Детство моё… Возвращаюсь памятью на полвека назад. Мне десять лет – на дворе семидесятые годы. В столетний юбилей Владимира Ильича Ленина меня принимают в пионеры. Как сейчас помню этот день.
…Жили мы в маленькой деревушке в двадцать четыре двора, а учились в другой деревне, побольше, которую от нашей отделял километр полевой дороги и глубокий овраг, который, как я недавно узнала, был руслом пересыхающей летом речки Грязнухи. Каникулы у нас начинались не 23 марта, как у всех, а когда забушует овраг, занесённый, забитый за зиму снегом. В семидесятом году весна была поздней, и к 22 апреля мы ещё только вышли с каникул. Я возвращалась из школы без пальто и в туфельках, перепрыгивая через грязные ошмётки, оставленные гусеничным трактором, потому что начинался сев, и трактора, простоявшие всю зиму без дела, выходили с сеялками на поля. Издалека доносился их монотонный урчащий звук. Он будет слышен и ночью – я знала, что включив фары, трактористы будут пахать и сеять, потому что «весенний день год кормит».
Но шум далёких тракторов не мог заглушить главную песню весны – песню жаворонка. Над головой, то затихая, то возникая вновь, как будто звенел серебряный ручеёк. «Конечно, - думала я, ведь сегодня Жаворонки – «сорок сороков» (каких сорок сороков – я и до сих пор не знаю, но мама так говорила, и я повторяла за ней), значит, дома ждут меня печёные чудесные птички, которые я возьму с собой, когда пойду за чуркониками».
Чурконики – это чудесные камешки моего детства. Их вымывало из земли полой водой, а когда она сходила, они лежали на дне оврага, и мы бегали их собирать. Сиреневенькие, беленькие, рябенькие, чёрненькие – всякие-всякие, они дожидались нас там, и мы собирали их каждую весну. Сколько было радости первооткрывателей! Учительница в школе показывала нам подобные камешки из коллекции для уроков природоведения – я запомнила названия «полевой шпат» и «кварц» - среди наших чуркоников были такие…
Школьная учительница была главным человеком в жизни – главнее была только мама. Её слово было законом, а авторитет - непререкаемым, и, хотя она жила у меня по соседству и я часто бывала у неё дома, так как дружила с её сыном, мне казалось, что она небожитель: она столько всего знала, всегда была красиво одета и не носила платок, как все наши деревенские женщины.
На едва просохших проталинах мы играли в лапту. Ценился маленький каучуковый мяч в белой лохматой оплётке: летел далеко и, если попадал по лицу, почти не оставлял синяков. Правда, менее больно от этого не было – слёзы брызгали из глаз, но, сказав сакральное «игрушки не пенюшки», снова бросались в игру. Она останавливалась только тогда, когда с неба раздавались гортанные трубные звуки – задрав головы, мы приветствовали клин журавлей, возвращавшихся из тёплых краёв, - перелётные птицы несли нам долгожданную весну…
Ранняя весна была моим любимым временем года, потому что ещё не начинались огородные работы, не выходила на выпас скотина, и у меня было много свободного времени, которое потом отнимала помощь маме: грядки в огороде, полив, собирать смородину, вишню, крыжовник, полоть картошку, пасти овец, следить за цыплятами и утятами – это были мои дела. А ещё противные кизяки. Это такие брикеты, размером в два кирпича, которые делались из навоза и соломы. Навозная куча раскидывалась, её поливали из шланга водой, кидали туда заранее заготовленную солому и мяли лошадью. А потом раскладывали в специальные формы и растаскивались по поляне перед домом. Потом их нужно было поставить на бочок – каждый! – потом сделать из них «пятки», то есть составить вертикально четыре штуки, а пятым накрыть, потом – недельки через две, если хорошая погода, - пятки сложить в каланчи. И только из каланчей, в конце лета, кизяки попадали в сарай, чтобы зимой брать их на растопку печи – обмакнешь один такой кизяк в керосин, сверху накидаешь других – хорошо горят!
