Ехать в составе эшелона, вне всякого сомнения, было удобнее, чем добираться пассажирским поездом. Пассажирские в то переменчивое время могли назначить, могли отменить, ничего не объясняя людям. Могли отправить поезд до одной станции, но доехать до нее не всегда удавалось, вполне можно было намертво застрять у какого-нибудь разъезда. Воинский эшелон худо-бедно все же двигался вперед. Медленно, с длительными стоянками на станциях или где-то посреди перегона, но вагоны катились к месту назначения. Небольшой отрезок пути от Челябинска до Омска, сопоставимый по расстоянию с таким же отрезком от Самары до Челябинска, эшелон, в котором ехал Андрей, преодолевал несколько дней.
Деливрон отнюдь не тяготился этой поездкой. Чувствовал себя неплохо, сам вставал и ходил по вагону. Повязку снимать не стал, потому что боль в отбитых и поломанных ребрах нет-нет да напоминала о себе острым уколом, пробиравшим до самого нутра. Нина Васильевна давала ему пить отвар из лечебных трав, убеждая, что кости скоро срастутся так, что о травме можно будет забыть. Синяки на лице за прошедшие дни сошли окончательно, в этом Андрей убедился, заглянув в осколок зеркала, которым мужчины-обитатели вагона пользовались, когда брились. Жизнь вошла в нормальное русло.
Команда, которая собралась под началом штабс-капитана Мордвинова, жила, словно единая семья. Тимофей Петрович, называвший себя последним командиром 22-го Сибирского стрелкового полка демобилизованной русской армии, подобрал себе попутчиков для дальней дороги из числа тех солдат, с кем воевал не один год на фронтах Великой войны. С кем хлебал из одного котелка, с кем рядом ходил в атаку и мок в окопах под бесконечными дождями, с кем хоронил погибших друзей. Еще одно сближало всех – они являлись земляками-дальневосточниками, призванными на военную службу из Никольск-Уссурийского уезда Южно-Уссурийского края. Знали, кто у кого остался в родных краях, кто ждет солдата домой.
У них почти не случалось ссор и размолвок. Деливрон про себя отметил, что и задушевных бесед они не заводили. По природе это были суровые и молчаливые люди, для которых привычнее было в минуту отдыха без слов смотреть на огонек в печи, чем рассказывать что-то о себе. Хотя слушать интересные рассказы они любили и не раз просили Андрея, безоговорочно принятого в семью на правах старшего товарища их командира, рассказать занятные случаи из жизни.
Андрей, умелый рассказчик, делился воспоминаниями о Японии, о своеобразных традициях, существующих у японцев с давних времен. Как-то рассказал об онсенах, лечебных горячих источниках в Японии, о том, что его поразил обычай японцев купаться в них, в чем мать родила. В другой раз, забыв о своем рассказе, обмолвился, что Мордвинов лечил раненую ногу в онсене. Прапорщик Павлов, сопоставив оба рассказа, тут же поинтересовался:
– Тимофей Петрович, а вы как же, тоже нагишом в японские горячие ванны ныряли?
Мордвинов, явно недовольный вопросом о собственной персоне, коротко ответил:
– Я купался в исподнем, русским позволялось. Да, купался и лечился. Ногу вылечил. А на купающихся местных дамочек пялиться привычки не имел. Всем всё ясно? Закрыли тему.
В другой раз Деливрон рассказал историю о своих столкновениях с хунхузами в Харбине и Владивостоке. Воспоминание вызвало живой отклик уссурийцев, которые не понаслышке знали о злодеяниях хунхузов на русском Дальнем Востоке. Солдаты как один загудели, мол, хунхузы – злодеи, каких поискать!
Даже Нина Васильевна, согласившись, закивала головой, она тоже слышала о нападениях китайских бандитов на людей в Уссурийской тайге.
В один из вечеров Нина Васильевна сама выступила рассказчицей. Весь вагон просил её рассказать о себе.
– Да что же тут говорить? Вы ведь знаете, что еду я с вами до казачьей станицы Гродеково Уссурийского казачьего войска. Там я и родилась. Совсем молоденькой, когда мне восемнадцать едва стукнуло, замуж выдали. Папенька с маменькой нарадоваться не могли: выдали за богатого, за офицера. Счастье дочке будет! А вышло всё иначе. Муж точно был офицером, имел звание хорунжего. Только я его, считай и не видела дома: то он в войсковом штабе в Хабаровске службу несет, то призывом казаков занят, а потом и вовсе на войну уехал. Я сыночка родила, и как раз в тот день о войне с германцем объявили.
– Эк, угораздило! – посочувствовал кто-то из слушателей.
