«…однажды в камеру под вечер втолкнули молодого окровавленного мужчину, он не держался на ногах, он стонал. Его подхватили, дали воды. Заключенный открыл опухшие глаза и, увидев, с каким состраданием смотрят на него эти измученные люди, сказал: «Я не подписал… чуть не убили… выйдете на волю… отомстите…»».
Этот рассказ одного из ГУЛАГовских сидельцев Закия Мерц привел в статье «Посулила жизнь нам дороги ледяные...».
В этой цитате запечатлен эпизод из жизни поэта Павла Васильева, расстрелянного за попытку убить Сталина; жизни короткой, но настолько насыщенной событиями, что она, будь положенной в основу романа, гарантировала бы ему успех.
Вообще за два самых знаковых года советского ада за причастность к терроризму было осуждено 43 543 человека. Большая их часть намеревалась убить либо самого Сталина, либо кого-то из его апостолов.
Немало террористов выявили и в среде литераторов.
В Ленинграде чекисты обезвредили банду во главе с поэтом Бенедиктом Лившицем, вознамерившуюся убить Сталина; в Куйбышеве – банду во главе с прозаиком Артемом Веселым, планировавшую во время первомайской демонстрации взорвать Молотова бомбой, вмонтированной в букет цветов; в Москве – банду во главе с Иваном Катаевым. Они тоже замышляли убийство Сталина, а когда оно сорвалось, переключились на Ежова.
Москва – город большой, литераторов много, поэтому и банда была не одна.
Чекисты предотвратили покушение на Сталина «путем бросания бомбы на трибуну во время демонстрации или торжественного заседания», планировавшееся Есениным… Георгием Сергеевичем – сыном того самого, всеми любимого и почитаемого.
Почему 43 543 человека так и не смогли совершить ни одного замышляемого акта? Догадайтесь сами.
Поэт Павел Васильев тоже - Есенин, точнее, «второй Есенин», так небезосновательно называют его литературоведы и биографы, имея в виду и его литературное творчество, и разухабистый образ жизни.
А Горький назвал его «хулиганом», которому до фашиста осталось расстояние «короче воробьиного носа».
Когда я знакомился с его биографией, в голове рефреном звучали эти строки из композиции группы «Любэ».
Про меня не такое расскажут,
Не такое, небось, наплетут –
Дескать, бражничал, дескать, куражил
И расхаживал барином тут!
Арест, после которого поэт превратился в "стонущего окровавленного мужчину еле держащегося на ногах", был для Павла Васильева третьим по счету.
Первый раз его арестовали ранней весной 1932 года в компании с поэтами и прозаиками: Николаем Ановым, Евгением Забелиным, Леонидом Мартыновым, Сергеем Марковым и Львом Черноморцевым.
Старшему из арестованных - Николаю Анову, работавшему ответственным секретарем редакции журналов «Красная Новь» и «Наши достижения» было 37 лет. Павел Васильев был младшим - 21 год.
Все арестованные литераторы по своему происхождению были сибиряками.
Еще в 1928 году Анов, работая в Новосибирске в редакции журнала «Сибирские огни» выступил инициатором создания литературной группы «Памир».
«Памирцы» сдружились на почве идейных противоречий с другой литературной группой «Настоящие» - прокоммунистической. Они пытались бороться с «партийным руководством литературной Сибирью».
Осенью 1930 года «памирцы»: Анов, Марков и Мартынов, оказавшись к этому времени в Москве, создали в столице литературную группу «Сибирская бригада», в число которых вошел и Павел Васильев.
До приезда в Москву Васильев в компании с поэтом Николаем Титовым странствовал по Сибири и Дальнему Востоку. Приятели работали культмассовиками, охотниками, матросами, старателями на золотых приисках.
Вот как он сам рассказал об этом на допросе в 1932 году:
«На меня действовало преклонение перед Есениным, сила личности, творчества этого поэта на меня действовала так же, как киплинговская романтика Мартынова. По всему этому я стал пить...»
«Опять жажда романтических странствий рванула меня на зиму глядя с блатными до Верхнеудинска, в сандалиях, в рваных резиновых плащах мы ехали с Титовым на Д. Восток. Мы голодали, ехали зайцами, добрались до Благовещенска и там нанялись на золотые прииски. На золотых приисках пробыли мы месяцев пять и уехали в Хабаровск».
В Хабаровске приятели занялись тем, что биографы Васильева для приличия стыдливо называют «вели богемный образ жизни».
Из Хабаровска Васильев перебрался в Москву, где и сошелся с земляками-сибиряками.
Их объединяло стремление сохранить аполитичность литературного творчества, коллективно противостоять партийному диктату.
