1. При исследовании общества, как и при любом исследовании, к предмету исследования можно отнестись как частично, так и целостно. И даже если вы намеренно сужаете свой предмет, отбирая у него только ту или иную часть для исследования, то и к этой части можно отнестись как целостно, и в данном случае — исчерпывающе, так и частично, даже и в части выбирая часть. По этому пути выбора части и части в части можно идти долго, так что ещё не начав исследование, вы упрётесь в атомы, то есть нечто уже далее не делимое, и из этого набора атомов, выбрав только один, вам всё равно, как вы не хотите, придётся исследовать его целостно, то есть исчерпать атом умом, не оставить в нём чего-то неисследованным. Таким образом, получается, что не просто умной альтернативы целостному исследованию нет, а нет никакой альтернативы. Исследование может быть только целостным и никаким иначе.
Понятно, что в практике исследования, то есть в эмпирической жизни исследователя, предмет приходится неизбежно ограничивать, не исследовать всё на свете в одном акте познания, но осознание неизбежной целостности исследования позволяет не игнорировать целостность, а сознательно же к ней стремиться, каким бы узким предмет исследования ни был и как бы жёстко он ни был ограничен волей исследователя.
Реальность же ещё более тотальна, ибо не только в исследовании любого предмета исследование подходит к предмету тотально и вписывает его в тотальный контекст, если выделяет его в качестве исследуемой части целого, реально любое отношение, а не только познавательно-исследовательское, есть отношение тотальное: чихни, и вселенная отзовётся, скажет «Будь здоров!».
2. Чтобы приступить к исследованию общества целостно, необходима методологически выверенная модель общества, чтобы не упустить в обществе чего-то важного, ориентироваться на целое общество. Сейчас мы попробуем такую модель представить.
Общество есть совокупность людей, а люди в обществе могут быть разделены на участников (1) активных и (2) пассивных.
Как только мы согласились с тем, что люди в обществе могут действовать (совершать действие) и страдать (претерпевать действие), так в этом обществе, то есть целом, состоящем из активных и страдательных людей, мы можем выделить уровни обобщённости общества: (3) уровень непосредственный (у Г. В. Ф. Гегеля — первоначальная история), (4) уровень среднего обобщения (у Г. В. Ф. Гегеля — рефлексивная история), (5) уровень высшего обобщения (у Г. В. Ф. Гегеля — философская история). То есть от плоскости просто людей, активных и пассивных, переходим к трёхэтажному объёму.
Далее в этом объёме общества мы можем выделить (6) пространство, занимаемое обществом, то есть своё пространство, и (7) пространство, не занимаемое обществом (чужое пространство, пространство другого общества или пространство природы, слоя мира, прилегающего к обществу, или, далее, пространство вселенной, то есть всего пространства помимо пространства общества).
Освоив пространство, впору обратиться ко времени, в котором общество движется, необратимо изменяясь. И тут для общества мы выделяем время (8) бывшее, (9) время бывающее и (10) время будущее.
3. То, что сейчас сказано об обществе, сказано о предмете исследования в его целостной модели. Но помимо предмета исследования в исследовании имеется ещё и тот, кто осуществляет исследование, тот, кто исследует, то есть исследователь. Мы не можем отнестись к нему, как к фону исследования: «Что-то такое есть, ну и ладно, голову этим морочить не станем!».
Исследователь вместе с предметом исследования составляет некое целостное отношение, то есть целое, делимое на эти две относящиеся друг к другу части. Поэтому и об исследователе, выстраивая целостную модель исследователя, мы должны сказать примерно то же, что сказали о предмете исследования: исследователь может быть (1) активным, (2) пассивным, (3) непосредственным, (4) рефлексивным, (5) философским, (6) в своём пространстве, (7) в чужом пространстве, (8) во времени бывшем, (9) во времени бывающем, (10) во времени будущем.
4. В итоге мы получаем десять аспектов общества в сочетании с десятью аспектами общественника.