– Да. Сыночек-то хворым родился, при родах что-то не так пошло, меня еле откачали, а малыш мой и года не прожил. Была б я опытной бабой, так по-другому, может, сталось бы. А так, что, девчонка и девчонка. Мне никто ничего и не подсказывал. Жила в доме мужа, будто прислугой. Свекор со свекровью со мной не желали ни поговорить, ни расспросить о чем-нибудь. Только тыкали: сделай это, да то! Когда дитя своего похоронила, вскорости письмо пришло, что убили мужа на фронте. Я словно рассудка лишилась. Из его дому ушла, в чем была. А к своим, к папеньке с маменькой вернуться не могла – стыдно. В Хабаровск поехала, в штаб казачий. Хожу там по начальству, плачу, кричу, как же так, мужа убили. А может, не убили, а раненый где-то лежит или в плен попал к неприятелю? Надо всё проверить, чтобы ошибки не было. Дядечка добрый один попался, не помню уж в каком чине, но в годах, выслушал меня не один раз. А потом говорит, вот сама езжай на фронт и там мужа ищи. Глядишь, тебе повезет.
– Как же это он на фронт женщину захотел отправить? – недоверчиво поинтересовался прапорщик Павлов.
– Верно вы спрашиваете. И я ему так же говорила. А у него план хитрый оказался. По его подсказке штаб казачий документ выдал, чтобы как вдову офицера меня записали учиться на курсы сестер милосердия, которые в Хабаровске работали. А после, как закончу их, непременно на фронт добровольцем бы отправили. Так и в самом деле получилось. С конца 15-го года я по госпиталям, да по санитарным эшелонам при раненых находилась.
Героического на войне ничего не совершила, в атаку с солдатушками не ходила, в плен супостатов не захватывала. Но два года отслужила честно, слез не лила, труса не праздновала. Даже контузию получила, когда наш госпиталь под обстрел германских дальнобойных пушек попал. О муже погибшем узнать не удалось, но за прошедшее время многих побитых войной выходила, не только легких, но и тяжелых. Надеюсь, что души мужа и сыночка моего на меня не в обиде.
Она перекрестилась, помолчала, погруженная в воспоминания, а потом продолжила:
– Когда армию распустили, госпитальное начальство нам, сестрам, по домам разрешило ехать. Вот и мыкаюсь с тех пор по железным дорогам, чтобы в родные места попасть. Куда в поезд просто так пустят, куда деньги требуют. А где-то и под юбку хотят руку запустить. Только я – опытная на войне стала, могу за себя постоять: кто силой лезет, тот и ответ силой получает от меня. Мужику коленом по причинному месту, а пятерней по морде наглой. Сразу доходит.
В вагоне одобрительно засмеялись.
Омск.
Андрей молча смотрел в открытую дверь вагона, а мимо тянулись выкрашенные желтым служебные постройки станции Омск. Недовольно размышлял о том, что не удастся выполнить ни одну из задач, которые требовалось решить в этом городе. И данные по обстановке в центре Сибири в Москву передать не получится. Эшелон проезжал Омск без остановки.
Досадно! Можно было бы спрыгнуть и остаться, но как объяснить Мордвинову такой поступок, если с ним уже договорились ехать до Владивостока. Не поймет штабс-капитан, может обидеться, предположить, что от него что-то скрывают. Конфликты Деливрону в его непростом и секретном деле совершенно не нужны. Опять же, останешься на станции, встанет и другой вопрос: как ехать дальше на восток? Снова биться за каждый поезд? С командой уссурийцев очень уж удобной поездка получается. И транспорт надежный, и попутчики хорошие, и охрана на всякий случай. Не воспользоваться такой оказией было бы непростительно для разведчика.
Выходит, что запланированными в городе делами придется заниматься на обратном пути.
Эшелон отъехал от Омска километров сто и остановился на маленькой станции. Паровоз отцепили и отправили заправляться водой. Прошло часа два, паровоз где-то на других путях посвистел и пропал. Станционный рабочий «успокоил»: у локомотива поломка, надо дожидаться, покуда пришлют исправный. А когда пришлют, неведомо никому. Даже Господь Бог не ведает, закончил мысль железнодорожник и ушел.
Люди попрыгали из вагонов, желая немного размяться, походить по твердой земле после долгого сидения в качавшихся на рельсах вагонах. Одни встали в очередь за холодной водой из колонки, другие побежали в станционный домик за кипятком. Деливрон пошел выяснить обстановку. Около одного из вагонов с чехословаками разговорился с курившим рядом русским офицером в звании поручика, который служил в корпусе.
