Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Декабрь... Как много в этом слове... "Морозной пылью серебрится его бобровый воротник..." "Мороз и солнце; день чудесный!.." "Снег да снежные узоры, в поле вьюга, разговоры..." "И вьюга ночная тоскует и воет над снежным одром, и месяц морозный целует старушку, убитую сном..." Знали, знали русские поэты прошлого столетия толк в зиме! Кстати, последняя цитата - из моего любимого Вяземского: оцените ритмику и гениальность образа месяца, целующего убитую сном старушку! Каково??!!.. Так и хочется изумлённо, будто спросонья, покрутить головой и воскликнуть: да кто ты такой?!
А мы же с вами, немного размявшись великим, пойдём более прозаическим путём и попробуем проникнуть в тайны дня 3 декабря XIX столетия государства, более не существующего, но так и оставшегося таким манким, притягательным и... родным.
К 3-му декабря 1811 года относится зарождение лицейской... журналистики. Именно этим днём датируется первый выпуск листка под названием "Вестник", редактировавшийся Н.Корсаковым. Что же в нём было? Стихотворение Алексея Илличевского, начинающееся следующим образом:
Всё тленно в мире сём!
Всё время мощное разрушит под луною,
И царства сильные, которые ни в чём
Препона не найдут под времени рукою...
Для двенадцати лет, пожалуй, что и недурно, не будем строги к "эпической" безапелляционности юного дарования. В конце концов, даже безусловный поэтический оригинал Вяземский сам к этому году лишь подражал авторитетам того времени - Карамзину, Дмитриеву, Батюшкову и Жуковскому. Да чего уж там - дайте ка я процитирую Карамзина образца 1789 года!
Веют осенние ветры
В мрачной дубраве;
С шумом на землю валятся
Желтые листья.
Поле и сад опустели;
Сетуют холмы;
Пение в рощах умолкло —
Скрылися птички...
Согласитесь: Илличевский - хорош!
Помимо поэзии "Вестник" содержал и "новостной блок" - раздел под названием "Смесь", предварявшийся такою фразой:
«Мы получили известие о весьма страстных пройшействий случившиеся в течение сего месяца, мы поспешаем уведомлять об оных почтеннейшую публику»
Речь далее шла о ссоре, произошедшей между Горчаковым и Масловым. Юный Рюрикович, надо заметить, повёл себя совершенно благородно, по-княжески, первым подав руку, что и поспешили засвидетельствовать корявым детским, с грамматическими ошибками, почерком издатели "Вестника". В дальнейшем журналов было предостаточно: "Неопытное перо", "Для удовольствия и пользы", "Юные пловцы", "Лицейский мудрец"... Шли годы, дети взрослели, набирались опыта, "набивали руку", оттачивали перья... Но, конечно же, "Вестник" был "первой ласточкой", чем и ценен!
3 декабря 1826 года бывший лицеист, а ныне - поэт и издатель альманаха "Северные цветы" Антон Антонович Дельвиг пишет в своему постоянному автору и другу Евгению Баратынскому:
Милый Евгений, виноват, долго не писал, но нечего было хорошего писать. Жена моя, я, люди наши,— все мы были больны, и не шутя. Теперь два дни уже как начал выезжать. Поздравляю тебя и милую Настасью Львовну с Новым годом. Твои стихотворения в цензуре, в феврале выйдут в свет. Справься у ваших книгопродавцев, сколько экземпляров им надобно, не уступай им более двадцати процентов и напиши мне. Я их тебе и пришлю, и ты сейчас по получении будешь иметь деньги. Жена моя вам кланяется и поздравляет с Новым годом. Здравствуйте и благоденствуйте и любите вашего Дельвига.
Оба - недавно женаты. Дельвиг - год как, его избранница - дочь сенатора Салтыкова, двадцатилетняя Софья Михайловна.
Баратынский, всего пару лет переживший серьёзнейшее увлечение "беззаконной кометой" Аграфеной Закревской (впрочем, кто ею не увлекался?.. и кто не находил утешения в её любвеобильном сердце?..), всего полгода как обвенчан с довольно милой (красавицей её никто не считал, но на портрете, например, она уж точно не дурнушка), умненькой, но крайне нервной и возбудимой дочерью отставного генерал-майора Энгельгардта Анастасии Львовне.
