Среди левых течений вот уже сто лет длится дискуссия о том, каким именно образом в рабочем классе возникает классовое, революционно-социалистическое сознание. Согласно экономистским, меньшевистским, анархистским и рэтокоммунистическим концепциям, оно складывается у пролетариата само собой, благодаря его положению в системе капиталистического производства и опыту классовой борьбы, осуществляемой в рамках капиталистической системы. Согласно противоположному взгляду ленинистов и троцкистов, революционно-социалистическое сознание привносится в рабочий класс извне, революционной интеллигенцией, организованной в передовую партию.
Сейчас, благодаря опыту истории, уже вполне можно понять, что стихийно, само по себе, под воздействием буржуазного мира у рабочего класса складывается только буржуазное сознание. Но столь же очевидно и то, что пролетарские партии, лишь только они становились массовыми и сильными, стремительно переставали быть революционными и после этого вносили в пролетариат никак не революционно-социалистическое, но буржуазно-реформистское сознание.
В то же время, на опыте безрезультатной пропаганды в пролетариате современных марксистских групп еще раз можно убедиться, что пропаганда и агитация далеко не всесильны, что убедить кого-либо можно лишь в том, в чем он готов быть убежденным, и что с успехом вносить семена социалистической сознательности можно лишь на почву, готовую к их восприятию.
Поэтому сегодня, когда уровень социалистического сознания пролетариата находится на самой низшей точке во всей его истории, на старый спор следует посмотреть совсем с другой точки зрения: не вести схоластические дискуссии, как должно возникнуть социалистическое сознание у пролетариата, но заинтересоваться, как оно реально у него возникало.
Отметим кстати, что вся схоластическая дискуссия, привносится ли социалистическое сознание извне или же самозарождается оно изнутри, возникла в момент, когда существование данного сознания встало под вопрос, и эта дискуссия неимоверно разбухла во второй половине XX века, когда уровень революционно-социалистической сознательности западноевропейского пролетариата стремительно приближался к нулю, а ожесточенно спорившие друг с другом спонтанеисты — анархисты и партийцы — троцкисты представляли собой маленькие пропагандистские группы, не способные ни влиять на пролетариат, ни, тем более, вести его за собой. Подобной дискуссии не было и быть не могло в XIX веке, когда революционно-социалистическое сознание пролетариата являлось реальным фактом.
Каким образом возникло данное сознание? Оно появилось не изнутри капитализма, не из капиталистического предприятия и капиталистической системы самих по себе, но явилось результатом столкновения возникающей капиталистической системы с присущими пролетариям первого поколения — экспроприированным крестьянам и ремесленникам — традициями старого общинного коллективизма. Именно благодаря таким еще существующим традициям общинного коллективизма пролетарии XIX в. куда с большей легкостью, чем современные пролетарии, могли самоорганизоваться для совместной борьбы — самоорганизоваться не в масштабах всего общества, но в масштабах мастерской, цеха, квартала, даже города. Именно благодаря традиции коллективистских отношений, присущих деревенской общине и средневековому цеху, пролетарии первого поколения понимали возможность смены капитализма другим строем, при котором коллективистские отношения охватят все общество:
«…в ночь перед казнью Джеку приснилась Англия. Она была невысокая и тесная, как деревенская кузница.
Джек шел по Англии узким проходом, а у стен стояли и работали свою работу разные люди: бочары, кровельщики, седельщики, шорники и пивовары.
Тут же, у стен, примостились со своими оселками и косари.
По красным, воспаленным векам он узнавал кузнецов и угольщиков, а те, которые сильно кашляли, это были люди с серных разработок.
В Англии было тесно и шумно, но все работали мирно и никто никого ни в чем не упрекал.
А когда кому-нибудь случалось обронить на пол топор, долото или шило, двое или трое соседей наклонялись, чтобы ему помочь» .
В аграрных и раннеиндустриальных обществах, где грамотность была уделом немногих, общественным низам была свойственна куда большая тяга к знаниям и уважение к ним, чем низам развитого капиталистического общества, в котором формальная грамотность стала всеобщей — и обесценилась. Английские пролетарии в 1800–1840-м гг. самостоятельно, без помощи государства выучились читать и писать, парижские пролетарии 1830–1871 гг. жадно читали всевозможные политические и научные книги, как и передовые петербургские рабочие 1870–1917 гг., брезговавшие народническими пропагандистскими брошюрками для малограмотных и не столь уж редко штудировавшие Дарвина и Спенсера, не говоря уже, само собой разумеется, о Марксе.
