Могу сказать вам точно – ныть и клянчить я не любил. Однако я потратил на это добрую половину вечера, унижаясь и канюча, чтобы мама отпустила меня погулять во двор. Взрослые всегда изобретательны в наказаниях. В школе мне рассказывали, как в средние века неугодных людей медленно погружали в кипящее масло, слушая их нечеловеческие крики. Стоило мне представить эту хитрую процедуру, как меня мутило. Так вышло, что я уродился впечатлительным мальчиком. Однажды, когда мама жарила блины, одна крохотная масляная капелька попала мне на руку… Как настоящий мужчина, я плакал недолго и быстро взял себя в руки. Боль была похожа на укол, словно в руку впилось горячее сверло, а затем стало медленно вкручиваться под кожу. У меня и сейчас по спине бегут мурашки… Что-то я отвлекся. Да, взрослые – очень изобретательные создания. Стоило мне принести домой единственную тройку за неделю и заявить, что уроки мне делать не нужно, как мама мигом прикинула эффективную схему наказания.
Я не мог без улицы. Вы же сами все понимаете. Весна. Май. И я смотрю из окна, как пацаны играют в стоп-землю. Коля снова споткнулся и чуть не растянулся на рукоходе, Пашка, как всегда, влез на свою нычку. Она была на самой верхушке крыши железной горки. Из всех ребят лишь я мог туда забраться, и, если бы я водил, Пашке бы пришлось несладко, потому что я знал горку, как свои пять пальцев. Закрытые глаза не были для меня проблемой. Но время шло, я видел, как друзьям надоела игра, и они ходят в кусты, чтобы покурить бычки. Я тоже хотел. Даже припас парочку качественных в щели под балконом. Но мама все разрушила. Я был зол и чувствовал, как к горлу подступает удушье обиды.
Ломать комедию гордости пришлось недолго, ибо я сдался, увидев, как Гоголь принес на площадку новенький футбольный мяч с логотипом Барселоны. Я натянул на себя полосатую майку Роналдиньо и через минуту клянчил у мамы прогулку, обещая ей все, что пожелает.
– Уроки выучи, и потом поговорим.
Ее слова привели меня в бешенство. Как я мог быстро выучить целый параграф? Никак! На это уйдет не один час, за который все друзья разбегутся по домам.
– А нечего было тянуть, – в ответ на мою истерику сказала мама. – Друзья твои сразу все сделали и гуляют спокойно.
Без толку объяснять маме, что друзья еще те хитрецы. У Пашки вообще было два дневника. Для учителей и для родителей. Я с провокационным ревом заперся в комнате, хлопнув дверью так, что сам перепугался. Красный от слез, я долго молотил подушку и швырял игрушки в стену. Моя бедная морская свинка подняла такой пронзительный свист, что пришлось вмешаться отцу. А это уже другая лига. Я успокоился и перешел к стадии тихих рыданий. Затем я сжал кулаки и, как настоящий мужик, завис над учебником, зубря текст.
Бить себя книгой по голове, показалось мне отличной идеей. Пусть слышат и знают до чего меня довели. Бедный я несчастный. Но никто не реагировал, тогда я лупил себя уже для души. Не так увлеченно. Спустя два часа, миновав две безуспешные попытки, которые вновь оканчивались истерикой, я пересказал маме параграф слово в слово, чем весьма ее удивил. Она утвердительно кивнула и хотела погладить меня, но я вывернулся и пошел в прихожую, надевать ботинки на липучке. Порой взрослые так легко забывают свои поступки, будто ничего и не было. Как можно сначала извести до последней капельки души, а потом лезть с лаской? Не уж, дудки. Был уговор, я его выполнил.
– А поесть? – смеясь, сказала мама, когда я уже оделся.
Она издевалась надо мной. Нет, честное слово. К тому моменту я уже перестал испытывать какие-либо эмоции, и потому разулся, и прошел в кухню, где мигом заглотил макароны с котлетой, выпил стакан воды и вновь оказался в прихожей. Мне казалось, что на ужин ушла целая вечность. Я нарочно проигнорировал наставления мамы: она твердила, что через час я уже должен быть дома. Конечно! Она же продержала меня в заточении весь день, а теперь ставит рамки, потому что поздно. Все это время я мог гулять, а насытившись, довольным вернуться домой, поесть и выучить параграф перед сном. И как она этого не понимала?..