Любопытно переплелись их судьбы... Анастасия Баратынская родила мужу девятерых детей. А вот с Софьей Михайловной занятный вышел камуфлет. Ещё будучи замужем за Дельвигом, она вдруг... почувствовала вкус к жизни, если так можно назвать её весьма эксцентричную привычку флиртовать с оказывающими ей знаки внимания мужчинами - понятно, к великому огорчению деликатного и необременительного супруга. «Невозможно иметь больше ума, чем у Пушкина, — я с ума схожу от этого». А вот это уже пишет наш новый знакомец по циклу "Размышленiя у парадного... портрета" Алексей Вульф: «Странно было для меня положение быть наедине с женщиною, в которую я должен быть влюблен, плачущей о прежних своих грехах»... Овдовев, Софья Михайловна вышла замуж за... родного брата Баратынского - Сергея. Жизнь их сложилась не так уж чтобы счастливо: " Она живет с мужем, как собака с волком. Он под предлогом посещения больных целыми днями не бывает дома…» - это сообщает родная сестра Пушкина Ольга Сергеевна. Боже, сколько всего можно выудить из одного только небольшого письма... и это ещё я сам себя ограничиваю! У нас же цикл про... другое!
... А вот, например, про это... Николай Васильевич Гоголь уже не тот напуганный отрок из Нежинской гимназии, письма которого мы нередко цитировали в циклах канала. В 1832 году он - получивший достаточную известность автор "Вечеров на хуторе близ Диканьки" и преподаватель в Патриотическом (да-да, был и такой) институте, то есть, уже имеющий некоторую опору под ногами мужчина. Его письмо маменьке от 3 декабря я бы разделил надвое. Чуть позже станет понятно - почему. Сперва он по-мужски, даже не без солидности, консультирует вдовую Марию Ивановну по финансовой части:
Я был в Опекунском совете. Вам нечего слишком беспокоиться: вам дано будет знать чрез Губернское правление, что Опекунский совет требует и напоминает вам о процентах, и тогда (ежели вы соберетесь внесть) губернатор может о вас дать удостоверение, что вы, точно, по случаю неурожаю и проч. тому подобного, не имеете возможности и просите отсрочки, и вас оставят на время, вами положенное, в покое. Впрочем, до требования продлится наверное месяц еще, и потому вы, верно, успеете отправить заранее и тем избежите хлопот — ездить к губернатору просить свидетельства
А далее... Да, говаривали же, что Николай Васильевич был человеком не без чудачеств... Почитайте эту прелесть!
Посылаю вам узоры: моего изобретения здесь нет, потому что я его еще не кончил. Эти же узоры посылаю вам для тех ковров, о которых я вам говорил еще дома. Поле всё в клетках под тень так, как я вам оставил рисунок на стулья. По полю белые круги (3/4 аршина в диаметре). Они должны <быть> чаще и ближе один от другого, чтобы поля (хотя оно и клетчатое) видно было немного; в круге букет цветов, который при сем посылаю. Один букет ставьте на все круги. Это не будет однообразно; а ковер будет между тем чрезвычайно ярок. Кайму, какую хотите из двух, употребите: или гирлянды на палке по белому полю (только не по черному, как там начато), или другую, по голубому. Лучше, я думаю, первую. Другой же ковер — ландшафт, который тоже посылаю, будет прелестен. Кайму к нему я пришлю вам скоро. Она необыкновенно широка и вся в цветах, так что для ландшафта остается небольшая середина ковра, и чрез это ковер очень выдет поразителен: ландшафт с рамкою кажется в отдалении.
Да с какими подробностями! Это всё равно, как если бы в восьмидесятых мужики в курилке какого-нибудь НИИ вместо футбола обсуждали бы выкройки из последнего номера "Бурды"! Если припомнить чрезвычайно удававшиеся Гоголю-гимназисту роли комических старух и его кулинарные способности, то... Ну да, были в нём изрядные женские начала. Да вы посмотрите на портрет ниже и мысленно ликвидируйте с него усы! Хотя - кто из нас не без какого-либо греха? Гению простительно многое, а уж тем более - заложившему в фундамент русской литературы даже не камень, а целый валун!
А теперь - как бы ни было нам уютно в первой половине столетия, давайте перенесёмся в его вторую половину. Здесь нас ожидают имена другие - не менее известные!
В письме литератору, критику и переводчику Василию Петровичу Боткину от 3 декабря 1855 года И.С.Тургенев рисует занятнейшую картину и своего петербургского бытия, и круга, в котором он здесь обретается.
