Две декады октября у меня в Подённом учёте полётов пропущены. Я начал тянуть лямку на боевом дежурстве.
У меня появилось время, чтобы посмотреть на своё звено под другим ракурсом.
К этому времени уже выяснилась ещё одна особенность братьев Карамазовых: они оказались хроническими опоздунами. Кто-нибудь из них обязательно опаздывал на утреннее полковое построение. На 1-3 минуты.
Чаще всего они приходили до появления командира полка и просили разрешения у начальника штаба полка стать в строй. Начальник штаба разрешал и бросал на меня укоризненный взгляд. Не на комэску, который уже доложил, что эскадрилья построена в полном составе, а на меня.
На мой вопрос о причинах опоздания, старлеи отвечали, мол, официантки долго обслуживали на завтраке. Я уходил из столовой — лётчиков моих ещё за столом и в помине не было. Только старший лётчик, как штык!
Какие официантки? Если опаздываешь на построение, то какой может быть завтрак? Мимо столовой! Как можно, товарищ командир, питание — основа летания, возражали мне старлеи.
Я первый раз встретился с таким отношением офицеров к дисциплине времени. Моих подчинённых. Лётчиков!
Однажды, когда Карамазов-4 появился уже после командира полка, тот, разрешив ему стать в строй, произнёс в мой адрес: «Я начинаю сомневаться — а своё ли вы место занимаете, товарищ гвардии капитан?»
Во как! Три года вы не могли всем полком этих щелкопёров приучить к дисциплине времени, а хотите, чтобы я это сделал за три месяца? Интересненько!
Терпение моё лопнуло. Я объявил Карамазовым, что за каждое их опоздание буду объявлять им замечание. За третьим замечанием будет объявляться выговор, а за третьим выговором — строгий выговор. А выговор уже записывался в Личное дело.
Это было не в обычаях отношений командиров звеньев со своими лётчиками. Старлеи только иронически усмехнулись на моё заявление.
Правильно они улыбались. Я не смог подать начальнику штаба эскадрильи в еженедельную дисциплинарную практику выговоры своим старлеям. А они до них дошли по моей методе, не сомневайтесь. Стрёмно мне показалось это. Опять же, это ухудшало дисциплинарные показатели эскадрильи. Командиры на меня коситься будут. Не в этом дело - не в обычаях такое было между командирами звеньев и лётчиками. И подтверждение этому я вскоре получил в этом полку.
Стал я ходить в дежурное звено со своими лётчиками. То с Карамазовым-2, то с Карамазовым-4. Поначалу ходили на дневное дежурство. Естественно, я — старшим. А время дежурства делилось пополам, одну половину один лётчик сидит в высотном костюме, вторую — другой. Высотный костюм — это вам не смокинг. Тоскливо в нём существовать по нескольку часов подряд.
Приходим дежурить с Карамазовым-2. Бросили на пальцах — кому первому эти вериги одевать. Карамазову. А он разоблачается до шёлкового белья и ложится в комнате отдыха, не надевая высотный костюм. И сразу засыпает. Что за новости? Бужу. Он мне в ответ, мол, товарищ командир, я в норматив взлёта уложусь, не беспокойтесь. Вот оно что, значит. Ладно. Жду когда товарищ заснёт крепко. Это не долго было ждать. Похоже, этот гад перед дежурством не отдыхал толком. Танцульки у них были опять.
Звоню на Командный пункт дежурному офицеру боевого управления:
- Можешь дать сигнал «готовность №1»?
- А зачем?
- Лётчика своего хочу потренировать.
Пауза, потом немного удивлённо:
- Могу-у-у.
- Отлично! Даёшь сигнал через 5 минут. За это время успею предупредить технический состав и срочную службу, чтобы они не дёргались.
Через 5 минут звучит сирена и загорается табло «Готовность №1». Вместо обычного топота ног после такого сигнала, в дежурном домике - тишина. Но сонный лётчик этого не замечает, прибежав к шкафу со снаряжением в одном белье, держа в руках брюки и куртку комбеза, и ботинки. Боец-высотник начинает запихивать его в тесный высотный костюм. Я стою в проёме дверей комнаты лётчиков и демонстративно смотрю на секундомер штурманских часов на своей руке.
Процесс облачения идёт трудно — бойцу сложно засунуть вялые члены сонного лётчика в тесную ткань, даже при шёлковом белье, которое для этого и одевают лётчики. Я уже вижу, что норматив времени по занятию готовности в кабине, Карамазову, в таком состоянии, не по плечу. Но не прекращаю тренировки. Он же будет говорить, что он бы уложился в норматив, если бы…
Наконец, лётчик облачён, схватив карты, маску и наколенник, он выскакивает под мои подбадривания — время, время, время - из домика. И тяжело бежит по дорожке на стоянку самолётов, не замечая любопытного взгляда часового у самолётов. Подбегает к стремянке, делает на ней пару шагов и упирается взглядом в чехол на фонаре кабины. Немая сцена!
