Помилуй нас, Бог Всемогущий,
И нашей молитве внемли!
Так истребитель погиб «Стерегущий»
Вдали от родимой земли.
Командир прокричал: «Ну, ребята!
Для нас не взойдет уж заря.
Героями Русь ведь богата:
Умремте ж и мы за Царя!»
И вмиг отворили кингстоны
И в бездну морскую ушли
Без ропота, даже без стона,
Вдали от родимой земли.
И чайки туда прилетели,
Кружатся с предсмертной тоской,
И вечную память пропели
Героям в пучине морской.
Автор, вероятно, на сей раз русский, но с нашего общества это позора не снимает. Ибо этого автора общество попросту не узнало или не запомнило. Общество запоминало совсем иную "литературу". Так в одной из газет Севастополя псевдонимно публиковались рассказы "народного самородка" террориста Никандрова, пребывавшего в тот момент в городской тюрьме. Как они попадали из тюрьмы в редакцию? А замечательно просто. Камеру за политическим прибирал уголовный, через уголовного и шло всё сношениe газеты с преступником. Об этой прелести нам восторженно повествует опять же Паустовский, равно как и о том, что по освобождении Никандров тут же поехал в гости в Балаклаву к прежде ему незнакомому Куприну.
Мы с горечью и тоской задаемся вопросом - как какое могло совершиться - как святые матросы с "Варяга" и "Стерегущего" оборотились в наkоkаиненных матросиков революции?
А здесь надлежит сказать "спасибо" опять же тогдашним властителям дум. Растлителям дум. Ведь Куприна читывали и офицеры.
Подходил пожать руку за "Поединок" прогрессивному писателю и невзрачный офицерик Петр Петрович, лейтенант, не награжденный ничем, кроме памятной медали о царствовании Императора Александра III. Его и нечем было наградить, о ту пору лейтенант пороха не нюхал. Впрочем, вовсе обычным уже и тогда не слыл. К примеру, брак с официально имеющей "желтый билет" прoститутkой обычным делом в офицерской среде никак не был.
Если, изрекая, что в армейском тылу воровали, Паустовский подразумевает этого лейтенанта, то - да: растрата и дезертирство также украшают его биографию.
Фамилия офицерика была - Шмидт.
Что же: действительно опасными народные восстания редко получаются без ренегатов - Болотниковых и Гаейров.
Кстати, загадка. Каким образом Паустовский мог бы обосновать определение боевого командующего Линевича как "маньяка", не знает никто, и прежде всего не знал сам Паустовский, усвоивший прежде невиданную полемическую манеру Ленина: обзывайся чем попало, авось прилипнет. А вот как Паустовский "проглядел" официальный диагноз прекрасного Шмидта, поставленный 1897 в Нагасакский береговом лазарете: «шизофрения с манией величия». Проще: маньяк. Удивительны дела и слова живущих по лжи.
Впрочем, надлежит сказать, что Петр Шмидт был уродом в семье: сын и отец достойных и доблестных военных, людей чести.
Вот, как (не впадая при этом в Хамов грех), аттестовал его Евгений Шмидт, участник Белого Исхода:
«За что ты погиб, отец? Неужели для того, чтобы твой сын увидел, как рушатся устои тысячелетнего государства, расшатанные подлыми руками наемных убийц, растлителей своего народа?»
Лучше не скажешь.
Мятеж на крейсере "Очаков", начавшийся в тяжелое для страны время, осенью завершения войны с Японией, является одной из самых страшный и вне сомнения позорных страниц отечественной истории. Кстати характерно, что в момент мятежа многие матросы искренне (уж как им это подавали - непостижимо) считали, что они отнюдь не против Государя. Бред: поднимая красный флаг, Шмидт приказывал играть "Боже Царя храни".
Но когда джинн выпущен из бутылки - его уже не загонишь обратно. В сказке это возможно, в жизни - увы.
Но мы - про Куприна.
"Куприн был очевидцем очаковского восстания. На его глазах ночью 15 ноября крепостные орудия Севастополя подожгли революционный крейсер, а каратели с пристани расстреливали из пулеметов матросов, пытавшихся вплавь спастись с пылающего корабля. Потрясённый увиденным, Куприн откликнулся на расправу вице-адмирала Чухнина с восставшим гневным очерком "События в Севастополе", опубликованным в петербургской газете "Наша жизнь" 1 декабря 1905 года. После появления этой корреспонденции Чухниным был отдан приказ о немедленной высылке Куприна из Севастопольского округа. Одновременно вице-адмирал возбудил против писателя судебное преследование; после допроса у судебного следователя Куприну разрешили выехать в Петербург".
Вопрос тут не только в том - а что прикажете делать с теми, кто нарушил присягу, взял в заложники своих офицеров и мирных жителей, палил из пушек по русскому городу? В какой стране за такое гладят по головке?
Вопрос в том, что едва ли "преследование" было возбуждено из-за очерка в газете, каким бы подлым тот ни был.
"Куприн разрабатывает и осуществляет план сокрытия десятка матросов с «Очакова», спасшихся в Балаклаве. Он достаёт им гражданскую одежду и проводит на виноградники композитора П.И. Бларамберга, изобретательно отвлекая полицейских «пьяными» выходками".
И ведь эти люди всерьез думают, будто они сего писателя хвалят.
По факту: литератор Куприн укрывал военных изменников и террористов, которые на удивление хорошо знали, к кому им направляться.
“Честь (????) спасения этих матросов-очаковцев принадлежит исключительно Куприну”. Это баснословное высказывание принадлежит народовольцу Евсею Аспизу, большому другу и сообщнику Куприна. Да уж, поучили Аспизы и прочие аспиды нас "чести". До сих пор не расхлебать.
Но тема военной доблести и штатского безумия ещё отнюдь не закрыта. Продолжение будет.
изображения взяты из открытого доступа