…Я добыл в жизни всё Рабочими руками.
Давно собирался написать об этом поэте и не только. Но хронически не хватает личного времени ( хотел короткий оставить отзыв на Яндексе, но не нашёл ссылку). поэтому решил написать о нём статью с воспоминаниями тех, кто общался с ним в живую, а так же немножко от себя.
О Викторе Бокове, грустном поэте
Поэт Виктор Боков - очаровывает с порога. И не светскими расшаркиваниями, а стихами. Горячими - только что с машинки. Для восьмидесятичетырехлетнего человека уж больно авангардными. Про шоубизнес, бальзакоживопись и неокантианство.
Я - в шоке. Ожидаешь балалайки с ложками, а получаешь компьютерную симфонию.
Робко спрашиваю:- Что это? Подражание Вознесенскому?
- Да вы что! - Боков возмущен моей бестактностью, - ему это никогда не приснится! Никогда, ни в страшном, ни в сладком сне! А вот послушаете, что я написал Борису Николаевичу, Гаранту:
Когда вы орден прикрепили к лацкану,
Сказав: - Живи, поэт России!
Я не кричал в ответ - Да здравствует!
Я скромно выронил: - Спасибо!
- Я получал орден в Кремле и тихо сказал Ельцину "спасибо". И всё...
- А какой орден?
- А я забыл. Давайте посмотрим.
И мы разглядываем в коробочке орден "За заслуги перед Отечеством" со слегка похудевшим державным орлом. Есть еще другие ордена - советского времени - Трудового Красного Знамени и Дружбы Народов. Из тех, которые на даче. Но больше наград Боков гордится книгами с автографами Платонова, Пастернака, письмами Шолохова. Мы долго эти реликвии рассматриваем.
- Ничего, что тут мои портки висят?
- между делом кивает поэт на веревку, где и впрямь красуется весьма прозаическая деталь мужского туалета. Я шалею:
- Ничего......А балайка-таки звучит.
Боков кажется таким простецким, оптимистично-развлекательным, вроде бы он парень в веселом ситце и на базаре кренделями торгует. Не счесть калачей, бубликов и румяной сдобы. Эх, подходи честной народ, раззевай рот!Рот у меня начинает слегка закрываться - первое удивление проходит. А Виктор Фёдорович вздыхает:
- Эх, милый, кабы ты все знал обо мне, ты бы сел роман писать!
- А кто-нибудь пробовал?
- Пробовал. Один профессор. Но честный человек оказался - бросил. Извини, говорит, охватить тебя не могу...
Вероятно, меня спасает отсутствие ученых званий и молодое нахальство - между мной и Виктором Фёдоровичем дистанция огромного размера - больше чем в полвека. Роман не роман, а что-то из нашей переделкинской встречи вышло. Большая жизнь в крошечных новеллах.
Откуда вы?
Я оттуда, где ветер волён,
Где вода в половодье шальная,
Где кивает головками лен,
Голубые соцветья роняя.
Я оттуда, где лес как стена,
Где по займищам бродят зайчихи,
Где душа от гармошек пьяна,
От медовой июльской гречихи.
.......................................
Я и спеть, и сплясать, и скроить,
И прогнать хоть какую усталость.
Мне святое упрямство в крови
От крестьянского плуга досталось.
Виктор Фёдорович спрашивает:
- Ты с Воронежа?
- Я из Калача. Есть Калач-на-Дону, волгоградский, сталинградский, прославленный, а наш пока неизвестный.
- Ай ча-ча, ай ча-ча, наш… с Калача! Ну а что там есть поблизости, какие названия?
- Лиски, Бутурлиновка...
- Так, я сам воронежский, мы земляки с тобой!
- Какой же вы воронежский, если вы из-под Сергиева Посада...