Из чтения всей этой разнообразной, но по преимуществу буржуазной, литературы рабочие делали свои выводы. Аргументы идеологов прогрессивной буржуазии, направленные против королей, попов, аристократов и прочих паразитов от феодализма, рабочие обращали против самой буржуазии, против новой аристократии богатства. В то же время борьба рабочих против нового, капиталистического гнета влияла на передовых представителей буржуазной интеллигенции, которые, в силу тех или иных психологических причин, порывали с буржуазией, переходили на сторону пролетариата и, в меру своих способностей и понимания, боролись вместе с ним, — боролись как пером, так и мечом. Наряду с этими выходцами из буржуазного мира, такими, как Бланки, Бакунин и Маркс, теорию освободительного движения пролетариата создавали и пролетарии — самоучки — Прудон, Вейтлинг, Дицген и т. д. Эта теория, импульсы к возникновению которой давались борьбой пролетарских масс, затем воспринималась этими массами, хотя нередко и не в той именно форме, в какой хотели бы ее индивидуальные создатели.
Передовые, наиболее решительные и преданные общему делу пролетарии, вместе с выходцами из буржуазного мира, объединялись в революционные организации — начиная с английских корреспондентских клубов и французских народных обществ 1790-х годов. В такие революционные организации входило только меньшинство пролетариев, однако в моменты решительных классовых боев и столкновений к ним тяготела основная пролетарская масса.
Так возникала классовая пролетарская культура, так складывалось революционно-социалистическое сознание раннего пролетариата.
Революционно-социалистическое сознание было присуще именно раннему пролетариату, т. е. либо ремесленно-мануфактурным пролетариям, либо фабрично-заводским рабочим первого поколения. Если мы посмотрим на историю рабочего движения, то увидим, что самые органически — революционные пролетарские движения, имевшие целью не исправление капитализма, а его свержение, были выступлениями отнюдь не фабрично — заводского пролетариата сформировавшегося буржуазного общества, но
1) либо пролетаризированных ремесленников (луддиты, лионские ткачи, Парижская Коммуна),
2) либо недавно пришедших на завод и сохранивших еще докапиталистические общинные традиции вчерашних крестьян и ремесленников (чартизм, Россия 1917 г., Испания 1936 г.).
Причины понятны. Крестьяне и ремесленники сохраняли контроль над трудовым процессом и легко могли представить себе подобный контроль непосредственных производителей на новой технологической основе, созданной промышленной революцией — стоило лишь объединенным производителям отнять машины и фабрики у капиталистов. Для недавно пришедших на завод бывших крестьян и ремесленников капиталистическая система не казалась вечной и незыблемой — они видели то, что было до нее, и именно поэтому могли увидеть то, что будет после нее. Капиталистическое предприятие не было своим для них, на него их загнало прямое или чуть скрытое насилие — и насилием они надеялись покончить с ним.
Их заклятый враг, класс капиталистов, давал им политическое и идеологическое оружие против себя самого. Желая обрести в массах простонародья послушное воинство для своей борьбы с паразитическим дворянством и абсолютистской бюрократией, буржуазия втягивала эти массы в политическую жизнь, а благодаря своей теоретической борьбе против монархии и иерархии, в изобилии давала массам аргументы и доводы, которые можно было использовать против самой буржуазии. Декларации против деспотов, тиранов и привилегированных паразитов общественные низы переворачивали против новой «аристократии богатства», против «промышленных феодалов», как Фурье называл капиталистов. Из «естественных прав человека» следовало, что первейшее его право — это право на жизнь, а из права на жизнь с роковой неумолимостью вытекало уничтожение частной собственности. Свергнув в буржуазной революции старых господ, трудящиеся массы, эксплуатированные как дворянством, так и буржуазией, естественным образом стремились свергнуть и новых господ — капиталистов, от буржуазной революции непосредственно перейти к новой, антибуржуазной. Обоснованием подобных попыток были разные течения пролетарского коммунизма.
«Рабочий вопрос» встает в Западной Европе в 1830-е годы, когда удушающая свинцовая плита Реставрации была сброшена, но оказалось, что восторжествовавшее буржуазное общество содержит в себе новые чудовищные противоречия. Однако этот рабочий вопрос не возник из ничего, уже в годы Великой французской революции ремесленно-мануфактурный пролетариат Франции пытался совершить свою революцию, отнюдь не совпадавшую с революцией буржуазии. Поскольку этот пролетариат не мог самоорганизоваться в масштабах всего общества, подобная попытка с неизбежностью закончилась поражением. А поскольку она закончилась поражением, апологеты буржуазного прогресса любят порассуждать о реакционности и утопичности попыток ремесленников и крестьян пресечь на ранней стадии этот капиталистический прогресс, помешать развитию «рыночной экономики» с неизбежным в ней разорением мелких самостоятельных производителей и концентрацией капиталов в руках алчной паразитарной своры.