Реконструируя ту методологическую нелепицу, которая в профессиональной среде историков и непрофессиональной среде не-историков называется «конкретно-историческим подходом», скажем, что конечным пунктом этого подхода будет представление предмета исследования (1) активным («рабочие подняли восстание») или (2) пассивным (пресловутая «культура безмолвного большинства»), (3) непосредственно или, гораздо реже, (4) рефлексивно и никогда (5) философски, (6) в своём пространстве и никогда в (7) чужом пространстве, (8) в своём времени и никогда (9) в бывшем времени или (10) в будущем времени предмета исследования. Что касается конкретно-исторического «подходного» исследователя, то десять его аспектов вообще никого не волнуют, включая самого этого исследователя, то есть он в довершение всех своих совершенств ещё и лишён самосознания, то бишь не может сказать чем он занимается, как он занимается и зачем он этим занимается, то есть кто, кто он такой.
А последними вопросами задавались, правда лишь по отношению друг к другу, даже такие наивные исследователи общества, как Михаил Самуэлевич Паниковский и Шура Балаганов.
5. Для нас сейчас понятно, что все двадцать аспектов, по десяти на общество и общественника, могут быть взяты в любых сочетаниях. И эти сочетания логически так же уместны, как и пресловутый конкретно-исторический подход. Например, можно изучать Октябрьскую революцию 1917 года в России в качестве (1) активного или (2) пассивного события, (5) философски, (7) в чужом пространстве и (10) в будущем времени. Иными словами, изучать как Октябрьская революция 1917 года в России ещё только будет влиять или ещё только не будет влиять на общество Аргентины или Бразилии, причём влиять на их, общества Аргентины и Бразилии, философское осмысление общества. А со стороны исследователя можно пойти ещё дальше: не самому это изучать, а изучать исследования аргентинских и бразильских исследователей такого предмета или даже не аргентинских и не бразильских исследователей, а исследователей третьих стран, скажем, Венесуэлы, Бутана и Анголы, но относительно Аргентины и Бразилии.
Если вы вместе с Гедеваном Александровичем Алексидзе задаётесь сакраментальным вопросом «Кому это надо?!», то, уверяю вас, актуальность или неактуальность исследования до начала исследования с точностью не определима и даже сама весьма проблематична. Только завершив исследование, можно оценить актуальность или никчёмность его результатов. Но, кстати, и никчёмный результат тоже будет приращением знания, хотя и знания отрицательного, но всё же не целиком ненужно-балластного.
6. Вот почему меня порадовал своей наивностью Р. В. Ищенко, рассуждающий об историческом материализме. Он — историк по образованию и потому склонный закапываться в пыльных грудах исторических фактов и материалов в ущерб их осмыслению и обобщению, то есть он из предпочитающих «держаться твёрдых фактов, а не рассуждений». Этим твёрдым для него фактом оказался крах марксистского материалистического понимания истории, что, разумеется, верно. Но обосновывающее такой взгляд на общество и его марксистские потери рассуждение Р. В. Ищенко наивно, как пинетки или лист лопуха.
Р. В. Ищенко говорит, что четыре общественно-экономических формации развивались за счёт движения и противоречий, а в коммунистической формации противоречий, по весьма просвещённому мнению Р. В. Ищенко о марксизме, уже не будет и потому никакого движения и никакого развития не будет тоже. А потому марксистское представление о коммунизме есть крайне нелогичное представление о застое как счастье всего человечества.
Разумеется, Р. В. Ищенко знал, но решил забыть, что противоречия бывают всякие, в частности: антагонистические и неантагонистические. В первых одна из сторон противоречия уничтожает другую. Во вторых — находится приемлемый синтез противоположностей. Так, в капиталистическом обществе противоречие между (1) потребностью в еде и питье и (2) их отсутствием у алкающего и жаждущего может быть разрешено голодной смертью человека, но это вовсе не значит, что такое противоречие всегда должно завершаться разрешением в смерти. Даже при капитализме можно попробовать найти питание и питьё, и попытка окажется не всегда безрезультатной. Тем паче — при коммунизме. Значит ли это, что коммунизм заведомо лишён развития сельского хозяйства и пищевой промышленности?