Карамазов удивлённо оглядывает стоянку в поисках техника и механиков. Но на стоянке — один часовой, который деликатно отворачивается, чтобы скрыть от лётчика свою усмешку. Тут горе-истребитель понимает, что его разыграли. Опускается со стремянки на бетонку и смотрит на домик, где командир ему машет рукой из проёма входной двери. Устало возвращается в домик. Губы его шевелятся и я читаю по ним не самые лестные слова в мой адрес.
- Это вы, товарищ командир, устроили?
- И ещё раз устрою, если не будешь высотный костюм надевать во «второй готовности» к вылету. Не уложился в норматив! Как раз облачение и съело время.
- Какой же вы…
- Высотный костюм во «второй готовности» должен быть на лётчике!
Карамазов-2 суёт бойцу-высотнику полётные прибамбасы и, не раздеваясь, идёт в комнату отдыха и валится на кровать. Через пять минут я заглядываю туда и нахожу его безмятежно спящим. Как с гуся вода! Чёрт с тобой, отсыпайся, если тебе дома не дают. Беседа с жёнами Карамазовых опять замаячила в моей голове.
На следующий день в коридоре учебной базы меня перехватил однокашник Костя Живула. Схватив за локоть и приблизившись к моему уху, он полушёпотом спросил: - А правда, что ты вчера в дежурном звене своего Карамазова тренировал «готовность №1» занимать?
- Правда, - ответил я, удивившись про себя, что такая ерунда уже известна лётчикам другой эскадрильи.
Костя отодвинулся от меня и удивлённо произнёс:
- Ну, Толя, ты даёшь!
И побежал дальше по своим делам.
Я понял, что совершил что-то предосудительное в этом полку.
Вот как тут дашь выговор лётчику в дисциплинарную практику начальнику штаба эскадрильи?
С этими ребятами нужны неординарные методы. А какие?
Карамазов-4 высотный костюм одевал при дежурстве со мной. Но у него была своя фишка.
Однажды, когда я был во «второй готовности» - в высотном костюме, а Карамазов-4 — в «третьей», я заметил, что он пропал из комнаты лётчиков. Время шло, он не появлялся, меня не предупредил куда пойдёт, это начало меня беспокоить. Пошёл на улицу его искать. Дневальный подсказал мне направление, в котором он скрылся. Нашёл его в укромном месте на бетонном пятачке. Он босиком отрабатывал удары каратэ. С громкими выдохами и криками.
- Ты что, офигел?
- А что такого, товарищи командир? Я в «третьей» готовности. Какая разница — в комнате я сижу или тут разминаюсь. Я же на территории дежурного звена нахожусь. В норматив я уложусь.
Вот же блин! Ещё один - «уложусь». Плюнул и пошёл в комнату отдыха читать Инструкцию самолёта. Но ничего в голову не лезло, меня душило раздражение.
На мою беду в дежурное звено заявился замкомполка Баранов. Принял мой доклад, прошёлся по помещениям для лётчиков и удивлённо спросил: - А где второй?
- На улице тренирует удары каратэ, - доложил подполковнику, думая, что он в курсе увлечений всех лётчиков.
Подполковник - офицер адекватный, спокойный нравом, юмор понимает, не злобствует. Служит в полку уже второй год, прибыв из ПВОшного полка по замене.
- На улице? Тренирует каратэ?! Вы что тут, офигели?! А если будет команда «Воздух» паре?
Я развёл руками.
- А ну, давай его сюда!
Значит, не знает про увлечения. Да и когда ему этой ерундой интересоваться?
Зову напарника, сообщив, что у нас Баранов с проверкой. Карамазов суёт босые ноги в лётные ботинки и торопится за мной.
Баранов долго молча смотрит на лётчика с выражением лица, будто он видит перед собой какую-то несуразицу.
Не на того напали, товарищ гвардии подполковник.
Не дождавшись от Карамазова-4 виноватого вида, замкомполка, наконец, выдаёт:
- Ты… это… Ты что, офигел? Страх потерял?!
Карамазов повторяет ему те же аргументы, которые лепил и мне. Баранов впадает в ступор и смотрит на лётчика с таким выражением лица, будто видит перед собой величайшую несуразицу.
Карамазов, не поняв священного ужаса старого ПВОшника его преступлением и устав от этого взгляда, начинает повторять свои доводы в расширенном виде.
- Молчать! - рычит Баранов, - здесь тебе боевое дежурство, а не спортзал. Ты должен экономить силы для встречи с противником и морально готовиться к этому, а ты устроил тут тренировку. Молчать! - это начальник заметил, что лётчик открыл рот, чтобы что-то пояснить.
Баранов делает ещё одну театральную паузу, поднимается с кресла и говорит мне, брезгливо кивая в сторону Карамазова:
- Ты… это… Надо с этими что-то делать… Прими меры, командир. А то тебе… это... самому не поздоровится.
Я провожаю удручённого начальника на выход. На ступеньках он останавливается, оборачивается ко мне и говорит, сокрушённо покачивая головой:
- Ты… это… Подумай об этом, командир. Пока о тебе не подумали.
И уходит.
Думаю, я думаю, товарищ гвардии подполковник. Только ничего не придумаю никак.