– Спрашиваете, почему в Омске не делали остановку? Так там, господин лейтенант, нам делать уже нечего. Десять дней, как из города выбили красных, и Омск полностью находится в руках наших легионеров. Понятно, что остановиться там – это точно потерять несколько дней, потому что у всех найдутся дела на большой станции. Старший этого эшелона – командир 2-й дивизии чешский полковник Гайда, офицер весьма энергичный. Он имеет четкий приказ командования без задержек следовать до Иркутска, где сейчас начинаются бои с красными за город. Вот к Иркутску мы и поспешаем, поелику это возможно.
Деливрон скептически оглядел, будто уснувший на путях состав без паровоза, и задумчиво проговорил:
– Да уж поспешаем. И не говорите, сударь. Вихрем мчимся.
– Можно иронизировать сколько угодно. В России живем… И тем не менее, хочу напомнить, что чехословаки с мая двигаются на восток и последовательно освобождают от большевизма город за городом на нашем великом Сибирском тракте. Поверьте, дней через десять столица генерал-губернаторства славный город Иркутск будет нашим. Пока что красная власть крепко держится в Чите. Но, освободив Иркутск, мы двинемся и в Забайкалье. Командование нашего корпуса информировало офицеров, что в Забайкалье основной силой белого движения служит казачье войско атамана Семенова. Есть сведения, что на помощь атаману скоро из Владивостока прибудут части японской армии. Наверняка, они займут Читу, когда мы туда доберемся.
К последней фразе поручика Андрей отнесся с чрезвычайным вниманием. Ему и предстояло узнать, насколько далеко простираются интересы японских военных в Сибири. Первые сведения об этом ему, наконец, стали известны. Остальное можно будет узнать по прибытии в Читу.
Паровоз, в конце концов, появился, состав дернулся и малой скоростью двинулся вперед. В первых числах июля эшелон подъехал к Иркутску. Андрей прикинул, что за минувший месяц он из Москвы добрался почти до Байкала. По понятиям мирного времени – это крайне долго, но в условиях военного пожара, который полыхал как раз вдоль железнодорожных путей, можно было считать продвижение на восток вполне успешным.
Иркутск.
На подступах к Иркутску вновь застыли. Какая-то часть чехословаков под громкие команды офицеров выгрузилась из вагонов и пешим порядком отправилась в ту сторону, откуда доносились звуки артиллерийской стрельбы. Деливрон насчитал на марше десять рот, то есть для поддержки власти белых в Иркутск было направлено больше одного полка легионеров. Остальные их собратья в эшелоне оставались в вагонах и ждали отправки в сторону Читы. Уже ни для кого не было секретом, что там готовилось наступление на город с двух сторон: с запада должны были ударить чехословаки, а с востока ожидался подход японских войск. Обе колонны иностранных интервентов будут поддерживать немногочисленные отряды белогвардейцев.
Ночью обитателям вагона Мордвинова пришлось пережить немало неприятных минут. Почти все спали, когда неподалеку на путях раздались отчаянные мольбы о помощи. Кричала женщина. Дневальный у двери поднялся, высунул голову из вагона и громко на весь вагон вскрикнул:
– Братцы! Это наша Нина кричит!
С нар быстро соскочили и прыгнули на пути несколько уссурийцев. В этот момент где-то рядом послышался хриплый грубый мужской голос с одышкой:
– Не уйдешь, сучка! Я тя щас на куски порву!
Деливрон тоже выпрыгнул из вагона и столкнулся с плачущей и тяжело дышащей Ниной. Она оперлась руками Андрею на грудь и обессиленная опустилась на колени. Вид у нее был совершенно растерзанный: волосы обожжены, лицо в копоти и крови, на плечах еле держалась нижняя рубашка, разорванная в клочья до такой степени, что даже в темноте виднелось исцарапанное тело. Грудь она прикрывала платьем, которое комкала в ладонях. Андрей попробовал поднять женщину на ноги, но она стояла на коленях, мотала головой и рыдала в голос.
Вернулось несколько человек, которые выпрыгнули первыми:
– Мы того казака, что за тобой гнался, пьянь несусветную, приголубили по мордасам и пинками назад прогнали.
Мордвинов принес из вагона кружку с водой и пододвинул ее к лицу Нины. Та судорожно сделала несколько глотков, стуча зубами по кружке. Потом утихла, подняла лицо вверх, глубоко вздохнула и с трудом выговорила:
– Прикрыться чем-нибудь дайте!
На плечи ей набросили темный платок, который достали из вагона.