Однако новейшие тенденции развития капитализма могут заставить взглянуть на вопрос по — другому.
В настоящее время мировая пролетарская коллективистская революция является более необходимой, чем когда-либо прежде, и в то же время кажется менее возможной, чем когда-либо прежде — из-за меньшей, чем когда-либо прежде, настроенности на нее класса наемных рабов буржуазного общества. Альтернатива: или мировой коммунизм, или гибель человечества — встает со всей остротой, причем утверждение, что из этих двух вариантов реализуется непременно коммунизм, выглядит непозволительным оптимизмом. Современный мировой капитализм в различных его проявлениях все больше начинает походить на Римскую Империю времен упадка. Поэтому невольно встает вопрос: а не окажется ли весь капитализм таким же тупиком в развитии человечества, каким оказались античные общества, бывшие, как и капитализм, городскими и рыночными общественными системами? Как пишет один из немногих современных марксистских ученых:
«Не исключено, что в недалеком будущем деградация капиталистического способа производства даст человечеству иной и последний вариант „нисходящей“ параформации. Тогда цепь нынешних контрреволюций в бывших неополитарных странах и реакционных реформ на западе окажется прологом мировой антиреволюции, закономерным итогом которой окажется гибель человечества».
Г. А. Завалько, как и его учитель Ю. И. Семенов, пользуется особой терминологией, из которой в данном отрывке проявились «параформация», «неополитарные» и «антиреволюция». Объяснять, что все эти мудреные термины означают, мы не станем, так как к теме нашей статьи это не относится, а смысл сказанного все-таки понятен, невзирая на «неополитарные» и «параформации».
Смысл этот очень мрачен и заключается он в том, что капиталистическая стадия человеческой истории может оказаться гигантской дугой, и в свою прогрессивную восходящую эпоху капитализм поднял человечество на гигантскую высоту всего лишь затем, чтобы, рухнув с нее в период нисходящей фазы капитализма, оно разбилось вдребезги.
В свое время переход прогрессивной эволюции античных обществ в их прогрессирующую деградацию был закономерен и неизбежен, попытки остановить эту прогрессирующую деградацию оказались безрезультатны. Г. А. Завалько скажет об этих попытках так:
«Был исторически обреченный героизм Спартака и Аристоника, стремившихся уничтожить рабовладение, и еще более бесплодный героизм Гракхов и убийц Цезаря, стремившихся этот строй сохранить. И те, и другие были сметены историей; победа пришла к силам регресса…, чей успех можно сравнить с меткостью самоубийцы.
Античность погибла „вместе с борющимися классами“, и об устойчивом прогрессе в Европе можно говорить только начиная с VIII века. История не прервалась, но прогресс VIII века не отменяет факт регресса десяти предыдущих веков».
Если поезд катится в пропасть и попытки остановить его оказались неудачны, можно называть такие попытки «исторически обреченным героизмом». Но прогрессивный машинист, ведущий поезд к пропасти, распевая бравурные шлягеры, при всей своей прогрессивности обречен ничуть не меньше.
Поэтому в том весьма оптимистическом, но практически невероятном случае, если деградация капитализма все-таки не уничтожит человечество, а всего лишь отбросит его к примитивной аграрной экономике, как отбросила в свое время средиземноморское общество деградация Римской империи, и если в каком-нибудь XXVIII веке возобновится «устойчивый прогресс», то историк XX– XIX века сможет рассуждать об «исторически обреченном героизме» парижских санкюлотов 1793 г. и русских крестьян — общинников 1917–1921 гг., а также анархистов из аргентинской ФОРА, призывавших пролетариат «встать железной стеной на пути капиталистического прогресса»…
Впрочем, окончательная судьба рода людского пока еще не известна. И утешительные иллюзии, и безысходный пессимизм одинаково вредны тем, что побуждает опускать руки и устраняться от борьбы. Единственное, что можно сказать пока с уверенностью: «боритесь — и поборете», если будете сражаться — можете победить, если заранее смиритесь с поражением, неизбежно проиграете…