Другие ребята тоже помогали родителям – и некоторые более серьёзно, чем я. Так, соседские мальчишки, у которых отец был комбайнёром, всю уборочную работали с ним штурвальными. Поднять флажок, когда бункер наполнится зерном, помочь переклепать сегменты на косилке – просто подать молоток или поддержать что-то во время ремонта – нужна была в поле живая душа. А порой, когда отец перебирал «огненной воды», они сами становились (в прямом смысле этого слова, потому что ноги не доставали с сиденья) за штурвал могучего степного корабля – такими нам казались ходившие тогда по полям красно-коричневые комбайны СК-5. Зато осенью им покупались мотоциклы «Восход» - всегда новые и почти каждую осень – на которых они гоняли по округе без всяких шлемов и прав…
За околицей нашей деревни начиналась Саратовская область, и где-то неподалёку было лётное училище, и по всему лету мы могли наблюдать, как в небе маленькие серебряные самолётики то взмывают вверх, то падают вниз, выравнивая полёт чуть ли не над вершинами старых вязов, росших у дороги. А однажды произошло чудо – над деревней проплыл большой белый шар, к которому было что-то привязано на широких блестящих верёвках. Он медленно опустился в пшеничном поле рядом с деревней. Мальчишки, купавшие в пруду лошадей, прыгнули на них и помчались к шару – думали, что будут первыми возле него. Но не тут-то было: пугая лошадей, прямо в пшеницу приземлился военный вертолёт, в него погрузили то, что было привязано верёвками, а кучу полиэтилена и широкие блестящие верёвки разрешили разобрать всем желающим – колхозники из трёх окрестных деревень укрывали потом сено добротным ячеистым полиэтиленом, который служил им не один год…
В семидесятые годы моё детство проходило среди тех, кто был участником Великой Отечественной войны или пережил её тяготы здесь, в нашей деревне, в глубоком тылу. На всю деревню было только три человека, которых я могла бы по возрасту назвать дедушкой – из дома в дом были одни бабушки, дедушки остались на полях сражений… Мои родители тоже были участниками войны: отец попал в плен во время Евпаторийского десанта в начале 1942 года, мама – малолетний узник концлагеря. Но о войне дома не принято было говорить – это была запретная тема: мама до глубокой старости пугалась любого резкого звука, а отец до старости вообще не дожил…
Считалось, что мы жили хорошо, потому что в войну ели лепёшки из лебеды и собирали весной оттаявшую картошку, а мы могли себе купить пломбир – мороженое, которое пахло топлёным молоком и ванилью, брикетики какао, которые можно было грызть просто так, не кипятя с молоком… А какая халва таяла на прилавках, оставляя на обёрточной бумаге масляный след… А какие кукурузные хлопья и сливочная помадка разноцветными лепёшечками…
Я работаю в школе и люблю детей – этих маленьких красивых человечков, детство которых проходит у меня на глазах. Они так же выбегают весной на улицу, когда начинает пригревать апрельское солнце, и их не загонишь на урок – я даже иногда не задаю им домашку по русскому, чтобы наигрались. Но вот играть самостоятельно они не умеют – их нужно организовывать, нужно рассказывать, как играть в разрывалы или казаки-разбойники, нужно играть с ними – и только тогда им интересно…
Они более свободно держатся с учителем и вряд ли воспринимают меня как небожителя. Однако наши отношения с ними теплее, чем были отношения у меня с моими педагогами, дистанция между нами короче…
Они больше знают, чем мы в их возрасте, но мало знают об истории нашей страны, которая складывается из судеб её жителей. Они не знают имён героев, на примере которых росло наше поколение, воспитывались главные качества гражданина… Более того, они плохо знают историю собственной семьи, как мы, учителя, ни стараемся их адресовать к ней своими заданиями.
Их трудно чем-нибудь удивить, подобрать угощение, которому бы они необыкновенно обрадовались, как мы когда-то радовались мороженому, хлопьям, халве и даже помадке…
Жизнь современных детей завязана на телефоне: там они играют, читают, учатся, общаются. Некоторые не очень умеют контролировать себя и смотрят на экран телефона не тогда, когда нужно. Когда я вижу их за этим занятием, то вспоминаю, как мама ругала меня за книжки, которые я готова была читать везде и всегда, но не могу с уверенностью сказать, что это явления одного порядка…
Они интуитивно разбираются в компьютерной технике, но почти ничего не умеют и не любят делать руками: не знают, как держать веник, метлу, мотыгу; копать землю – тоже не умеют. Хорошо это или плохо – я не знаю. Я знаю только одно: между их и моим детством - полвека, а это большой срок…
Елена.