Вот как об этом рассказывает "под протокол" самый словоохотливый из всех - Мартынов.
Тексты протоколов, фрагменты из которых я привожу в данной статье, взяты из материала «Огонь под пеплом Дело «сибирской бригады» Поиски ...» Станислава Куняева.
«Я «разведчик», я «конквистадор», открывающий новые Эльдорадо, экономические и политические. За все это меня ругали анархистом и анархо-индивидуалистом и всяко еще. И в самом деле, личную свободу, свободу в выборе направления я ценил превыше всего. На всякую попытку «взять меня в узду» я реагировал негодующими стихами, каковы «Безумный корреспондент», «Летающий подсолнух», «Голый странник» и др.
В целом же я стоял на платформе раскрепощения личности и утверждения права сильнейших и лучших на звание "соль земли", думал о "переустройстве общества"».
Павел Васильев в ходе допроса взял на себя заботу подытожить отношение членов группы к политике партии в области художественной литературы:
«все абсолютно высмеивали призыв ударников в литературу, говорили о том, что «душится живое слово», «уничтожаются подлинные художники» и т. д. Анов говорил, например: «Развернул я какой-то журнал времен Николашки - вот где демократия, вот где свобода была. Хотя бы половину такой свободы теперь. Теперь, куда ни плюнь, - Бенкендорф».
Здесь следует оговориться, что формула: «уничтожаются подлинные художники» пока соответствует действительности только в переносном смысле, что, собственно говоря, подтверждает и итог этого, описываемого мной, дела.
Мартынов был не только фанатом Сибири, но и, как теперь сказали бы, сепаратистом.
«Не упрекай сибиряка, что у него в кармане нож, ведь он на русского похож, как барс похож на барсука»...
«Население этой страны (Мартынов имеет в виду Сибирь), развернувшее все ее естественные возможности, это особая порода людей засухо- и морозоустойчивых - в прямом и переносном смысле этих определений. Эта порода людей создается из сочетания высоких социально-психологических и моральных качеств двух основных людских групп».
«Поэтому смысл разговоров о независимости Сибири заключается именно в том, чтобы обеспечить условия, максимально благоприятствующие развертыванию всей потенциальной мощи Сибири как по линии природных богатств, так и по линии человеческого материала».
Подследственные не пытались утаить, что были фанатами Колчака.
Об этом говорит протокол допроса Леонида Мартынова, который процитировал посвященные Колчаку стихи собственного сочинения и рассказал следователю, что на их тусовках свои посвящения Колчаку читали еще Марков и Забелин.
Марков на допросе подтвердил, что является автором стихотворения о Колчаке и «декламировал (его) среди членов группы», а еще, что написал и читал на собрании в Доме Герцена стихотворение "Семиреченский тигр", посвященное Троцкому.
Марков, в отличие от Мартынова откровениями не искрился, а подписывал то, что нужно было следствию.
В антисоветскую группу "Памир" я вступил в Новосибирске в 1928 г.
С 1931 года состоял в антисоветской группе "Сибиряков".
Мы были тогда нелегальной группой.
Подследственный Забелин (Леонид Савкин) дополнил показания "подельников":
"Особо хочу остановиться на "Альманахе мертвецов". Это тетрадь в 30-40 стр., на которой наклеены вырезки стихов колчаковских поэтов (Ю. Сопова, Г. Маслова и др.).
Эти стихи собрал Мартынов и привез в Москву. На группу приносил их Марков и читал стихи. Явно контрреволюционные, написанные сочным языком, производили сильное впечатление, подогревали нас. Многие из прочитанных стихов смаковались. Стихи эти читались для возрождения памяти Колчака и колчаковщины».
Стихи-панегирики Колчаку, в качестве достоверных и неопровержимых доказательств, приложены к материалам дела.
Анов (Иванов) Николай Иванович сознался в антисоветских настроениях и действиях. Вот, зафиксированный в протоколе его рассказ о романе «Азия»
«Я хотел показать азиатчину советского и партийного быта. Все плохо, все никуда не годится. Советская система завела страну в тупик. Хорошо при этой системе живется только приспособленцам, жуликам, ворам. Губернией управляет бывший охранник, прохвост, бывший рабкор устраивает свои темные делишки. Крупный партиец, приехавший из центра, занимается флиртом, партийные работники разлагаются и пьянствуют. Это был пасквиль контрреволюционный от первой до последней строчки».
Еще одним членом "Сибирской бригады", привлекшим внимание чекистов был родившийся в Красноярске поэт Лев Черноморцев.
Он показал следующее.