Я вышел на улицу. Майский пряный воздух был густым. Он пах землей и листвой, с тонкими нотками талого льда (привет от апреля). Солнце уходило, оставив двор без лучей, небо за пятиэтажками стало оранжевым. Я обогнул дом, бежал так быстро, насколько мог, словно от этого что-то могло измениться, словно я пробегу сквозь время, отмотав его назад. К сожалению, дети на такое неспособны, и я замер перед пустым, темнеющим двором.
Окна домов потихоньку вспыхивали. За ними люди готовили ужин, читали или смотрели телевизор. И почему взрослые готовы променять улицу на какую-то коробку с картинками? На площадке подростки гоняли старый, облезший мяч. Я слышал их ломающиеся голоса, видел угольки сигарет и темные силуэты. Если я хочу остаться цел, туда лезть не следует.
От вида площадки на моих глазах навернулись слезы. Вся обида, какая была во мне в ту минуту, обрушилась на глаза большой соленой волной. Волной несправедливости. Я вытер слезы кулаком и пошел к подъезду Коли.
– А коля выйдет? – спросил я у его матери, когда она открыла мне дверь.
– Коля только что вернулся, Сашка. Ты чего так поздно? – ответила она.
– Уроки учил, – сказал я, стараясь не разрыдаться.
– Вот, сразу видно – ответственный мальчик! Не то, что мой… Ну, ничего, завтра погуляете.
Я кивнул и побрел обратно на двор. Мне казалось, что мама испортила мне всю жизнь. Я сел на скамейку у песочницы и достал пустой спичечный коробок. Одно радует – вечером можно поймать майского жука. Натолкав в коробок березовых листьев, я принялся расхаживать под деревьями в поисках знакомого жужжания, задрав голову к тлеющему небу цвета персиковых долек. Мне подвернулась большая удача, и искать пришлось недолго. На одной из нижних веток сидел крупный усатый жук, который с аппетитом поедал молодой лист. Я посадил его на палец, лапки были цепкими. Майский жук долго соображает лететь ему или нет, потому я без проблем засунул находку в коробок, закрыл и подставил ухо. Скребется. Все это отвлекло меня от пережитых страданий. Я даже перестал злиться на маму.
Обогнув свой дом с другой стороны я уже шел домой, когда увидел у соседнего подъезда знакомую компанию. Это были Ирка Лисова, Алина Крутилина и мой одноклассник – Дима Морковкин. Алина и Ира были старше нас на год, поэтому гулять с ними было почетно. Диму я видел здесь часто, он приезжал к Ирке из другого двора на велосипеде. Это было знаком его крутости. Мало кто мог позволить себе выйти за территорию двора, а Дима мог. За ним уже тогда тянулась слава местного хулигана, но я не придавал этому значения.
– О, Сашка-дурашка! – сказал Дима, заметив меня. – А что это ты тут так поздно лазаешь?
Ира и Алина захохотали, отчего мне стало стыдно и неловко.
– Ничего. Домой иду.
Все рассмеялись еще больше.
– Давай-давай. Время детское! – засмеялся Дима, обняв Иру за талию.
– Ну, чего ты так с ним, – сказала она Диме. – Чем ты занимался, Саша?
– Ловил майского жука!
– Да? Ничего себе! Поймал?
– Поймал, – сказал я довольно и поднял коробок. – Тут он.
Девочки защебетали от интереса, Дима делал вид, что ему пофигу, но я знал, что это не так. Он внимательно наблюдал со стороны, вытянув шею, когда Ира и Алина подбежали ко мне. От Иры пахло полевыми цветами и кремом. Я замер на мгновение, чтобы насладиться моментом, держа коробок наготове.
– И где он? – спросила Алина.
– Тут. В коробке, – ответил я и поднес его к уху Иры.
– Ой! Шуршит! – вскрикнула Ира. Я радовался, что сумел удивить ее.
Она не казалась мне заносчивой девчонкой, какой была Алина. Ира всегда была добра ко мне и улыбалась, когда я с ней здоровался по пути в школу.
– А можно посмотреть? – спросила Ира.
