точно понял, что в своей деревне я не задержусь. Я стал завидовать людям с высшим образованием, потому что по наивности думал, что его получившие, все такие же продвинутые и вольнодумные, как Выпрестень.
Среди части оскотинившегося местного населения зрел заговор. Пьющим мужикам Выпрестень был как кость в горле. Он своим существованием был для них большой занозой, немым свидетельством их полного плинтусования. Выпрестень не был задиристым, он был бескомпромиссным, и это их раздражало еще больше. В своих компаниях они то и дело подзуживали Митяя разобраться с пришлым. Вроде, как, он отбил у Митяя невесту. Вроде, как, незаслуженно пользуется бабской доверчивостью этот выскочка, инженерешка. Митяй, пьяный в доску, тупо глядел в одну точку помутневшими глазами и орал: "Я его падлу убью, гад буду, убью!" Мужики его остепеняли, дескать, убивать не надо - сядешь пожизненно, а вот проучить, отвадить не мешало бы.
А в это время у Выпрестеня с Настей завязывались романтические отношения. Так как я был вхож в любое время к нему в дом, даже знал, где лежат ключи, чтобы открыть дверь, если его нет, я был свидетелем этих отношений. Это надо было видеть! Они смотрели на друг друга с таким теплом, нежностью и любовью, что не в одном фильме это не удалось бы скопировать. Он обращался с Настей, как с наитончайшей хрустальной вазой, предупреждая каждое её движение. Он охватил ее такой всепроникающей заботой и любовью, что порой мне казалось, под их влиянием она отрывалась от земли и парила от счастья, как перышко в небе, и не падала, потому что он нежно дул и дул на нее. Однажды зимой они выбежали утром на двор и хохоча, стали кидаться снежками. Потом повалились оба в сугроб, визжа и смеясь и вдруг затихли. Я подсмотрел как он её нежно целовал, как она, закрыв глаза, наслаждалась его поцелуями. Потом этот дед мороз встал и понес на руках свою снегурочку обратно в дом. Мне, естественно, пришлось отложить мероприятие по выяснению обстоятельств, не помню чего, и я озадаченный прошёл мимо их усадьбы.
Как я уже говорил, Выпрестень с энтузиазмом начинал каждую свою задумку, но потом выяснялись некоторые нюансы, которые сводили результаты его трудов на нет. Он с самого начала пристроил на веранде строгальный станок, чтобы пилить и обрабатывать доски для строительства нового дома. В кучах опилок он стал разводить червей, которых скармливал курам. Куры должны были завалить его яйцами, за которыми приезжали бы из города. В реальности от него уезжали со скандалами. Яйца не кондиционные, их катастрофически мало и овчинка выделки не стоит. И так всё со всем. В скворечниках, которые он понавтыкал на деревьях, почему-то поселились воробьи. Там, где он сажал что-либо, пёр недуром сорняк. Видать не от хорошей жизни Выпрестень продал свою двушку в городе и приобрёл однушку. Однако Семёныч не сдавался. Настя окончательно утвердила в нем желание прирасти к земле. Она ему взялась помогать, влилась в его ритм и вот уже на его кухне запахло щами, а на столе появились салаты и пирожки с морковкой. Они всегда меня приглашали к столу, а я помогал им, как мог, на огороде и по дому. Мой отец был не против моего пристрастия к общению с Выпрестенем и Настей. «Ничему дурному они не научат», - говорил он. За столом у нас обычно происходили беседы на разные темы.
- Почему, Настя, ты каждый раз произносишь молитву перед тем, как сесть за стол? - спросил я.
- А что плохого в молитве, Игорёк? Просто хочу, чтоб всё было хорошо.
- Ты веришь, что Бог есть?
- Да, и он в каждом из нас.
- Бог в каждом из нас проявляется в добрых делах, - подхватывал тему Семёныч. - Проснулся, - выйди на крыльцо, накорми птичек, полей деревья, улыбнись жене и солнцу. Делай всё от сердца, с душой и Бог тебя не покинет, да, Настенька? - И Семёныч нежно обнимал за талию свою избранницу. Настя расплывалась в улыбке и прижималась к его щеке своей щекой.
Да если бы я видел, что мужчина так относился к женщине в моём родном селе!
