Рассказ
Евгений Переверзев
Юрку назвали в честь первого космонавта планеты. Он родился через пять лет после знаменитых 108 минут, за которые Юрий Алексеевич Гагарин совершил полёт на ракете «Восток» с кораблём «Восток-1» в космическое пространство. Тогда многих мальчишек в нашей стране называли этим именем. Сейчас Юрка прилип к окну, как к иллюминатору, и смотрел, как в парке, обустроенном ещё до войны напротив его дома, на канатах вверх подняли огромный памятник.
Парк, в котором ночью шёл демонтаж изваяния первого чекиста СССР, располагался от Юркиного дома через узкую проезжую дорогу, напоминавшую больше внутри дворовую. Из грузовых по ней чаще других ездила машина для вывоза мусора, объединявшая всех соседей в хлопотах по ведению домашнего хозяйства. По этой дороге ровно в 16.00 она каждый день заворачивала во двор, где её уже ожидали с вёдрами жители трёх домов, окруживших маленький скверик и спортивную площадку для детей, которую все называли сеткой. И скверик, и сетка никогда не пустовали. В цветнике скверика любили на лавочках посудачить женщины, а мужчины под свежее пиво из трёхлитровых банок поиграть в домино или шахматы. В сетке в любое время года с утра до ночи гоняла детвора то за мячом, то за шайбой.
Тогда двумя мощными прожекторами, которые добивали до окон «сталинки», подсветили работу большого крана. Многие жильцы проснулись и выставили свои любопытные лица в подсвеченные окна. С улицы дом напоминал многоярусный театр, в котором зрители, уткнувшись лбами в стёкла, переживали за происходящим на «сцене». Игра «актёров» настолько приковала их внимание, что никто и не думал расходиться по своим покинутым кроватям, из которых нужно было снова вставать через какие-то три часа и отправляться на работу.
Огромного Феликса Эдмундовича погрузили, бережно обняв стапелями, на длинную платформу громко рычащей военной машины и увезли. Жильцы по одному стали покидать свои места, погрузившиеся во мрак ночи. Окна задёргивались занавесками, подобно тому, как закрывается занавесом сцена по окончанию спектакля. Многих потянуло на коммунальные кухни для дальнейшего обсуждения случившегося.
Толком никто не мог понять, зачем нужно было в 1969 году под покровом ночи демонтировать отца государственной безопасности. Кто-то предположил сталинский след. Ведь прошло только восемь лет, как Сталинград был переименован в Волгоград. Тогда, в 1961-ом, тоже было всё быстро. 31 октября закончил свою работу XXII съезд партии, а 10 ноября уже вышел указ Верховного Совета РСФСР о переименовании города.
В квартире № 50, расположенной на четвёртом этаже указанного дома, проживало три семьи. Смежные две комнаты занимали Крыковы. Капитан Крыков был комиссован после контузии, о чём свидетельствовал огромный шрам, дугой разрезавший его облысевшую голову сверху по палам. Он год назад похоронил жену, оставшись с двумя детьми-школьниками. По этим двум поводам он безмерно пил. Однажды напившись и уснув, он не выключил на плите кастрюлю, в которой варил банку сгущённого молока. Через шесть часов банка взорвалась, уделав общую кухню тёмно-коричневыми камуфляжными кляксами.
Самую маленькую комнату квартиры, на квадратов шестнадцать, занимала семья старшего лейтенанта Ракова. Его сыну Егорке неделю назад исполнилось два годика. Как-то Раков привёл домой служебную немецкую овчарку, которая жила у них в комнате целый месяц и наполняла всю квартиру громким лаем по своему собачьему усмотрению.
Третья семья не вписывалась в общий план заселения дома, считавшегося военным. Дом, построенный буквой «г», одной внешней стороной выходил на парк, а другой - на воинскую часть, в которой и служили мужчины, проживавшие в нём. Так, вот, третья семья не имела никакого отношения к воинской службе. Её жильцы недавно переехали в Волгоград из Владивостока, поменявшись жилплощадью с семьёй офицера, получившего новое назначение в одну из частей на берегу Японского моря. Семья состояла из четырёх человек: первой заехала мать с трёхлетним сыном Юркой, а спустя полгода их состав пополнился Юркиными бабушкой и дедушкой, разменявшими седьмой десяток. Юрка с матерью летели в Волгоград на трёх самолётах, намного опередив свой багаж, отправленный по железной дороге. Потому на пару месяцев в обиходе у них был только тот набор вещей, который уместился в ручную кладь. В пустой комнате спали прямо на газетах. Крыков принёс им из части солдатскую табуретку, а Раков подарил Юрке свою старую настоящую офицерскую фуражку. Так вещей стало значительно больше.
