Это продолжение статьи "Вертолетная заброска", опубликованной еще 5 дней назад. Вот только сейчас дошли руки ее доделать.
Накануне мы после долгих мытарств и ожидания погоды в городе под дождем прилетели на реку Халанчигу в среднем течении и, высадившись с вертолета, сразу оказались в другом мире. Мире без громких звуков, суеты, но с насущной необходимостью обустроить с максимальным комфортом свой быт и выполнить все запланированные работы. А запланировано у нас было не много ни мало: обозначить границы пожара по берегам реки, описать начальные процессы восстановления растительности на пожарище, и, кроме того, посетить уникальные леса из ели сибирской и березы каменной, существующие только здесь, в Ямском еловом острове. Ведь нигде более эти деревья не встречаются на одной территории.
В день прилета погода не внушала оптимизма. Мы прошли по мокрым кустам лишь несколько сотен метров для общего представления о местности, полноценно работать в таких условиях было невозможно. Наутро следующего дня по выходе из палатки меня встретило ослепительное солнце и голубое небо с последними редкими облачками, отходящими к горизонту. Кусты еще не высохли, земля парила, но галька уже подсыхала. Вот теперь можно жить и работать!
Мы споро собрали лагерь, надули лодки и двинулись вниз по реке, периодически высаживаясь для работы. Первые пешие маршруты проходили по незатронутым пожаром местам – здесь еще не ступала нога ботаника, и мы не смогли удержаться от соблазна посмотреть, какие же здесь леса. Наверняка они не сильно отличаются от тех, что сгорели в прошлом году.
За небольшой полоской приречной растительности возвышался лиственничник с вкраплениями отдельных елок. Идти по нему трудно – под деревьями растут огромные кусты березки Миддендорфа в рост человека и выше, или трава почти такого же размера.
Трава в Ямских лесах – это отдельная история. Это громадные, в рост, или почти в рост человека мясистые стебли крестовника коноплеволистного, лабазника, дудника и многих других трав, растущие часто так густо, что через них приходится в прямом смысле продираться. Для них существует даже специальный термин – «высокотравье». Высокотравные сообщества обычны на Камчатке, Курильских островах и Сахалине, а у нас они встречаются только на полуострове Кони и вот здесь, на Яме.
За высокотравным лесом идут полоски заболоченной тундры, перемежающиеся перелесками из невысоких редких лиственниц и елок. После кустов идти по ним легко и приятно, несмотря на постоянное чавканье мокрого мха под ногами. Чуть дальше от реки начинаются невысокие сопки, сплошь заросшие лесом. Среди лиственниц виднеется немало елок, и главное – местами встречаются участки березняков. Обычно в них–то и растет все самое интересное. Медленно-медленно пробираемся к ним через плотно переплетенные между собой кусты березки Миддендорфа, и оказываемся словно в другом мире. После чахлых деревьев на болоте огромные березы, ели и лиственницы в 2–3 обхвата производят внушительное впечатление. К тому же ходить по каменноберезняку – одно удовольствие. Под ногами редкая невысокая трава, совершенно не мешающая ходьбе.
То тут, то там виднеются отдельные кусты рябины, увешанные оранжево–красными гроздьями. На гибких стеблях стрептопуса покачиваются прозрачно-красные, сказочно красивые ягоды. На концах тонких веточек жимолости Шамиссо не менее красивые, но несъедобные красные ягоды сидят попарно. Они время от времени словно вспыхивают от пронзающих их солнечных лучей, упавших на мгновение сквозь покачивающуюся листву.
Встречается еще множество менее заметных видов, редких в наших краях. Для них эти леса являются своеобразным убежищем – почти нигде больше они не растут. Сгорят леса – и вместе с ними исчезнет весь комплекс видов, обитающих в них. Неизвестно, смогут ли они когда–нибудь полностью восстановиться, а если смогут, то очень не скоро, нам до этого времени наверняка не дожить. А, между прочим, с болота мы видели, что восточный край этой сопки сгорел полностью, и скорее всего, там были такие же богатые леса…
Неизвестно также, способна ли ель восстанавливаться после пожара в нашем климате. Возможно, в будущем наши сегодняшние наблюдения помогут ответить на этот вопрос. Несколько дней мы ходили в маршруты из второго лагеря, но вот пришла пора снова сплавиться вниз по течению. Здесь мы сделали уже все, что хотели, к тому же постепенно начинает холодать, а в дне неспешного пути от нас есть зимовье, по слухам, не затронутое пожаром. Утренние заморозки будят потребность в печке под боком и в крыше над головой.