- Это так, но я по всем статьям воронежский. Я духовно и песенно родился там в 1937 году. Поехал в Воронеж в командировку, собирал песни, пробыл месяц, вернулся в Москву, меня исключили из Литинститута за непосещаемость. А я слушал в Кисляе баб воронежских, они меня любили, целовали, когда я уезжал, плакали. Плакали!.. Я им покупал пряники, водку на стол ставил - бабы, давайте спляшем, давайте споем и пошли, пошли [поет барыню, очень заводную]. Эх-эх, эх!.. Чудо, как они пели, как плясали, я же ночи напролет с ними просиживал! Приехал из Воронежа, по тридцать песен один исполнял, концерты давал профессорам. Массалитинов в ту пору ходил в протертых штанах, песни писал бездарные, абсолютно. А я с бабами связался, я нашел в них великий, величайший талант, так они пели эти песни! Да не один профессор с ними не сравнится! Приехал в Москву Андрей Платонов, он же ваш, воронежский, я ему пел, он плакал. Так что Воронеж мне счастье дал. Мне преподали бабы воронежские за один вечер больше, чем весь Литинститут...
Писательские университеты
- Ну а институт-то закончили?
- Я два института закончил! Я поступил на пятый курс ИФЛИ, был на одном курсе с Твардовским.
- А Литинститут?
- Господи! Что там кончать! Учился я вместе с Константином Симоновым, Сергеем Смирновым, Сергеем Васильевым, Михаилом Матусовским, Василием Журавлевым, Алекссем Грязновым. В Союз писателей меня приняли в октябре 1941 года, опросным путем. За меня поручились Борис Пастернак, Валентин Катаев, Андрей Платонов, Всеволод Иванов...
- А потом, судя по стихам, вы пропали на некоторое время.
- Ха, пропал! - негодует Боков, - да я сидел! Сидел с 42-го по 47-й в Сибири, в Кемеровской области. Там теперь в музее есть стенд, доска - "Здесь сидел Виктор Боков".
- Расскажите!
- А что рассказывать? Арестовали, посадили, я сидел.
- За что?
- Оклеветали. Что я ругал советскую власть, хотел, чтоб Гитлер пришел к нам... Чтобы быть русским писателем и не быть каторжником... Компания "сидельцев" известная - Федор Достоевский, Александр Солженицын, Варлаам Шаламов, Борис Ручьев, Ярослав Смеляков... Вот такие "университеты".
Бычье сердце
- Сначала сидели в камере - по сорок человек - это ужас, ужас. Потом стали на работу выводить в поселок. Освоился. И вот забивали мы на бойне быка - огромного, племенного. Ему в сердце проволока попала. Ребята отдали мне бычье сердце. А как в зону пронести? Зимой дело было. Спрятал я это сердце под кожух, зажал под мышкой, иду. На входе контроль. Охрана спрашивает: что несешь?
- Ничего, - говорю. - Хотел кабана украсть, не разрешили, - все с шутками, прибаутками. А у самого сердце - бух-бух-бух, как у раненого быка - застукают - и всё - жди ШИЗО, побои, голодуху. И сердце бычье, вроде бы тоже, кажется мне, бьется, помогает. Прошел через вахту. Пять метров, десять по зоне иду. И тут бычье сердце оплошало - выскользнуло из-под мышки, летит вниз, на дорожку. Я его раз - и ногой отфуболил. В сторону. Горячее еще сердце было - в снег ушло, без следа. А собственное ухает, в груди мечется - по периметру зоны вышки, на вышках охрана, вся территория как на ладошке, кругом смерть и несвобода. Пошел в барак, унял свое сердце, но как же с бычьим быть?! Жалко. Полуголодные ведь сидели. Вернулся на улицу. Тук-тук - сердце стучит, лают сторожевые собаки. Тук-тук, подошел к месту, где бычье сердце в снегу дыру провертело. Тихо, буднично лежит. Тук-тук, нагнулся, одним рывком его под одежду, на старое место. И пока шел к бараку, в груди пулеметные очереди стучали, те, которые в меня охранники должны были выпустить. А бычье сердце с братвой арестантской сварили и съели - ну, пища богов!..