"Милый Боткин, едва ли не каждый день собирался я к тебе писать - Да всё представлялись разные помехи. Но получив твое милое письмо, я тотчас взялся за перо. Очень рад, что портрет мой доставляет тебе некоторое удовольствие - если он глядит на тебя дружелюбно - значит, он похож. - Ты уже знаешь от Некрасова, что Толстой здесь и живет у меня. Очень бы я хотел, чтобы ты с ним познакомился. Человек он в высшей степени симпатичный и оригинальный. Но кого бы ты не узнал - это меня, твоего покорного слугу. Вообрази ты себе меня, разъезжающего по загородным лореточным балам, влюбленного в прелестную польку, дарящего ей серебряные сервизы и провожающего с нею ночи до 8 часов утра! Не правда ли - неожиданно и не похоже на меня? И между тем оно так. Но теперь я объелся по горло - и хочу снова войти в свою колею - жить философом и работать - а то в мои лета стыдно дурачиться!
Я уже многое переделал в "Рудине" и прибавил ж нему. Некрасов доволен тем, что я прочел ему,-- но еще мне остается потрудиться над ним. К 15-му числу, я надеюсь - всё будет кончено. Пожалуйста, приезжай-- мне так хочется, чтобы ты здесь застал Толстого. Он бы уже уехал, вследствие полученного письма из деревни - если б не случилось обстоятельства, задержавшего его. Он тебе чрезвычайно понравится - ты увидишь!
Воображаю себе, что ты не очень должен веселиться в Москве. Приезжай - и Некрасову ты этим сделаешь великое удовольствие. Здоровье его не хуже прежнего - но он, кажется, хандрит..."
Сколь можем судить - Тургенев ещё в полном восторге как от нового знакомства, так и от самого Толстого, вернувшегося только с крымского театра военных действий и уже прославившегося "Севастопольскими рассказами". А через каких-то пять с половиною лет их конфликт выйдет далеко за рамки милых литературных дискуссий и разве что за малым не закончится дуэлью, причём, дуэлью не формальной - с непременной пальбою в воздух и джентльменским примирением. а - до крови, из ружей, оба - изрядные стрелки... Это как же могла бы повернуться история отечественной литературы, и сколького нас мог бы лишить более удачливый дуэлянт! А ведь, судари, взъелись-то они друг на друга - из-за сущих пустяков... Как говорил Арамис - "поспорили по вопросам богословия". Однако же, Бог миловал обоих (в том числе, и нас, грешных), соперники эпистолярно примирились, хоть и не общались более целых 17 лет!
Поиграем в "эстафету": примем воображаемую "палочку" от Тургенева и не станем прощаться со Львом Николаевичем - с тем, чтобы прочитать его письмо от 3 декабря 1873 года, адресованное тульскому вице-губернатору А.М.Быкову, в котором Толстой... впрочем, полюбопытствуйте сами:
Милостивый государь Александр Михайлович!
Боюсь, что я надоел Вам своим посредничеством о различных обиженных и злоупотребляю Вашей добротой; но принужден опять утруждать Вас. — Покорнейшая просьба моя состоит в том, чтобы выслушать жалобы этого мужика на Сергиевского станового. Если Вы выслушаете этого хорошего и толкового мужика, Вы, вероятно, сами захотите помочь ему. — Я несколько раз выспрашивал на все лады этого человека, боясь вступиться за выдумщика; но, по моему убеждению, он говорит правду. Если же это правда, то это одно из возмутительнейших дел, в возможность которых я бы не поверил. Надеясь на Ваше великодушие, чтобы помочь этому человеку и меня извинить за мою назойливость, имею честь быть с искренним уважением покорный слуга граф Лев Толстой.
Письмо это говорит очень о многом... Это "надоел Вам своим посредничеством о различных обиженных и злоупотребляю Вашей добротой; но принужден опять утруждать Вас..." - явное свидетельство тому, что удивительный граф явно не впервые выступает ходатаем по самым разнообразным делам, с которыми, видя в нём заступника, причём, заступника авторитетного, а не просто какого-то там чудаковатого аристократа, обращаются к нему "за справедливостью" крестьяне. Такое доверие - дорогого стоит. В данном случае, как можно понять, речь идёт о противузаконном "беспределе" станового пристава; причём, беззаконии настолько откровенном, что даже более-менее сведущий в юриспруденции (как и всякий образованный хозяин и землевладелец) Толстой называет произошедшее с крестьянином "одним из возмутительнейших дел, в возможность которых он бы не поверил". Чем закончилась эта история, нам, к сожалению, неизвестно, но ряд крайне симпатичных черт к с детства знакомому образу "графа-мужика" (по определению вообще мало кому симпатизирующего г-на Ульянова) прибавилось.