Ближе к обеду останавливаемся возле места, где дорога из тундры выходит на реку и, пройдя немного по дороге, впервые выходим на пожарище. Удручающее зрелище… Черные стволы лиственниц, рассыпчато–черная, сгоревшая дотла почва. И тишина – не слышно ни птицы, ни зверя. Пройти мы успели не более 300 метров, как вдруг услышали громкий хруст гальки под чьими-то шагами. Из-за поворота навстречу нам вышли три мужика. Судя по состоянию одежды и далеко не легкой небритости, в тайге они жили уже давно. Не знаю, кто из нас удивился больше. Наверное, все-таки они. Чувствовалось, что они заметно нервничают. Здороваясь, они как-то странно заглядывали нам за спину и бегали глазами по сторонам. Наконец, не выдержали, и спросили, на чем же мы приехали.
«На вертолете» - честно ответили мы.
«А... да, но это же давно и далеко было. А сейчас вы на чем?» - в глазах всех троих горела какая-то мысль, но я не сразу поняла, какая.
«На лодках» - сказали мы так же честно
Тут они совсем сникли, мысль в глазах потухла, и нам, наконец, пояснили, что у них застрял вездеход, вытащить они его своими силами не могут, и очень надеялись, что у нас есть какая-то техника и мы им поможем. А мы вот так их разочаровали.
Да, поясню, что в тот момент мы еще не дошли до границ заповедника и мужики имели полное право здесь находиться, топить и вытаскивать вездеходы, а уж зачем и куда они ехали – нас не касалось. Мы ведь даже не сотрудники заповедника.
Отказавшись от чая, мы вернулись к лодкам и продолжили путь.
Вскоре пожарище подошло к реке, и мимо нас на фоне неба поплыли уже не зеленые и желтые деревца, а обгорелые корни деревьев и кедрового стланика. На кромке обрыва горело почему–то сильнее всего. У самой воды почти везде сохранилась узкая полоска зеленой растительности, дальше от реки местами тоже что–то слабо зеленело, а вот на кромке попадали в сторону реки почти все деревья, и земля выгорела до того, что под ногами рассыпалась в пыль. Подниматься по склону было практически невозможно. Мы быстро с ног до головы покрылись золой, она оставляла черные полосы на одежде, скрипела на зубах. Хотелось побыстрее вернуться к лодкам, но мы все-таки делали описания, доходили до границ пожарища, чтобы оконтурить его с помощью GPS.
Наше печальное путешествие продолжалось до вечера. Местами то слева, то справа от реки попадались несгоревшие участки леса разной величины, слегка оживляя пейзаж, но общее тягостное впечатление они не развеивали. Заметно было, что вся живность тянется к реке. С лодок мы видели уток, но все тундровые озера были абсолютно пусты. На гарях почти не слышно даже вездесущих кедровок. Ни бурундуков, ни зайцев. Вдоль реки местами попадаются зарастающие медвежьи тропы. Если мишки и были здесь в этом году, то всего несколько раз. Нас отсутствие медведей ничуть не расстраивает, но дополняет картину общего запустения.
Вечером мы дошли-таки до домика. Это была обычная для этих мест небольшая избушка, где моя макушка почти упиралась в потолок, а из обстановки присутствовали печка, маленький столик и два лежака, которые здесь называют нарами. Отличное жилье для двоих. Главное – теплое, так как днем еще пригревало солнышко, а вот ночи становились все холоднее и холоднее.
Маршруты следующих дней только подтвердили первые впечатления. Ни зверья, ни птиц на пожарище мы так и не видели, а черные остовы обгоревших деревьев и кустов успели намозолить глаза. Хотя были и кое–какие обнадеживающие штрихи. Полусгоревшие кустики березки и ольхи выпустили новые чахлые побеги. Местами сохранились не полностью обгоревшие лиственницы и даже единичные елки. Лиственница вообще довольно устойчива к огню, и при не очень сильных пожарах часть деревьев вполне может восстановиться через некоторое время. Но то, что и ель может выжить после пожара, было для нас новостью. Хотя деревья выглядели очень больными, может быть, они так и погибнут через несколько лет… Интересно также, что по краям гарей многие необгоревшие ели были просто усыпаны шишками. Что это – ответная реакция на необходимость засевать освободившиеся площади? Или просто улучшились условия освещения и земля удобрена золой? Забегая вперед, скажу, что спустившись ниже по реке, в те места, где мы уже бывали, мы обнаружили, что в этот год у ели был очень высокий урожай шишек и семян, самый большой за все годы наших наблюдений. Этим, видимо, и объяснялось обилие свежих шишек на деревьях повсюду, не только по краям гари.