Кавалер Золотой Звезды
- Выпустили меня в поселок. Стал я зоотехником большого хозяйства, свинарки, доярки, скотники у меня в подчинении, и все любили. Я не могу этого даже передать - как они меня любили! А я вкалывал по двадцать часов в сутки, без отдыха-роздыха, спал урывками, и вместе со своими людьми вытянул хозяйство в передовые. Все знамена переходящие мы собрали, все грамоты и благодарности. И меня даже представили к званию Героя Социалистического Труда. Но не доходя до верха документы стали - как это, зэка и Герой Соцтруда?! Обидно.
Самое поэтическое средство из всех непоэтических
- Бориса Леонидовича Пастернака я очень уважал, ценил, а он меня очень любил. Однажды прихожу к нему, вижу, расстроен чем-то. Пастернак как раз работал над Шекспиром.
- Что-то случилось?
- Да вот, - говорит, - звонили из "Известий", ругают меня, что я плохо перевел. А посмотри - вот подлинник, двусмысленности здесь быть не должно. Ну, я слушал их, слушал и послал на ...
Я был в восторге от его поступка, руку ему жал. Умницу Пастернака, культурнейшего человека, какие-то хамы безграмотные будут учить!
- А вам приходилось выражаться подобным образом?
- А как же! Это средство, может быть, последнее для спасения русской интеллигенции. Во времена моей Сибириады я, как зоотехник, вез на машине свинные туши. К поезду товарному, на фронт их должны были отправить. Вдруг машина ломается. В чистом поле. А это же верная смерть - остаться наедине с тушами в нашем краю - ночью все растянут, и тебя будет ждать либо пуля, либо вторая решетка. Вдруг навстречу - редкая удача - идет грузовик. Поднимаю руку, останавливаю. Шофер везет уголь. Я открываю кабину и с отборнейшим матом приказываю ему немедленно сгрузить уголь и погрузить туши, свезти их на станцию. Говорю: "Если ты не исполнишь, то будешь расстрелян сегодня же, в одиннадцать часов ночи!" Всё! Как миленький повез! Таких случаев у меня много было. В Сергиевом Посаде, помню, была страшная собака, гроза всего города, и вот она навстречу мне, на узкой тропинке, вываливает. Ростом выше теленка. Я как рявкну на нее матом - она посмотрела на меня так жалобно и робко и - ушла. Даже не оглянулась ни разу!
Память
Память - соты пустые без меда,
Хроникер безнадежно хромой.
Помню выстрелы пятого года,
Забываю про тридцать седьмой.Помню маленький серенький, скучный
Дождь осенний, грибы и туман.
Забываю про тесный наручник,
Про тебя, темнокожий тиран.
Помню зимние песни синицы
И вечерний пожар в леденце.
Забываю про наши темницы,
Где людей - как семян в огурце.
Помню взлет пирамиды Хеопса
И музейный палаш на бедре.
Забываю как бабы с колодца
Носят слезы в железном ведре.
- И как вы теперь, на солидном склоне лет, относитесь к отцу и деспоту народов?
- Сложно. В 49-м, после освобождения, я дрожал и горел несколько месяцев, я собирался убить. А сейчас... Что, другие после него лучше были? Этот хоть великую войну выиграл, державу после себя оставил, а не мировую побирушку. Серьезный был человек Иосиф Виссарионович.
Бабьи слезы
- И вот я вышел после отсидки, зажал раны и двинулся по земле. Хорошо ли, плохо ли, но я и в жизни, и в поэзии, избрал путь оптимиста, а не путь нытика. Помню, зимой, в Сибири, едут две женщины на санях, и плачут, слезы льют. Запрыгнул я к ним, начал говорить, и такую жизнь счастливую себе придумал - у них слезы высохли. Я - скиталец, зэка, раздетый, нищий, бесправный. Они мне говорят: "Мы вам по-хорошему завидуем. Есть же на свете люди счастливые!" - вздыхают. А я им еще и подмаргиваю. Слово должно поднимать людей к жизни, а не толкать в могилу.