Кроме того, Р. В. Ищенко забывает, что первобытно-общинный строй есть строй первобытного коммунизма, то есть общества без частной собственности и государства и потому есть общество, не являющееся обществом отчуждения, каковое отчуждение присуще рабовладению, феодализму и капитализму. И, однако же, пещерно-вигвамный коммунизм не только не потерял стимул к развитию в виде противоречий, он реально двигался по пути к рабовладельческому государству и в конце концов изжил себя, перешёл к строю господско-рабскому, хотя в качестве отдельных пережитков сохранялся и при нём, и в более поздние времена феодализма, капитализма и даже современного коммунизма, то есть включился и в современность.
Не видеть стимулов к развитию неотчуждённого общества, то есть общества не разделённого на господствующих и рабствующих, сеньоров и подданных, управляющих и управляемых, политиков и народа, государства и общества, значит быть наивным как П. П. Шариков, прочитавший переписку Ф. Энгельса и К. Каутского и выразивший своё с ней несогласие. Только Ростислав Владимирович не возмущённый, как Полиграф Полиграфыч, а посмеивающийся. Но по сути они, Р. В. Ищенко и П. П. Шариков, сиамские близнецы. Это хорошо свидетельствует о том, что, как говорил Гераклит Эфесский, «Многознание уму не научает, иначе оно научило бы Гесиода и Пифагора, а также Ксенофана и Гекатея» и, несомненно, Р. В. Ищенко.
7. Историк по образованию склонен закапываться в пыльных грудах исторических фактов и материалов в ущерб их осмыслению и обобщению… К чему это приводит? К плохому или вовсе никудышному различению теории и предмета теории. Историку часто кажется, что его описание исторических событий и есть точная копия самих событий, то есть это всё те же события, только побывавшие в уме историка и получившие вербальную форму.
На самом деле теория весьма отлична от предмета теории, хотя и стремится к тождеству с ним. Но это тождество смысловое, тождество со смыслом предмета, а не тождество материально-физическое. Историк, во всех подробностях пишущий об Александре Македонском или Наполеоне Бонапарте, и сам не становится ни Александром Македонским, ни Наполеоном Бонапартом, и его книги не становятся этими историческими личностями.
Ещё более отлична философия истории от реального исторического процесса, то есть истории как таковой. И если в качестве философии истории излагается теория общественно-экономических формаций или материалистическое понимание истории вообще, то реальная история ничуть не похожа на свою философию. И вовсе не обязана следовать логике изложения формационных образований от неотчуждённой формации к отчуждённым и далее вновь к неотчуждённой, но с освоением накопленных в отчуждённых формациях богатств и возможностей материального и духовного развития.
Теория общественно-экономических формаций похожа на таблицу умножения, теоретически представленную как ряд столбцов умножения от меньших значений чисел к большим, а реальная история похожа на непрерывный эмпирический счёт в операциях умножения и деления.
Так, если вам нужно умножить 693 на 875 по правилу умножения в столбик, вы будете умножать представленные числа поразрядно, начиная с меньшего разряда к большему, а не будете повторять всю таблицу умножения и возмущаться, как П. П. Шариков, или посмеиваться, как Р. В. Ищенко, над несоответствием таблицы умножения реально потребному и осуществимому умножению 693 на 875. Вы выберете те элементы таблицы умножения, которые нужны вам сейчас в осуществлении вашей числовой операции, то есть 5х3, 7х9, 8х6. Опровергает ли ваш счёт письменно на бумаге столбиком таблицу умножения? Он только благодаря ей и может быть осуществлён.
Примерно так же обстоит дело и с теорией общественно-экономических формаций в применении к реконструкции реальной истории. Так, коммунистический феодализм, построенный В. И. Ульяновым (Н. Лениным) и И. В. Джугашвили (И. В. Сталиным) в России, в результате антикоммунистической революции преобразован в капиталистический феодализм в России. Теория общественно-экономических формаций работает вполне объясняюще с обществом, к которому она прилагается. И если критиковать её, то не за то и не так, за что и как это делает Р. В. Ищенко.
С 2:34:06 смотрите на YouTube, скопировав адрес без кавычек.
«https://youtu.be/GUt4Jo606NY»
2021.11.27.