Я замялся. Это был первый майский жук, которого я нашел сам, и мне не хотелось, чтобы он улетел, или чтобы Ира или Алина случайно оторвали ему лапку.
– Не знаю… – начал я.
– Ну пожалуйста! – протянула Ира.
И с ее словами, сопровождаемыми улыбкой и блеском карих глаз, мое сердце растаяло. Ира была очень красивой девочкой. Стройная, со вздернутым носиком, она почти всегда собирала волосы в аккуратный пучок.
– Ладно…
Я приоткрыл коробок и из него показались усы и пушистая спинка жука. Девочки вскрикнули и отскочили в сторону, но я их успокоил, убедив, что жук безобиден и не кусается. Я посадил его на палец, потом переложил на дрожащую Ирину ладонь.
– Царапается! – хихикнула Ира.
В этот момент жук расправил крылья, и Ира выронила его на землю. Жук заелозил в песке, зажужжал и улетел в сгущающуюся темень вечера. Испугавшись, Ира положила руку мне на плечо.
– Прости… я не хотела.
В тот момент я думал только о ее невесомом прикосновении.
– Ничего. Нового найду, – улыбнулся я.
– Мы собираемся играть в московские прятки. Ты хочешь с нами? – спросила Ира.
Я посмотрел на Алину и на недовольную мину Димы.
– Да, хочу. Только я не знаю как.
Все оказалось просто. Ира в двух словах объяснила мне правила, а дальше я разобрался по ходу. Суть игры заключалась в том, чтобы спрятаться, пока ведущий считает до пятидесяти, а потом не попасться ему на глаза. Увидев игрока, ведущий должен подбежать к месту, где он считал вначале, сказать «гали-гали» и назвать имя игрока. Интерес был в том, что можно было попытаться добежать до точки счета раньше ведущего и сказать: «гали-гали за себя», стуча по стене. Таким образом, игрок оказывался в домике. «Загалился», так сказать. Правила были интересные, мне понравилась эта игра с самой первой секунды, хоть и попадался я чаще, чем остальные. Но я быстро влился и получал максимальное удовольствие хотя бы потому, что играл с Ирой.
Домой я вернулся поздно и получил трепки от родителей. К счастью, они у мня отходчивые. Я ложился спать с мыслями о прятках и Ириной улыбке.
Дальше все сложилось само собой. Я выходил во двор и сразу шел к Ириному подъезду, в поисках ребят, чтобы вновь утонуть в «московских», как мы их называли. Я ловко перебегал от машины к машине, водил ведущего кругами у трансформаторной будки и все чаще побеждал, завоевывая уважение Иры и ее друзей.
Как-то вечером, когда все стали расходиться по домам, я болтал с Алиной. В потоке разговора она сказала, что я ей нравлюсь, и что Ира с Димой встречаются. На меня будто вылили ведро холодной воды. Что такое это «встречаются?» Явно что-то нехорошее. Я проигнорировал признание Алины и стал расспрашивать ее об Ире и Диме. Алина сердито фыркнула и ушла, оставив меня одного под градом светящихся окон.
Внутри нестерпимо жгло. Я ходил по комнате от стены к стене, сложив руки за спиной, и пытался найти выход из ситуации. Дима и Ира часто ссорились. Я хорошо помнил момент, когда нашел ее в слезах у подъезда. Тогда она сказала, что Дима отказался ухаживать за ней и за все время ни разу не подарил ей ничего, даже коробки конфет. Теперь ее слова, сказанные заплаканным голосом, крутились в голове и никак не хотели выходить. Вдруг я замер посреди комнаты. Точно! Решение всегда сидело у меня на кончике носа. Просто я фокусировался совершенно на другом.
У родителей в спальне стояла большая копилка, в которую они складывали пятирублевые монеты. Я иногда покушался на ее содержимое, когда не хватало на пачку сухариков, а моя копилка была пуста. В субботу родители уехали в соседний город по работе, а я пробрался в спальню и вытянул из копилки целую горсть монет. Меня мучила совесть, но странное чувство к Ире мучило меня больше. Я высыпал деньги на стол, смешал с моими и пересчитал. Триста восемнадцать рублей. Отлично! Я сгреб монеты в пакет и отправился в магазин.