* * *
Изо всех текучих рек России
Воду пил я и поил коня.
На крыльцо хлеб-соль мне выносили
И встречали песнями меня.
И сажали в угол под иконы,
И несли с капустою пирог,
И глядел сурово мой знакомый,
Древний, окривевший с горя бог.
Пристани, разводья, полустанки,
Лапти, лыки, валенки и хром.
Молнии, прибои и раскаты -
Все срослось навек во мне самом.
Вся моя душа - пехтень и короб,
Песен в ней - что осенью опят,
Все они, как бабы у задворок,
Радуются, плачут и вопят.
Я стою, как мастер корабельный,
Паруса чиню всю ночь в порту.
И звенит восторг мой беспредельный,
И слова колотятся во рту.
Сила
- Дед мой, Сергей Артемьевич, был знаменитый на всю округу силач. Двадцать пудов соли в одном куле поднимал. Или лошадь за задние ноги стреноживал. А в кулачных боях ему равных не было. Приехал знаменитый боец из Москвы, ходит, похваляется. Ну, сошлись. Дед ему говорит: "Бей первым". Тот размахнулся, как саданет в висок. Дед покачнулся, но устоял. Теперь его очередь. И вот дед как трахнул гостя по башке - всё... На рогожку. Замертво с одного удара. Дед ведь со сруба мог взять бревно, положить на плечо и вертеть им, как коромыслом.Конечно, я выжил только благодаря силе своей. И стихам. Что, в принципе, одно и то же. Рахитик звонкой строкой мир не удивит. В молодости я поднимал с земли сто килограммов в двух руках, и вверх, на машину. Или семидесятикилограммовую доярку - как сноп над головой держал! Я поднимал два мешка по пять пудов зерна и нес - правда, там были девушки, и это придавало сил!
Один раз в жизни, разъединственный, видел я Павла Васильева. Стою во дворе Литинститута, вдруг подходит ко мне красивый, буйнокудрявый парень. Руку протянул:
- Студент?
- Студент.
- Частушки знаешь?
Да я ему целые короба их вывалил! Потому что не было человека в стране (и нет, а может, уже и не будет), который бы лучше меня частушку знал! Внимательно слушает, остро. На прощание спел мне одну, неизвестную, хулиганистую. Руку пожал:- Ну, бывай. И пошел, прямо, размашисто. На пути у него заборчик небольшой был, из штакетника. Он его не замечает, не сворачивает. Напролом. Дощечки - хрясть - под каблуками. Ушел, не оглянулся. Таким я его запомнил.
На девятом десятке
- А в каком возрасте лучше пишется?
- Боюсь хвалиться, но мне никогда так не писалось, как в последние годы. Пишу - рождаюсь, возрождаюсь. И самое большое чудо - это не стихи, а строка, которая слетает с неба и садится на подоконник. Я ничего не выдумываю, не вымучиваю, стихи сами на меня идут, слова ползут, строфы летят. Что за чудо наше ремесло! Слово - основа, а я с ним без дрожи общаюсь, на равных, ну, это все равно, что с Господом Богом на дружеской ноге.
Вот я утром встал, рано, по-птичьи; вдохнул, а стихи уже меня дожидаются. И за утро написал шесть стихотворений. Не какая-нибудь там графомания, а поэзия! Все, что написал, сегодня же перепечатал, дату поставил и в очередной поэтический том подколол. У меня - 68 томов, сейчас пишу 69-й.
- Вы просто чудо какое-то поэтическое! Легенда ХХ века. Причем живая, что немаловажно.
- Не говори. Сам себе удивляюсь. А хочешь, покажу тебе мой лучший портрет? Он у меня висит на видном месте.
- Ну, какой разговор!
И Боков меня ведет к стене, где развеселый, обаятельный козленок наяривает на балалайке!
Немая сцена. Ай да Боков!
Вопрос вопросов
- Виктор Фёдорович! Говорить с поэтом и не спросить его о любви, об отношении к женщине, даже как-то неприлично...