Нет, после такой фотографии я решительно не в силах расстаться с Толстым! Тем более, что раскопал ещё одно его письмо от 3 декабря - но уже 1885 года - к... Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину. Оно довольно объёмное, но безумно интересное; главное - обратите внимание на то, как Лев Николаевич характеризует "журнальную" публику, и исподволь "подтягивает" Щедрина до своего уровня - самого читаемого и "дорогого" писателя России того времени.
Очень былъ радъ случаю, дорогой Михаилъ Евграфовичъ, хоть въ несколько офицiальной форме выразить вамъ мои искреннiя чувства уваженiя и любви, но тутъ же узналъ про ваше нездоровье; и съ горемъ сталъ уже следить за известiями въ газетахъ и изъ нихъ же да отъ знакомыхъ узналъ, что вы поправились. Это отлично, только не верьте докторамъ и не портьте себя леченiемъ.
Пишу вамъ о деле вотъ какомъ: Можетъ быть вы слышали о фирме «Посредникъ» и о Черткове. Письмо это передастъ вамъ В. Г. Чертковъ и сообщитъ вамъ те подробности объ этомъ деле, которыя могутъ интересовать васъ. Дело же мое следующее: Съ техъ поръ, какъ мы съ вами пишемъ, читающая публика страшно изменилась, изменились и взгляды на читающую публику. Прежде самая большая и ценная публика была у журналовъ — тысячъ 20 и изъ нихъ большая часть искреннихъ, серьезныхъ читателей, теперь сделалось то, что качество интелигентныхъ читателей очень понизилось — читаютъ больше для содействiя пищеваренiю, и зародился новый кругъ читателей, огромный, надо считать сотнями тысячъ, чуть не миллiонами. Те книжки «Посредника», которыя вамъ покажетъ Чертковъ, разошлись въ полгода въ ста тысячахъ экземплярахъ каждая, и требованiя на нихъ все увеличиваются. Про себя скажу, что, когда я держу коректуру писанiй для нашего круга, я чувствую себя въ халате, спокойнымъ и развязнымъ, но когда пишешь то, что будутъ черезъ годъ читать миллiоны и читать такъ, какъ они читаютъ, ставя всякое лыко въ строку, на меня находитъ робость и сомненiе. — Это впрочемъ не къ делу. Къ делу то, что мне кажется, вспоминая многое и многое изъ вашихъ старыхъ и теперешнихъ вещей, что если бы вы представили себе этого мнимого читателя и обратились бы и къ нему, и захотели бы этого, вы бы написали превосходную вещь или вещи и нашли бы въ этомъ наслажденiе, то, которое находитъ мастеръ, проявляя свое мастерство передъ настоящими знатоками. Если бы я сказалъ вамъ все, чтò я думаю о томъ, чтò именно вы можете сделать въ этомъ роде по моему мненiю, вы бы, не смотря на то, что не считаете меня хитрымъ человекомъ, наверно бы приняли за лесть. У васъ есть все, что нужно — сжатый сильный, настоящий языкъ, характерность оставшаяся у васъ однихъ, не юморъ, а то, чтò производить веселый смехъ, и по содержанiю — любовь и потому знанiе истинныхъ интересовъ жизни народа. Въ изданiяхъ этихъ есть не направленiе, а есть исключенiе некоторыхъ направленiй. Но я напрасно говорю это. Мы называемъ это такъ, что мы издаемъ все, что не противоречитъ Христiанскому ученiю; но вы, называя это можетъ быть иначе, всегда действовали въ этомъ самомъ духе и потому то вы мне и дороги, и дорога бы была ваша деятельность, и потому вы сами всегда будете действовать такъ. Вы можете доставить миллiонамъ читателей драгоценную, нужную имъ и такую пищу, которую не можетъ дать никто кроме васъ.
"С тех пор, как мы с вами пишем...", "никто кроме вас..." Так общаются титаны... духа и мысли. А фраза Толстого "читают больше для содействия пищеварению" - словно про теперешние литературу и аудиторию.