Немного погодя она привела себя в порядок и поведала о том, что случилось:
– Ночью, когда все уснули, я тихонечко выбралась из вагона и побежала к колонке помыться быстренько, пока никто не видит. Полощусь там, а сама головой верчу во все стороны, вдруг кто пойдет. И пуще всего боюсь, как бы не попасть в какой-нибудь переплет, ведь, поговаривают, что на днях женщину совершенно раздетую, избитую и задушенную нашли под насыпью. Выходит, что убийцы-насильники где-то рядом объявились. Вдруг вижу, что со стороны хвоста эшелона двое мужчин поспешают ко мне в темноте с факелом. Я пустилась бежать к вагону, даже платье одевать не стала, да только споткнулась и хлопнулась на землю. Тут они меня и догнали, за руки пытались схватить. А я уж поднялась и убежать хочу, но они не дают. Рассмотреть хотели, чуть не в глаза горящую паклю сунули. Рубаху на мне рвать стали, по лицу ударили. Ну, я, рванулась, сколько было силы, одному по харе залепила пятерней, а ногтями, что та кошка, процарапала этой сволочи щеку от глаза до шеи, а другому коленом промеж ног угодила. Второй-то завыл, волчком закрутился на месте и поотстал, а тот покарябанный за мной погнался. Спасибо, что на мои крики братцы выскочили и защитили. Не то бы до смертоубийства могло бы дойти.
– Вот что, Нина Васильевна! По ночам мыться на колонку теперь будешь ходить под охраной нашего дневального, – всерьез распорядился Мордвинов.
– Что же это, я там подол задирать буду, заголяться, а он картинки смотреть станет?
– Ничего-ничего, ему не на тебя смотреть приказано будет, а за обстановкой наблюдать. Если что ненароком и увидит, так не ослепнет. Зато без приключений в вагон вернешься. А насильников тех поищем. Сдается мне, это казаки шалят. Их вагон в конце эшелона идет. Рядом табунок лошадей голов в двадцать резвится.
Сидевший рядом унтер-офицер Веретенников закивал головой и поддакнул:
– Точно, это – казаки. Мы же одного из них отогнали от нашего вагона. Пьянущий был в дым.
Мордвинов нашел взглядом прапорщика и приказал:
– Павлов, вместе с Веретенниковым возьмите оружие и сходите к тому вагону, где ухари-казаки едут. Строго предупредите их старшин, чтобы не озоровали, иначе поступим по законам военного времени.
Двое с винтовками отошли от вагона и скрылись в предутренней тьме. Уссурийцы по одному полезли к себе. Первой подсадили Нину Васильевну. Кто-то лег на нары подремать, кто-то решил чаю попить, а Мордвинов и Деливрон остались стоять у вагона, размышляя каждый о своем.
Однако ночные события на этом не закончились. В тишине громыхнула короткая пулеметная очередь. Андрей заметил, что Мордвинов напрягся и стал всматриваться в ту сторону, куда ушли его подчиненные. Через полчаса из темноты вынырнул Павлов, тащивший на себе почти бесчувственного Веретенникова и две винтовки. Уложив товарища на землю, он тихо сказал:
– Нину Васильевну звать надо. Рану ему обработать.
Мордвинов тряс прапорщика за плечо и почти кричал:
– Что случилось? Расскажи толком!
Павлов выпрямился и, глядя в никуда, тем же тихим голосом произнес:
– Перебить их всех надо, этих казаков. Мы с Веретенниковым подошли к их вагону, стали стучать в дверь, требуя командира. А дверь отъехала в сторону, один из этой банды, то ли пьяный вдрызг, то ли кокаину нанюхался, с безумными глазами, ни слова не говоря, выкатывает «максим» и начинает строчить. Мы с Веретенниковым пригнулись сразу, как он за пулемет взялся, на карачках под вагон поползли. Я-то, ничего, а его, вон в голову зацепило.
– Точно банда! Ну, и будем с ними как с бандитами дело иметь.
Уссурийцы с винтовками высыпали из вагона, порываясь пойти расправиться с казаками. Деливрон вдруг выступил вперед:
– Куда? Вы что под пулеметом еще кого-нибудь положить хотите? Здесь торопливость ни к чему, здесь с умом надо действовать.
– Точно! – добавил Мордвинов. – Тем более что они сейчас ждут нашего нападения.
Все решили искать подходящего случая.
Илья Дроканов. Редактировал Bond Voyage.
Продолжение следует.
Начало. Пролог (читайте здесь)
Все главы повести "Японист" (читайте здесь)
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк, написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
==========================
Желающим приобрести авантюрный роман "Одиссея капитан-лейтенанта Трёшникова" обращаться kornetmorskoj@gmail.com
В центре повествования — офицер подводник Дмитрий Трешников, который волею судеб попал служить военным советником в Анголу, а далее окунулся в гущу невероятных событий на Африканском континенте. Не раз ему грозила смертельная опасность, он оказался в плену у террористов, сражался с современными пиратами. Благодаря мужеству и природной смекалке он сумел преодолеть многие преграды и с честью вернулся на Родину, где встретил свою любовь и вступил на путь новых приключений.
===================================================