- Неужели я мало сказал? - недоумевает Боков.
- Ну так слушай: погубила меня в молодости жалость. Пожалел я женщину...
- В том смысле, что женились на ней?
- Нет, в том смысле, что женившись, послушал ее и раз, и два. Из-за этого вся моя жизнь пошла наперекосяк - и отсидки, и страдания, и потерянные годы.
- То есть, все зло от женщин?
- Все зло от зла.
- Ну а как же вы, такой орел, могли в молодости промахнуться, так женившись?
- Это вопрос, да...
Счастье
- У меня сундуки писем. Один читатель пишет: "Несмотря на то, что ваши стихи неправильные, они мне очень нравятся". Песни мои живут. Люди ко мне идут. Я всем нужен. И стихи меня не оставляют.
- А без чего поэт жить не может?
- Без совести. Без таланта.
- Вы счастливый человек?
- Я не знаю. Наверно, да...
- А смерти не боитесь?
- Я о ней не думаю. Не напрашиваюсь. Но если придет - что делать!
- Как это вам удается: не думать?
Боков смеется:- Сам не знаю...
Да, веселый поэт Виктор Боков... Встреча наша долго еще длилась, наполненная смехом, радостью, шутками, прибаутками, звуками гармони, голосами птиц - окно настежь, а почему бы майской птице и не попеть вволю?! Боков кому хочешь праздник устроит, и не чета кремлевским посиделкам
- вот и Черномырдин, будучи председателем правительства, приезжал поэта поздравить, два часа просидел, как две минуты, отдохнул как за два месяца беззаботной жизни...
Праздничный Боков, веселый, а грустный.
Дума веселой не бывает, и поэт свое жизнерадостное, оптимистичное искусство, расписное, как дымковская игрушка, ну, не из воздуха же рождает?! Много, много радости и счастья рассыпано по земле, ходи, подбирай, пой, не подличай, не завидуй, муза твоя будет травная, веснушчатая, босая, шаловливая, верная, берегущая и сберегающая. Все так и все не так. Жизнь, самая счастливая, все равно трагедия, а в "боковской весне" какие заморозки играли! Грустный поэт Боков, думающий, но запрыгнул он в русские литературные сани, и как тем рыдающим бабам в Сибири, решил рассказать читателю жизнь иную, придуманную, сочиненную, в которой много веселья, частушечного задора, дроби, дроби пляса да превозмогающей удали.
Лучшая его песня - "Оренбургский пуховый платок" - прощающая.
Лучший его портрет - в саду, у осенних костров из опавших листьев, - тоскующ.
Лучшие его стихи - радостные, побеждающие - из ночных бессонных раздумий, да еще оттого, что у самого края жизни постоять пришлось не раз, не раз и в бездну заглянуть.
После темниц - солнце краше, небо выше, воздух чище, жизнь бесценней. Света, много света, в стихах Виктора Фёдоровича, того, что не "лампочками Ильича" рождается, а мятущейся душой...
- Как вам видится будущее России? - спрашиваю я поэта.
- Никак.
- И он на единственную секундочку сникает....
…А может, не Боков грустный, а я печальный ? Нет, не ищу я горя и беды, не зову тоску-кручину, не выбираю черных слов, сторонюсь уныния. Но - печальная, улыбаясь. В тех сибирских санях, может, и я тоже ехал? Слезы мои высохли. Не потому, что в судьбу, сочиненную в десятках поэтических книг Виктором Боковым, поверил. Просто, мне показалось, что я понял его лучше многих... Ну, а если ошибся, читатель внимательный, думающий, читатель деревенский и городской, уральский и подмосковный, рабочий и крестьянский, ученый и литературоведческий, местный и заграничный, юный и убеленный сединами, он, читатель любящий, обязательно меня поправит...
Это высшее бескорыстье -
Счастье жизни ловить стихом
Или где-нибудь тихо под листьями
Течь холодным лесным ручейком.
