Поскитавшись по улицам, Сашка нашёл дом семьи Анисовых. В сенях тот же запах примуса, в доме тот же хрипловатый голос Анисихи. Её муж восседал на кривом стуле перед опустевшей бутылкой, гаркая что-то. Выпученные глаза его уставились на вошедшего. Но вопрос задала ему Анисиха:
- Чего явился? Нет ваших тут никого. Анна убралась к сестре, в Омск.
- А, может, я с дядей Колей поболтать хочу – ответил Сашка, подумав: «И тётя Нюра в Омске…»
- Ба-а! - загудел Анисов, - Вовка к нам приехал!
- Не Вовка, а Саша, - прошипела Анисиха.
- Всё равно… Чего надо, меня спрашивай, - махнул рукой Анисов, - Дай мальцу деньгу, пусть за горючим слетает, какой разговор всухую?
Анисиха как будто ждала этого: подпрыгнула с табуретки, швырнула нож в ведро с очищенным картофелем и шмыгнула в комнату, где зашелестела бумажками.
- От первой отказываться нельзя, - подмигнул Анисов Сашке, когда тот сбегал за поллитровкой.
Передёрнувшись, Сашка медленно выпил полстакана водки. Голова его от голода закружилась, и он налёг на картошку с солёными огурчиками и хлебом.
- И куда теперь путь держишь? - спросила Анисиха, улыбнувшись загадочно.
- Да я…
- Ни к чему тут фантазировать, я знаю про колонию. Так чего ты здесь?
- Сбежал...
- Наплюй и размажь, - встрял в разговор Анисов.
Допив то, что оставалось в бутылке, он стукнул в грудь себя ладонью и громко загудел: « Я Колян – ураган…»
- Закусывай, старый хрен, - толкнула его локтём Анисиха. – Свалишься.
Аниисов оглушительно саданул обеими кулаками о стол и заорал хриплым басом: «Мой паровоз, вперёд летит…» Сашка растёр руками глаза: усталость брала своё. Тогда Анисиха показала ему на чулан и сама замурлыкала песню про летящий паровоз. Сашка устало упал на старое тряпьё, лежавшее на полу чулана, и уснул.
Разбудили его яркие лучи утреннего солнца, бойко пронзившие пыльное оконце чулана. «Шух – шух – шух» - шумели за окошком голуби. Шипел и примус, в чулан уже проник запах керосина. Сашка потянулся. Хорошо было, проснувшись, не слышать голоса командиров и воспитателей, не получать пинки. Чувство свободы было необыкновенно сладостным! Жаль только, что ни на миг не уходило беспокойство. В его неопределённом положении невозможно было не думать о грядущем дне: за душою ни денег, ни документов.
Завтрак прошёл в глубоком молчании. Напившись чаю и съев булочку, намазанную маргарином, Сашка посмотрел на хмурое лицо тётки, не выпускающей изо рта дешёвой папироски: пора была узнать, с кем и как проживает его бабушка.
- К бабке Агафье надумал? - спросила догадливая Анисиха. – Они с Анькой живут. Анька, кажется, где-то работает. А мамаша твоя убралась из Омска с новым мужем, и с ними Вовка. Такие вот новости. Ты, конечно, не знаешь об этом. Адрес Аньки у меня есть, а адреса мамаши - нету. Да он тебе не нужен: не поедешь к ней. А к бабке на что поедешь?
- Мне бы хлеба или сухариков… Я без билета, - Сашка постарался улыбнуться как можно спокойней.
- Вот что, - Анисиха приблизила к Сашке морщинистое лицо. - В тайге полно шишек и земляники. Мальчишки продают – на рубль две шишки. Земляника и того дороже. Бери ведро и мешок, и езжай, куды все сейчас ездют. Продашь – и на билет будет и на мягкие булочки.
- Давай мешок и ведро! - Сашка вскочил, как угорелый.
- Какой прыткий, - улыбнулась Анисиха. - Время не раннее, а дорога далёкая. Нужно ехать утром. Завтра поезжай. Примерь штиблеты, вон у двери, они старые, но босым по лесу нельзя ходить.
Чтобы как–то скоротать день, Сашка отправился к воде, шлёпая поношенной обувью. Невдалеке текла маленькая речка Кача, но он отправился дальше, к Енисею. Вернувшись к вечеру, поел варёной картошки с ржаным хлебом и завалился в чулане, попросив разбудить его пораньше. Выспавшись прошедшей ночью, спал он плохо, проснулся рано. Наткнувшись в сенях на ведро, в которое был всунут мешок, он схватив его и побежал к вокзалу.
Вдали, там, где Енисей, было светло, но у вокзала стоял туман. На перроне, несмотря на ранний час, шумела толпа – ягодники и шишкари. Беспрерывно проезжали поезда – пассажирские и товарные, но толпа оставалась на месте. Одна моложавая бабка расхваливала места, где, по её рассказам, растёт земляника; возле неё собралась толпа. Сашка решил из виду не упускать бабку. Наконец, остановился ожидаемый всеми пригородный; в считанные минуты крыши вагонов были облеплены людьми – все с вёдрами, мешками и корзинами. Сашка уселся около бабки, у которой не заканчивались хвалебные басни о ягодных местах. Молодой парень спросил её, есть ли кедры там, на что она ответила, что шишки подальше, не доходя до Лысой горы. «Только в медвежий лог не спускайся, - предостерегла.- Там малинник, любимое место медведей». Сашка решил идти вместе с бабкой, досадуя, что похвальбой она привлекает к себе много людей.
Поезд шёл не быстро. Встречный ветер сметал с крыш паровозную пыль, но на подъёме пыхтящий паровоз снова начинал сильно дымить, дым обволакивал вагоны, лез в ноздри и глаза. Послышался чей-то крик, кто-то запел блатные частушки. С соседней крыши на ходу ловко перепрыгнули три подвыпивших мужика, в хромовых сапожках, с наколками на руках. Один из них, покачнувшись, облапил пожилого мужчину и чуть не свалил его с крыши. Мужчина промолчал, но бабка, испугавшись за него, громко завизжала и крикнула, обращаясь к пьяному: «Побойся Бога, чуток не скинул!» Больше она ничего не сказала, но этого было достаточно: пьяный, подойдя к ней, зло пнул её ведро. Ведро покатилось к краю вагона, бабка метнулась за ним, чтобы поймать, через секунду она и ведро свалились вниз. Люди, сидящие на крыше, обескураженные случившимся, вытянули шеи. «Живая! - радостно крикнула женщина. - Сидит на шлаке и кулаком машет». Послышался смех. А эти трое, усевшись на крышу, закурили, постоянно плюясь под ноги.
На полустанке под названием «Снежница» половина крыш освободилась. Сошёл и Сашка, который был под впечатлением происшедшего. Спросив у шишкарей, в какой стороне Лысая гора, он углубился в тайгу.
Продолжение следует...