«На собраниях группы при моем присутствии разбирались и уточнялись вопросы текущей политики. В результате пришли к следующему: индустриализация - хорошая штука. Пусть большевики построят побольше и получше, все это будет ислользовано другим строем, который придет на смену Советской власти. Коллективизация отрицалась. Было решено в творчестве членов группы взять установку на показ гибельности коллективизации, уничтожающей по существу здоровое ядро деревни».
Павел Васильев, проявляя в ходе следствия невероятную словоохотливость, рассказывал об Анове. который в этой тусовке был "за главного".
«Паша, - говорил он мне как-то на днях. - Трудно поверить, что я когда-то бегал, размахивал винтовкой, готовый укокошить любого представителя к-р. гидры. А сейчас не верю ни во что и как-то вышел из времени. Я не верю в эту петрушку, которую называют социализмом, ни в 6 условий кавказского ишака, которые я в редакции на стену повесил...»
«Анов издает в «Федерации» книжку в «Огоньке», ставшую знаменитой среди «сибиряков», - книгу о Днепрострое. Знаменита она тем, что на ее обложке изображены портреты Сталина и Ленина, которые Анов называет «шерочка с машерочкой» и «двуглавым орлом».
«Вообще Анов относится к товарищу Сталину с ненавистью. Называет его разными словами (тупицей, ишаком и т. д.). Считает его злым гением».
«В другой раз, придя к Анову в редакцию «Красная новь», Анов, указав на вывешенные на стене 6 условий тов. Сталина, сказал: "Ко мне не придерешься. Я вывесил шесть заповедей. Сталин пришел, как Моисей с горы Синай. А в общем не стоит выеденного яйца. Вот напиши гекзаметром и зарифмуй эти заповеди. Я тут же сел сразу, написал и показал Анову. Последний захохотал и сказал: «Здорово! Хорошо!»»
А вот и стихи, написанные Васильевым, над которыми хохотал Анов.
О муза, сегодня воспой Джугашвили,
сукина сына.
Упорство осла и хитрость лисы совместил
он умело.
Нарезавши тысячи тысяч петель,
насилием к власти пробрался.
Ну что ж ты наделал, куда ты залез,
Расскажи мне, семинарист неразумный!
В уборных вывешивать бы эти скрижали...
Клянемся, о вождь наш, мы путь твой
усыплем цветами.
И в жопу лавровый венок воткнем.
Еще одним объединяющим фактором для "парней из "Сибирской бригады"" был антисемитизм.
Лев Черноморцев
«Все члены группы были антисемитами. Это выражалось не только в разговорах о засилье жидов в правительстве и литературе, но и писались, как, например, Васильевым, антисоветские стихи и зачитывались среди друзей и знакомых».
Павел Васильев
«Раза два случалось, Анов прикидывал: "Сколько из поэтов Москвы имеют еврейское происхождение?", "Паша, - говорил он, - Уткин кто? - еврей. Безыменский кто? - еврей. Алтаузен - еврей. Кирсанов, Сельвинский, Багрицкий, Инбер... - Покончив с иронией, Анов сокрушительно добавлял: - И это великая русская литература! Толстой и Достоевский в гробу переворачиваются! Эх, ребята, ребята, не умеете вы работать. Учитесь у евреев. У них один Уткин выплывает и пять Алтаузенов за собой тянет...»
Рассказал Васильев и о контрреволюционных настроениях других участников нелегальной литературной группы «Сибирская бригада».
Об Абабкове:
«Я встречался с Абабковым в Сибири. И из его высказываний помню: "ГПУ это мясорубка. Раньше оно мололо настоящих к-революционеров, а теперь начало молоть крестьянство. Ведь нужна же ему какая-нибудь работа, не может машина стоять».
О Скуратове:
«Скуратов шел со мной и говорил: "Большевистская революция назвалась девушкой, но под конец оказалась девушкой попорченной, проституткой. Если бы поднять крестьян, я посоветовал бы им повесить тело Ленина на посмешище».
Похоже, что тогда, в 1932 году, в прикладной юриспруденции работало понятие «деятельное раскаянье».
Павел Васильев.
«Я уехал дальше в Москву. В Москве я встретился с земляками - с Ановым и Забелиным, с Марковым. Я считал их старшими, механически вошел в группу "Памир". Меня звали «Пашка парень-рубаха», «раскрытая душа», одобрительно хихикали над моим хулиганством. На меня действовало все. И антисоветские разговоры, и областнические настроения, «сибирский патриотизм», так сказать. Мои стихи оппозиционного характера хвалились, и мне казалось, что это традиционная обязанность крупных поэтов. И Пушкин, мол, писал, Есенин писал, все писали... С твердостью говорю, что по-настоящему не верил в то, что писал. Во мне зародились два чувства: с одной стороны - э, все равно! Напряжение, переходящее в безразличие; с другой стороны - ужасное чувство, что я куда-то вниз качусь. Я держал себя безрассудно, мог черт знает что наделать. По-смердяковски. По-хлестаковски, ни во что не веря, без воли, проклиная себя и все на свете. Мое творчество (оппозиционное) висело надо мной как дамоклов меч, грозя унести и придавить меня. Я уже не мог от него отделаться. ОГПУ вовремя прекратило эту свистопляску...