Кто пройдет - припадет и напьется,
Кто услышит стихи - оживет,
В том дремучая сила найдется
Бросить плечи сквозь чащу вперед.
Я - поэт. А поодаль сквозь ветви
Бьет о ствол топором лесоруб.
От него разлетаются щепки,
Как слова с моих пламенных губ.
Накукуй мне, кукушка, подольше,
Да побольше, побольше годков,
Чтобы шел я и черпал в ладоши
Голубой разговор родников.
Чтобы весь я светился под листьями
В милом детском семействе берез,
Чтобы людям свое бескорыстие
Через все испытания нес.
Но это ещё не всё!
Поэт Виктор Боков: Могу вертеть задом не хуже «Татушек»!88-летний автор песни «На побывку едет молодой моряк», только что выпустивший книгу «Повечерье», больше всего любит частушки про Это- Обожаю частушки «с картинками». То есть с сексуальным уклоном.
…… Витя, журналист приехал! С фотографом! Я тебе сейчас одежду красивую на двор вынесу!
- Жена Бокова забегает в дом, стоящий на окраине подмосковного Переделкина.
- Ну вот, сейчас она притащит ублюдочный красный пиджак!
- ворчит поэт, но в пиджачок все-таки безропотно влезает.
- Фотографировать станете? Я тогда кепку сниму.
Эй, Ася, пока! (Это уже к выходящей за калитку соседке.) И помни, то, что я тебе сказал, очень важно!
- Виктор Федорович, что соседке-то наговорили, если не секрет?
- Гм... Вообще-то сказал, что у нее бюст красивый.
- Что, прямо при жене?!
- Кто ж такие вещи женщинам при жене говорит?!
То ли от перенесенных инфарктов, то ли от будоражащих воспоминаний о соседкиных достоинствах Боков хватается за сердце и принимает какую-то таблетку. Через несколько минут он снова весел и бодр.
- А скажите, вы с супругой часто спорите?
- Я не спорю, а сопротивляюсь. Женщинам надо сопротивляться, иначе они съедят нас, мужчин, медленно, по кусочку. Так что сопротивление - это спасение.
Сам себе «Тату»
- Вы еще меня по телефону предупредили: сказали, что вы особенный человек. Что имели в виду?
- То, что абсолютно не продажен в отличие от большинства людей. Я человек вольный, а потому независимо думаю и высказываю свои убеждения! Вот, например, современная литература. Да это же просто порнография какая-то!А эстрада? Пошлятина! Вот Пугачева с Галкиным поют: «Если бы не я, не я, не я, не было б тебя, тебя, тебя...» Это не песня, я от нее плююсь! И имею на это полное право, я ведь сколько стихов, ставших песнями, написал: «На побывку едет молодой моряк», которая живет уже много лет, «Оренбургский пуховый платок», так любимая теми, кто родом из деревни.
- Ну а группу «Тату» слышали?
- Это всего лишь две девки, умеющие задницей вертеть. Но задницу и я могу показать, хоть и не артист. Так ведь скоро на сцене и совокупляться начнут, и, уверяю, найдутся защитники этого безобразия.А еще я видел, как одна девка с хорошей грудью со сцены пела: «Люби меня по-французски». Странно, как она после этого не задрала юбку, чтобы дать кому-нибудь прямо в зале.
Торчат ушки на сексуальные частушки
- Вы уже много лет частушками увлекаетесь, даже антологию составили. Считаете, что это все еще живой жанр?
- Он жив в народе. А на сцене превратился в пошлость, хотя сколько замечательных частушек есть. Когда-то я мог петь их без остановки пять часов!
Представляете, поэт Фатьянов все хотел меня подловить. Однажды подходит: «Вот сейчас я тебя уделаю! Мою частушку ты не знаешь!» И начал: «Меня мама ругая и папа ругая...» А я ему: «Стоп, теперь я! - и продолжил: - А за что ругая? Растет пузо другая».
- А любимые частушки у вас имеются?
