Я нашла дневник, который Эдвард начал незадолго до смерти (печально, что у него не хватило времени, чтобы заполнить еще сотню дн

Я сохранила привычку к чтению газет, которую привил мне Эдвард. Каждый день Маленький Рам приносил две газеты — одну китайскую, одну иностранную. Кроме Волшебной Горлянки, мне не с кем было обсудить последние новости. Сначала она не проявляла к этому никакого интереса. Но потом в газетах появилась история про убийство ребенка иностранцев и связанную с этим шумиху среди всех жителей Международного сеттльмента. И Волшебная Горлянка с горечью сказала, что если бы убили даже тысячу маленьких китаянок, никто бы и слова не сказал. Я согласилась, что это правда, но меня все равно волновала новость об убийце — его так и не нашли, и следующей жертвой могла стать малышка Флора. После той заметки каждый раз, когда я читала Волшебной Горлянке новости, у нее на все было свое мнение.За пределами нашего уединенного пристанища за это время многое изменилось — Шанхай становился совсем другим: более современным, модным, роскошным, причудливым и захватывающим. Разрастались особняки, увеличивалось количество машин, которые уже не были признаком богатства. В Шанхае появились свои кинозвезды. Каждый их шаг освещали таблоиды, поэтому он быстро становился достоянием общественности. Три фильма из тех, что мы с Волшебной Горлянкой успели посмотреть, были о юных невинных девушках, которых заманили в большой город и заставили заниматься проституцией. Весь первый фильм Волшебная Горлянка проплакала, тихо приговаривая: «Это же моя история,— но в конце возмутилась: — Таких счастливых финалов не бывает!» После другого фильма она сказала: «Многие девушки убивают себя по той же причине».Я смотрела на то, что происходит в Шанхае, глазами матери. Чтобы защитить малышку Флору, мне нужно было знать, откуда может исходить угроза. Шанхай расширялся и растягивался, переполненный живущими бок о бок иностранцами и китайцами, которые изо всех сил пытались друг друга игнорировать. Были дни, когда мне казалось, что воздух между ними настолько плотный, что любая искра способна привести к взрыву. Студенты университетов находили все больше причин, чтобы выступать против иностранных переселенцев и плохого обращения с китайскими рабочими. В последнее время развернулась еще и антихристианская кампания, и мы внимательно следили, нет ли признаков того, что она распространится шире, станет более серьезной, как во время Восстания боксеров. Я боялась, что снова начнутся беспорядки и малышка Флора окажется в опасности. Моя жизнь изменилась, когда император отрекся от престола. Во время революции были и герои, и враги, но кроме них повсюду шныряли бандиты, пытавшиеся на чем можно нажиться, пока остальные оставались в пылу сражения. Но сейчас протесты приводили не к насилию, а лишь к забастовкам. И самая долгая из них началась сразу после подписания Парижского мирного договора.—Если бы я тоже училась,— заметила Волшебная Горлянка,— я, скорее всего, сразу бы пошла в революционеры.Интересно, что думал бы Эдвард о Вудро Вильсоне? Вместо того чтобы вернуть провинцию Шаньдун Китаю, союзные страны решили, что лучше позволить японцам и дальше ее оккупировать и контролировать. В Соединенных Штатах и Европе праздновали заключение мира, но в Шанхае студенты устроили забастовку, к ним присоединились университеты, рабочие и торговцы — и жизнь в городе замерла. Когда забастовка растянулась на несколько месяцев, Волшебная Горлянка пошутила, что ей тоже пора бастовать. Мы не могли ничего купить, не могли пойти в кино. Нельзя было достать бензина для машины. Меня беспокоило то, что я слышала на обедах от женщин из Американского клуба: они не видели ничего страшного в том, что Япония продолжит удерживать контроль над провинцией Шаньдун. Все-таки Япония присоединилась к войне против Германии раньше Китая, и они хорошие управляющие. Их удивляло, что китайское правительство считало возвращение провинции делом решенным.А меня больше всего удивляла моя собственная реакция на эту новость. Неважно, сколько во мне было от американки или насколько я хотела ею быть — в моем сердце Китай был моей родиной. По моему мнению, союзники неправильно поступили с Китаем. Это означало, что я непатриотичная американка, так как осуждала действия Вудро Вильсона.Как бы к этому отнесся Эдвард? Я не знала. Когда-то мы могли угадывать мысли друг друга. Но он умер, и со дня его смерти прошло больше времени, чем мы провели с ним вместе, и мне стало казаться, что я почти его не знаю или знаю его все меньше и меньше, в то время как моя потребность узнавать о нем больше непрерывно росла. Он навсегда останется нежно любящим романтиком, который спас мне жизнь, который знал меня лучше всех и смог победить во мне все сомнения, заставив поверить в истинность любви ко мне.Эдвард часто возвращался ко мне через малышку Флору. Бывали мгновения, когда я ясно представляла, как бы он отреагировал на ту или иную ситуацию. Этим утром, например, на кусок хлеба, который держала моя девочка, приземлилась муха. Флора спросила меня, почему я говорю, что муха грязная, если она моет лапки? На самую обычную ситуацию она отреагировала, как Эдвард,— с присущим ему чувством юмора. И то, что могло вызвать лишь раздражение, она превратила в маленькое чудо. Эдвард бы так заразительно смеялся! Я так ясно могла это представить.И внешность, и поведение — все в малышке Флоре напоминало Эдварда. Ее тонкие, мягкие волосы были цвета зрелой пшеницы, они переливались на солнце и в тени теми же оттенками, что и у отца, и так же колыхались, когда она бегала на своих крепких ножках. Глубоко посаженные глаза были светло-орехового цвета, а ушки, розовые, почти прозрачные, выглядели такими же тонкими, как у Эдварда. Он шутил, что у нее бывает такое же выражение лица, как и у меня: она так же хмурится при беспокойстве и при неудовольствии, так же неохотно улыбается и так же упрямо поднимает подбородок и распахивает рот от удивления.Однажды я наблюдала, как она сорвала в саду цветок гортензии и стала внимательно изучать множество его соцветий, потом сжала этот яркий шар ладонями, всмотрелась в него и высоко подняла над головой, будто открыла секрет жизни. В этот момент она очень напомнила Эдварда: у него было такое же выражение, когда он рассматривал мое лицо.Я хотела передать дочери свои лучшие качества — честность, упорство, пытливый ум. И мне не хотелось, чтобы ей достались мои худшие черты, которые также существовали во мне: способность обманывать, отчаяние, скептицизм. Я надеялась, что ей не придется делать выбор между собой настоящей и той, кем считали ее окружающие, что она не будет жертвой, как моя мать, изображенная на картине.До ее рождения я верила, что она станет той девочкой, которой должна была стать я. Но она ею не станет — она будет самой собой. И как же я этому рада!