Благодаря участию в антисоветской группе сибиряков, в которой оказывал на меня большое влияние Николай Анов, я докатился до преступных по отношению к пролетарскому государству поступков. Я написал и декларировал ряд похабных антисоветских стихов, за которые достоин всяческого наказания. Осознавая всю глубину моей вины, я с полной искренностью и с полным раскаянием в совершенных мною поступках даю твердое обещание большой упорной работой, творческой и общественной, исправить свои заблуждения. Я прошу позволить мне это».
Обвинение у всех стандартное:
«изобличается в том, что состоял в контрреволюционной группировке литераторов «Сибиряки», писал контрреволюционные произведения и декламировал их как среди группы, так и среди знакомых».
Анова, Забелина, Маркова и Мартынова отправили «с первым отходящим этапом в г. Архангельск в распоряжение ПГ ОГПУ Северного края сроком на 3 года».
Черноморцева и Васильева «ввиду полного сознания» приговорили условно и из-под стражи освободили.
Писатель Николай Иванович Анов награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени и Почетной грамотой Верховного Совета Казахской ССР, в 1970 г. был удостоен Государственной премии им. Абая.
Сергей Николаевич Марков в конце 1932 г. по ходатайству М. Горького и редактора газеты «Ударник лесоэкспорта» Б. А. Чернакова переведён в Архангельск. В последующие годы работал в газете «Правда Севера», в СевРОСТА и СевТАСС, состоял собственным корреспондентом газеты «Вечерняя Москва» по Северному краю. В 1937—1941 гг. жил в Калинине и Можайске.
В 1941 г. мобилизован, несмотря на болезнь и плохое зрение; с 9 сентября 1941 г. по 16 декабря 1942 г. служил рядовым 33-й запасной стрелковой бригады Западного фронта.
Всю жизнь занимался поиском и исследованием материалов об открытиях на Тихом океане, принадлежащих русским мореплавателям и землепроходцам. По результатам исследований в конце 1930-х гг. составил «Тихоокеанскую картотеку», материалы которой легли в основу его повестей о Н. Н. Миклухо-Маклае («Тамо-рус Маклай») и Н. М. Пржевальском («Повесть о Великом Охотнике»), романа о Л. Загоскине («Юконский ворон»).
Леонид Мартынов административную ссылку провёл в Вологде, где жил с 1932 до 1935 год. Работал в местной газете «Красный Север». В 1942 году был принят в СП (союз писателей) СССР.
31 октября 1958 года Мартынов поучаствовал в публичной порке Пастернака на общемосковском собрании писателей, заявив:
«Живые, стремящиеся к лучшему будущему люди, не за автора «Доктора Живаго». Если Пастернаку и кружит голову сенсационная трескотня известных органов заграничной печати, то большинство человечества эта шумиха не обманет! […] Так пусть Пастернак останется со злопыхателями, которые льстят ему премией, а передовое человечество есть и будет с нами».
В 1974 году за сборник стихов «Гиперболы» ему была вручена Государственная премия СССР.
А еще он является лауреатом Государственной премии РСФСР имени М. Горького (за книгу стихов «Первородство») и кавалером трех орденов Трудового Красного Знамени.
Первая книга стихов Льва Черноморцева под названием «Тайга» вышла в 1934 году, вторая - в 1937-ом.
С началом ВОВ Черноморцев попал в одну из редакций литсотрудником, но в начале 1942 года был отозван в Москву, в Союз писателей СССР, организовавший эвакуацию семей писателей.
Черноморцева эвакуировали на малую родину - в Красноярск.
После войны Черноморцев возвратился из эвакуации в Москву, где продолжил свой литературный путь.
С ним в Москву из эвакуации возвратился и поэт Скуратов, который (напомню) по словам Павла Васильева говорил:
"Большевистская революция назвалась девушкой, но под конец оказалась девушкой попорченной, проституткой. Если бы поднять крестьян, я посоветовал бы им повесить тело Ленина на посмешище».
Забелин 4 ноября 1937 арестован вторично, 28 апреля 1938 осуждён к 10 годам ИТЛ. Из лагерей он уже не вернулся.
А Павла Васильева впереди ждали еще два ареста и расстрел.
Но об этом, из уважения к Вашему времени - в другой раз. Не забудьте подписаться на канал и «лайкнуть» статью.