- Я люблю те, что «с картинками», то есть с сексуальным уклоном:
Капуста, капуста, капустица,Подымется, подымется - опустится!
Я эту частушку называю «перпетуум мобиле». А сколько здесь художественного мастерства...
Увы, в тех сборниках озорных частушек, что выпускают сейчас, нет ничего интересного, только х... и п... Короче, все они г...
- То есть мата в частушках быть не должно?
- Зависит от случая. Тут нужен вкус и хорошее исполнение, а иногда можно легко обойтись вообще без мата:
Я нашел себе жену На Кольском полуострове.Сиси есть и пися есть,Слава тебе, Господи!
Это не хулиганство, а большое мастерство.
Или вот около Мурманска я такую частушку услышал:
Не любите гармонистов,А любите моряков - Моряки е... молчаУ скалистых берегов.
Сколько тут романтики! Да и потом я сам часто видел: девки приходят к какой-нибудь горбатой скале, и тут же около них матросик по-является. Зачем? Конечно, притык делать.
- Что, извините, делать?
- Ну сексом заниматься!
Или вот еще (мне эту частушку один телевизионщик спел):
Я хотела продать сиськи Мне давали пятьдесят.Я подумала, подумала, Пускай они висят!
Блеск! Мастерство! Мало кто так может.
Писал, к примеру, частушки Маяковский, так ведь у него полная фигня получалась. И у Твардовского фигня выходила! Кстати, не возражаете, если я в кусты схожу, а то до туалета далеко?.....Ну что тут возразишь. Тем более видно было - устал Боков.
Так что, выпив за его здоровье смородинового сока, мы раскланялись.
А потом, выйдя за калитку, долго пытались еще хоть разок увидеть соседку Асю. Ведь красивые бюсты нравятся не только поэтам.
САМЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ ПЕСНИ БОКОВА
«Выходил на поля молодой агроном...», «Гляжу в поля просторные», «На побывку едет молодой моряк», «Оренбургский пуховый платок» и много, много других…
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Боков Виктор Федорович, русский поэт, прозаик, собиратель фольклора.Родился в деревне Язвицы Владимирской области. Окончил школу 1-й ступени Краснозаводска, затем школу-семилетку в Загорске. Учился в Загорском педагогическом техникуме, работал токарем, зоотехником; служил в армии.В 1938 году окончил Литературный институт.Первое стихотворение опубликовал в 1930 году в загорской газете «Вперед»; с 1935 года его стихи и рассказы появлялись в журналах «Колхозные ребята», «Дружные ребята».
Ну и как говориться «на закуску»
от себя. Вам наверняка знакома песня на его стихи в исполнении ВИА «Песняры» . Вот её текст:
Ты моя надежда.
Небо голубое, солнце золотое,
Речка небольшая, в лодке только двое
Ты моя надежда, ты моя отрада
Про меня ты знаешь, а другимне надо.
___ ___
Узкая протока, на реке осока
Мы с тобой сегодня уплывем далеко.
Ты моя надежда, ты моя отрада
Про меня ты знаешь, а другимне надо.
___ ___
Небо голубое, солнце золотое,
А в лесу сосновом бродят только двое.
Ты моя надежда, ты моя отрада
Про меня ты знаешь, а другимне надо.
А вот подлинник
Небо голубое,
Солнце золотое,
Речка небольшая,
В лодке только двое.
Я сижу на веслах,
Ты сидишь и правишь,
Что в душе творится,
Ты прекрасно знаешь.
Тихая протока,
На реке осока,
Мы с тобой сегодня
Уплывем далёко.
Ты моя надежда,
Ты моя отрада,
Про меня ты знаешь,
А другим не надо!
Не трудно догадаться, в чём отличие?
Не знаю как Вам, но мне по душе, больше подлинник❗️И именно он исполнялся мной и моей Любимой на нашей свадьбе❗️А в дальнейшем на всех застольях ❗️И не только эта песня❣️
С уважением и наилучшими пожеланиями, Добра Желатель.