Продавщица долго пересчитывала мои сбережения, а после протянула тонкую красную коробку, с позолоченными буквами. Половина дела была сделана. Я спрятал конфеты под кроватью и стал ждать своего часа. А он наступил скоро.
Через пару дней я увидел Иру на улице совсем одну. Я пулей поднялся домой, схватил коробку и побежал обратно. Не знаю, из-за чего так сильно стучало мое сердце, когда я протягивал Ире конфеты. Не думаю, что от бега. Она так обрадовалась… И я понял, ее радость – это лучшее, что происходило со мной за все десять лет жизни. Ира обняла меня. Я стоял, как истукан, и не знал, что сказать. А закончилось все тем, что я убежал. Не знаю почему, но тогда мне казалось, что так надо.
В то утро крупные облака ползли по небу. Дима считал у подъезда, давая нам возможность спрятаться.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…
Я увидел Иру. Она спряталась за машиной прямо напротив меня. Я посмотрел на спину Димы.
– Двадцать два, двадцать три…
Я бросился к Ире через парковку и замер возле нее, задыхаясь.
– Что такое? – рассмеялась она.
Я поднял палец, призывая ее подождать, пока я отдышусь. Эта клоунада работала, потому что Ира рассмеялась еще сильней.
– Кого ты любишь? – спросил я.
По ее глазам было видно, что мой вопрос не доставил ей каких-либо неудобств. Она расплылась в мечтательной улыбке и подняла глаза, будто прикидывала, что к чему.
– Ну… Диму, – сказала она.
Я словно держал ее взглядом, взглядом полным надежды. То, что я услышал было понятно и так, я не рассчитывал, что Ира скажет иначе. Меня интересовало – будет ли продолжение. И оно было.
Помявшись перед ответом Ира сказала мне, понизив голос, наверное, самые важные слова.
– Может быть… Сашу.
Сашу… Сашу! Я вскочил от опьяняющей радости, забыв об игре, об этой роковой весне и целом мире. Все вокруг было неважным. Мне было незачем растрачиваться на что-то внешнее, когда внутри все било через край. Я вскочил, прокрутился на месте и изобразил празднующий жест. Ира рассмеялась слишком громко, чтобы оставаться незамеченной. Дима почти досчитал. Я повернулся и бросился бежать к трансформаторной будке, единственному месту, где я еще мог поводить Диму за нос.
В тот день я попадался чаще остальных, кто-то даже решил, что я заболел. Что ж, может, так и было, ибо сердце скакало в груди, как ненормальное.
Вечером мы сидели на лавочке у подъезда Иры и играли в «баню». Ведущей была Алина. Она, как всегда, сделала ложный замах и кинула мне маленький резиновый мячик.
– Баня!
Я поймал мяч без труда, насладившись разочарованием на лице Алины. Вопрос стоял серьезный: какая будет жена? Поймав мяч на слове «баня», я мог выбрать сам. И я не думал ни секунды, хотя стоило бы.
– Ира, – сказал я, отбрасывая мяч.
Глаза у Алины расширились от удивления настолько, что, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Она широко раскрыла рот, поспешно прикрыв его ладонью, согнулась пополам и засмеялась.
– Че? – с открытой угрозой протянул Дима, поднимаясь со скамейки.
Тут я понял, что сделал шаг в сторону и прямо сейчас слечу с каната удачи, оставшись с сочным синяком под глазом. Я уже приготовился, но тут вступилась Ира.
– Да мало ли что он там брякнул! – сказала она, схватив Диму за руки. – Я буду только твоей женой. Честно!
– Да-да, – подхватила Алина, поняв, что пахнет потасовкой, – на вот! Баня!
Она кинула мяч Диме так, что тот поймал его, просто вытянув руку. Все ждали Диминого ответа. Ира и Алина – глядя на него, я – уронив взгляд в землю.
– Ира! – сказал он и рассмеялся.
Девочки тут же подхватили его смех и продолжили играть, как ни в чем не бывало. Вскоре я попрощался с ребятами и пошел домой, где долго лежал на кровати, пока долгожданная, одинокая слеза не сорвалась с края глаза.