Невольно призадумался... А ведь, пожалуй, экое это счастье - родиться и жить в части света (в "государстве" - не скажу намеренно), где оставлено нам такое огромнейшее, неисчислимое никакими мерилами и сравнениями духовное наследие!.. Но вот ведь парадокс: оно настолько велико, что жизни человеческой не хватит постигнуть, познать его целиком, но чем далее - тем больше оно задвигается куда-то... на антресоли, словно чемодан с вещами давно ушедших родителей! "Россия не вмещается в шляпу, господа нищие!" - говаривал булгаковский женераль Чарнота. Да, это так. Но отчего же мы - со своими пушкиными, толстыми, гоголями и вяземскими, с колокольными звонами, берёзками, упоительными вечерами и медвяными росами - и по сию пору живём в большинстве своём "воздушным царством мечты, там наш престиж бесспорен" (строка из Гейне)? Практичные американцы со своим счастливым внешне "обществом потребления", кажется, и не знают, что у них есть Майн Рид и Эдгар По - иначе не мучились бы с сюжетами для голливудских постановок, перезапуская бесконечные франшизы про супергероев. Воинственные немцы со своими философами несколько раз за полтора столетия терпели полный крах и возрождались заново, а теперь содержат пол-Европы. А мы, а мы-то - что же? Поразительный прорыв XIX века литературной, поэтической, музыкальной и философской мысли - чем он отозвался для нас в следующем столетии? И как мы распоряжаемся этим объёмнейшим багажом сегодня? Боюсь, что когда уйдёт последнее поколение, обучавшееся в советской ещё школе, Жуковского будут путать с Вяземским, Дантеса с Данзасом, а историю - преподавать по статьям вроде "Чем Николай I отличается от Николая II?" В самом деле - чем? Порядковыми номерами, гы-гы-гы!.. А ещё первый - бороды не носил. Впрочем, я, кажется, сам заплутал, последовав за собственными экспромтами, а нам надо статью завершать!..
... Что мы и сделаем, узнав - чем занимался в воскресенье 3 декабря 1895 года помазанник Божий Николай Александрович (тот, что "с бородой")?
"На весь день простился с моей душкой Аликс и в 10¼ ч. поехал с Митей в Гатчино. Мороз был довольно сильный. Ходили к обедне и завтракали семейно в комнатах Мамá внизу. В 2½ пошел гулять с ней, Ксенией и Сандро — обошли озера. Выпив чаю, уехал назад в Царское. Читал и сидел у дорогой Аликс до 10½ ч. Обедали вместе"
Замечательный, беззаботный день выдался у Государя. Искренне надеюсь, что и у всех, читающих эту статью, сегодня - такой же. Прибавлю - нам повезло таки гораздо больше: у г-на Романова уже воскресенье, а у нас - всего лишь пятница, стало быть - все прелести выходных дней у нас впереди.
И традиционно завершим статью стихами-именинниками: озорными и жизнерадостными "Куплетами на день рождения Зинаиды Волконской" в исполнении "молодёжного" дуэта Пётр Вяземский/Евгений Баратынский. Написаны они 3 декабря 1828 года и очень удобны для поздравления вообще всем, сегодня родившимся, с даже упоминаемой нынешней датою!
Друзья! теперь виденья в моде,
И я скажу про чудеса:
Не раз явленьями в народе
Нам улыбнулись небеса.
Они нам улыбались мило,
Небесным гостем подаря:
Когда же чудо это было?
То было третье декабря.
Вокруг эфирной колыбели,
Где гость таинственный лежал,
Невидимые хоры пели,
Незримый дым благоухал.
Зимой, весеннее светило
Взошло, безоблачно горя.
Когда же чудо это было? –
То было третье декабря.
Оно зашло, и звезды пали
С небес высоких – и светло
Венцом магическим венчали
Младенца милое чело.
И их сияньем озарило
Судьбу младого бытия:
Когда же чудо это было?
То было третье декабря.
Одна ей пламя голубое
В очах пленительных зажгла:
И вдохновение живое
Ей в душу звучную влила.
В очах зажглось любви светило.
В душе поэзии заря:
Когда же чудо это было? –
То было третье декабря.
Звездой полуденной и знойной
Слетевшей с Тассовых небес,
Даны ей звуки песни стройной,
Дар гармонических чудес:
Явленье это не входило
В неверный план календаря:
Но знаем мы, что это было
Оно на третье декабря.
Земли небесный поселенец,
Росла пленительно она,
И что пророчил в ней младенец,
Свершила дивная жена.
Не даром гениев кадило
Встречало утро бытия:
И утром чудным утро было
Сегодня, третье декабря.
Мы, написавши эти строфы,
Ещё два слова скажем вам,
Что если наши философы
Не будут верить чудесам,
То мы еще храним под спудом
Им доказательство, друзья:
Она нас подарила чудом
Сегодня, в третье декабря.
Такая власть в её владенье,
Какая богу не дана:
Нам сотворила воскресенье
Из понедельника она.
И в праздник будни обратило
Веселье, круг наш озаря:
Да будет вечно так, как было,
Днём чуда третье декабря!
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть (поверьте - в том нет ничего хорошего) и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