Но однажды произошла трагедия. Наша троица отправилась в лес за грибами. Возвращались уже поздно вечером. Уже на подходе к селу мы почувствовали запах пали. Мы поспешили. А потом побежали, потому что было ясно - горит дом Геннадия Семеновича. Когда мы подоспели, дом горел вовсю. Люди толпились совершенно бестолково вокруг. В основном наблюдали. Мой отец и ещё пара мужиков черпали из колодца воду и бежали с ведрами, плескали их в огонь, но толку-то... Настя, увидев все это, закричала пронзительно, как сирена:
- Люди, люди! Что же вы стоите!? Бегите каждый за водой, пламя может перекинутся на другие дома! Что же вы стоите? Она подскочила к горящим ступенькам и, выцарапывая пальцами землю, стала бросать ее в пламя. Я мельком взглянул на Выпрестеня. Он выхватил из моих рук куртку, накинул её себе на голову и ринулся по направлению к крыльцу. Ещё секунда и он исчез в пламени. Бабы издали протяжное "ох! и ах!" Кто-то из мужиков выматерился:
- Ну, бешноватый чёрт! Захотел заживо себя похоронить!
- Это вы все его похоронили, сволочи! - крикнула Настена тётка. Вот господь спросит с каждого из вас, будьте вы прокляты, злодеи!
Дальше я не расслышал из-за крика. Из горящего дома на крыльцо, а потом на землю, вывалился горящий человек. В руках он что-то держал, папку с документами, наверное. Хорошо, что мой отец оказался рядом с ведром воды. Если бы он его не окатил, Выпрестень бы заживо сгорел. Вода вылилась ему на голову, она пшикнула и зашипела испарениями. Семёныч закачался и упал лицом в траву. У него задергались руки и ноги. Настя разразилась продолжительным криком и тоже упала, потеряв сознание. Одна из баб побежала за гусиным жиром, чтобы обмазать ожоги на теле Выпрестеня. Его тело дымило и парило одновременно. Я подобрал то, что Выпрестень вынес из горящего дома. Это был кляссер моей самой любимой коллекции марок по теме искусства. Кто-то подъехал на ниве. Пострадавшего погрузили на расстеленное одеяло на заднем сиденье и помчали в райцентр. Я был в глубоком шоке. "Здесь я не останусь ни за что", - подумал я.
Вот вкратце и всё, что я хотел рассказать.
В салоне машины воцарилось молчание.
- Но разве Настя не нашла его потом?
- Рассказывали, что когда он посмотрел в зеркало на себя, он все сделал, чтобы не нашла.
Наташа захныкала.
- Как это все печально, как плохо, несправедливо...
Тем временем мы подъехали туда, куда направлялись. Я заглушил мотор и Геннадий Семёнович проснулся. Я попросил его посидеть в машине, а сам вышел и направился во двор монастыря. Там я имел краткий разговор с монашкой. Вскоре ко мне вышла мать-настоятельница. Я поговорил с ней и она удалилась. Я набрал на смартфоне Наталью.
- Наташа, подойдите с Семёнычем ко мне на пару минут.
Я видел, как они вышли из машины и направились ко мне, а из дверей монастыря вышла настоятельница в сопровождении женщины. Они тоже двигались ко мне. "Господи, помоги мне", - пробормотал я первый раз в жизни эту фразу. Через десять секунд все встретились около меня лицом к лицу. На несколько мгновений возникла напряжённая тишина. От меня требовались какие-то слова объяснения, но я сам замешкался, не зная что сказать. И вдруг женщина ахнула, я лишь успел её поддержать. Выпрестень побледнел. И вот он падает перед ней на колени. Он стал как безумный целовать ее руки, ноги, одежду.... Настя пришла в чувства, сняла с головы платок и опустилась, подставив под его поцелуи свои волосы, щеки, глаза...
- Господь услышал её молитвы. Пятнадцать лет молилась, - сказала мать-настоятельница.
- Ой, Сережа, я сейчас сама заплачу, - сказала Натаха и прижалась ко мне. - Как это все трогательно...
- Смотри, Наташка, смотри! И не говори потом, что так не бывает!
- Теперь у них все будет хорошо, правда же? - моя жена посмотрела на меня сквозь слёзы. Радость и счастье светились в ее глазах.
- Конечно, будет! Потому что Бог - в добрых делах! Ныне присно и во веки веков! Аминь!