Новое утро принесло мне свежие силы. Я же говорил, что отходчивость это у нас семейное. Я с большим аппетитом уплел сытный завтрак, надел ботинки на липучках и пошел во двор. У Ириного подъезда я встретил Диму. Он, как всегда, хмурый и крутой проверял цепь у велосипеда. Я встал рядом с ним. Вчерашняя история вспыхнула во мне с новой силой, я чувствовал, как внутри раскаленное острие несправедливости замерло у самого сердца. Я не мог оставить все так, как оно было.
– Слушай, я вчера сказал про Иру, ну, когда играли в баню…
Дима нахмурился еще сильней и подошел ближе, оставив велосипед на подножке.
– Ну.
– Дело в том, что Ира говорила, что любит меня… – тут я понял, что закопал себя очень глубоко и надо выбираться, – но она тебя тоже больше любит…
– Че? – возмущенно переспросил Дима.
Я повторил, снова переставив слова так, что сам не совсем все понял. Дима закипал на глазах, пытаясь разобраться, а я, решив, что моя хвастливая миссия выполнена пошел играть во двор, оставив Диму одного в холодной тени многоэтажного дома.
Мы с Колей крутили барабаны. Это такие штуки, по которым можно было бегать, держась за ручки. Мой был со здоровенной вмятиной и крутился плохо, но я с горем пополам все-таки справлялся. Поверхность барабанов была металлической и, нагревшись на солнце, обжигала, когда мы пытались остановить раскрученный барабан руками. Мы с Колей говорили о супергероях, когда во дворе показались три велосипеда. Дима и двое его дружков. Они ехали в нашу сторону, яростно крутя педали. Я спрыгнул с барабана и пошел им навстречу, чтобы демонстративно поздороваться при Коле. Но у Димы, видимо, были другие планы. Он соскочил с велосипеда на ходу, позволив ему с грохотом рухнуть на землю, и кинулся на меня, пытаясь схватить за шею. Я отпрыгнул назад и отбил его руки в сторону. На моем лице замер страх, я продолжал отбиваться от ударов Димы. Все это время он твердил, что я полез не в свое дело, и разбавлял свои слова добрым количеством матюгов. Один раз он смог влепить мне по уху. Я запнулся о камень и больно упал на спину, издав хриплый звук. Дима угрожающе посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы, похожие на те, что были у меня тем вечером, кода я видел перед собой опустевший двор. Нижняя губа Димы дрожала. Он замахнулся. Я выставил вперед руки и сжался, но удара не последовало. Дима запрыгнул на велосипед и умчался прочь.
Я медленно поднялся, отряхнулся от травы и подошел к барабанам. Мои руки дрожали, я прислонился головой к железным поручням и заплакал. Коля молчал, он смотрел на меня, качая головой, а потом сказал, что ему надо домой. Видимо, боялся, что Дима вернется. Он оставил меня одного посреди площадки.
Сделать все честно – вот, что я хотел. Разве плохо, когда любят не одного человека? Видимо, Дима услышал то, что хотел услышать, а именно: «она тебя больше не любит…» Только спустя года я понял, как подло было с моей стороны влезать в чужую, зарождающуюся любовь и топтать ее, подобно тупому скоту. Я разрушил нечто прекрасное из-за своей прихоти, уничтожил, потому что хотел получить тоже, что и Дима. Думаю, я сделал то, что сделал не потому, что действительно любил, а потому что хотел себе такую же игрушку, как у другого. Это и сейчас кажется мне настолько по-детски мелочным и эгоистичным, что становится горько. Вспоминая эту историю, я хотел бы попросить прощения у Димы и Иры, за свою бездумную выходку.
Я поплелся домой, обогнул дом и увидел, как Дима запрыгивает на велосипед и уезжает от Иры. Она сделала пару шагов за ним, пытаясь все ему объяснить, но Дима уехал. Я встал за Ирой, вместе с ней провожая его взглядом, а когда она повернулась, постарался улыбнуться, глядя в ее стеклянные глаза.
– Значит, ты ему все рассказал?! – взорвалась Ира дрожащим голосом.
Эти слова были последними, что я от нее слышал. Она убежала в дом и после никогда со мной не говорила. Наша компания развалилась. Я еще какое-то время приходил к Ириному подъезду, сидел на скамейке и ждал, сам не зная чего. Но в открытых окнах ее балкона лишь белыми волнами поднимались шитые кружевом шторы.