На заболоченных тундрах, которые составили около ¼ от общей территории пожара, последствия пожара были не так удручающи, как в лесу. Вероятно, сыграло свою роль то, что пожар был в конце сентября, когда большинство тундровых растений впали в зимнюю спячку и, отдав в жертву огню отмершие сухие части, сохранили возможность возобновления. На гари много вновь отросших кустиков голубики и морошки, конечно, пока еще без ягод, но через несколько лет будут и они. А вот брусника, шикша и клюква сгорели начисто, нам попадались только отдельные лишенные листьев обгоревшие веточки. Погибли также все редко встречающиеся растения – они всегда страдают в первую очередь при всяких катаклизмах. Процесс полного восстановления здесь тоже будет идти очень долго. На вопрос, будет ли восстанавливаться на пожарище ель, или ее полностью заменит лиственница, можно будет ответить не раньше, чем через 10-15 лет.
Но вот и последняя ночевка в избушке, ставшей нам настоящим домом на несколько дней. На самом деле, у нас еще был один день в запасе, но выйдя утром на берег, я увидела, что трава, дрова и лодки присыпаны тонким слоем снега, а по краю реки и лужах образовались тонкие корочки льда. С севера тянул несильный, но пронизывающий до костей ветерок. Небо еще вчера заволокло высокими полупрозрачными облаками свинцово-серого цвета – именно такие бывают у нас поздней осенью и ранней зимой. В воздухе отчетливо повисло ощущение неотвратимо надвигающейся зимы. Я надела на себя почти всё, что у меня было, и поняла, что этого хватает впритык. Если я вдруг промокну, переодеться будет не во что. А если температура упадет еще градусов на 5, то утеплиться будет непросто.
Посовещавшись, мы пришли к решению, что основные задачи выполнены, и можно двигаться на кордон, в цивилизацию. Отчалив, довольно быстро выходим из зоны пожара, и до чего же приятно смотреть на высокий красно–желто–зеленый осенний лес по берегам!
Вода в Халанчиге уже совершенно ледяная, северный ветер настойчиво напоминает о близости зимы, но мы не торопимся. Все–таки светит яркое солнце, даже слегка пригревает в закрытых от ветра местах, времени достаточно, и мы стараемся почаще причаливать, чтобы не только сделать лишнее описание, но и вдоволь налюбоваться пока еще яркими красками уходящей осени.
В живом лесу сразу заметно присутствие медведей. Свежие тропы по берегам, обглоданные рыбьи головы, а к вечеру мы встретили и самих медведей. Встреча получилась очень эффектная. Мы вылезли на очередную полянку, чтобы сделать описание. Поляна была сильно вытянутая в длину, довольно узкая и вся покрытая крупными кочками осоки высотой по колено. В какой-то момент мы разошлись по разным концам поляны, собака моя пропала из виду, и я уже хотела было ее свистнуть, но тут в кустах раздался негромкий треск, я решила, что это она там пробирается, и спокойно занялась своими делами. Но тут треск притих, я почему-то оглянулась, и увидела, что на поляну вываливаются три медведя – большой, поменьше, и совсем маленький. В свете заходящего солнца они были сказочно красивы – солнце светило почти им в спину, и их темные фигуры были окутаны ореолом просвеченной солнцем золотистой шерсти. Особенно хорошо почему-то выделялись уши… Смотрела я на них недолго. Стояла я как раз у медведей на пути и испытала сильное желание с этого пути убраться. В следующий момент я (не помню как!), в мгновение преодолев заросли березки, оказалась уже под ближайшим деревом и прикидывала свои шансы залезть на него. Шансы были не очень, дерево было хлипкое, но тут включились мозги, и я вспомнила про свисток. От собственной пронзительной трели заложило уши, и тут же с другого конца поляны раздался ответный свист. Медведи уже безо всякого треска мгновенно растворились в кустах, а я начала пробираться «на выход», к тропинке в середине поляны. Там ко мне выскочила совершенно счастливая собака, похоже, тихо пережидавшая катаклизм между кочек. Отругать ее очень хотелось, но было бессмысленно – она же не виновата, что я копошащихся в кустах медведей приняла за ее игры в охоту…
После этого происшествия мы уже не причаливали. Солнце клонилось к горизонту, да и устье Ямы было недалеко. Скоро сравнительно спокойные воды Халанчиги буквально вытолкнули нас на мощную ямскую струю. До кордона от устья совсем недалеко, но зевать нельзя – стремительное течение проносится прямо возле берега, к которому нужно причалить. Отмели никакой нет, и причаливать приходится на скорости в довольно глубоком месте.
Мы благополучно причалили, и я почти сразу поняла, что наши приключения подходят к концу. Нас уже ждал теплый домик, готовился ужин, топилась баня. Потом мы еще больше суток просидели на кордоне, поднимались по Яме двадцать километров до места прибытия вертолета, но ощущение завершенности путешествия возникло у меня именно в этот вечер, когда мы приехали к людям.
И только мысли о хрупкости еловых лесов не отпускают меня до конца. Я нередко мысленно возвращаюсь к этой теме, ловлю обрывочные новости о состоянии долины Халанчиги. Радует то, что пожаров в Ямском еловом острове больше не было.
Попасть в те края мне так больше пока и не удалось.