Семьи мирно бы уживались, соблюдая очередь на унитаз и в ванную комнату, если бы не жена старлея. Молодая очень эффектная женщина была дочкой какого-то начальника и не привыкла жить в коммуналке. Меняя гарнизоны, муж постоянно одёргивал свою супругу, но та и не думала отступать. По-особому самовыражалась она и в этой квартире. То выйдет в места общего пользования в совершенно прозрачном пеньюаре, то сцепиться со старушкой, Юркиной бабушкой. Однажды запустила в неё утюгом. Юркина мама тогда оттаскала Ракову за волосы по полу. Как-то та же Ракова забыла (а может, вовсе и не забыла) закрыть за собой дверь, принимая душ. Потом громко визжала, когда в ванную комнату вошёл не совсем трезвый Крыков. Раков выскочил из комнаты, увидел соседа вместе с голой кричащей женой и, не разобравшись, набросился на капитана. В коридоре, который стал местом побоища двух огромных офицеров, было разрушено всё. Пострадал и холодильник дальневосточников. Каблук ялового сапога Кракова 44 размера проломил в нём дверь. Дверь, как смогли, потом заклеили, поставив большую латку из плотного картона. Спустя неделю помирились и офицеры.
На кухне у каждой семьи был свой обеденный стол, кушать все старались по очереди, не создавая давки. Правда, получалось это по естественным причинам не всегда. Только Ракова забирала приготовленную еду в свою комнату, брезгуя запахами общежития. Плита стояла четырёх конфорочная. За каждой семьёй была закреплена своя горелка. Одна была общей, которой пользовались по очереди, установленной графиком.
Вот на этой самой кухне, когда Юрку уложили снова спать, встретились к четырём утра Крыков с Раковым, решив перекурить у открытой форточки увиденное.
- Машина-то не из нашей части была, - начал разговор старший лейтенант, как будто из всего произошедшего его заинтересовала именно военная машина, а не тот груз, который на ней только что увезли.
- Думаешь, дошла очередь до Дзержинского? – сделав паузу, решил не ходить вокруг да около Крыков.
- Да, вряд ли… С чего бы? По нему никаких решений не было. В политотделе бы сказали…
- Если сегодня убрали его памятник и с площади у тракторного завода, то, считай, дело ясное… Да и сам завод тогда переименуют, он же назван его именем.
- А мы с женой только месяц назад фотоаппарат «ФЭД» купили… Феликс Эдмундович Дзержинский…, - примеряя случившееся уже на себя, задумчиво втянул затяжкой и медленно выдохнул Раков, - и как теперь с ним быть, если всё так и есть?
- А ты в политотделе и спроси…
Офицеры молча докурили. Раков, сославшись на то, что ему нужно до подъёма солдат к шести быть в части, ушёл собираться. Краков вернулся к себе, достал из буфета начатую вчера поллитровку, налил полстакана, который стал невидимым в его кулаке.
- Ну, - обращаясь к образу железного Феликса, произнёс он и поднял согнутую в локте руку, - не поминаю лихом!
Капитан опрокинул в себя водку одним глотком, занюхал рукавом домашнего халата, купленного ещё заботливой покойницей женой, и лёг на широкую двуспальную кровать. Как всегда посмотрел на пустующую подушку своей Галины и закрыл глаза.
Вечером в парке в уютном летнем кинотеатре под открытым небом показывали новую картину. Все лавки, как никогда, были заполнены. Женщины отломанными ветками отгоняли от себя и детей комаров. Картинка на экране становилась с каждой минутой всё более контрастной. В темноту погружались и перешёптывания. Говорили, что Дзержинского перевезли куда-то на новое место, о котором никто не знал. Кто-то сказал, что повезли в саму Москву. Эта версия устроила всех, некоторые испытали даже гордость за свой парк.
Картина была про любовь, поэтому Юрка, сидящий вместе со своей мамой, с интересом смотрел только на военных лётчиков, настоящих героев, и жалел, что он не взял с собой ту самую фуражку, подаренную дядей Витей Раковым. От Юрки пахло костром. Перед кино, он вместе с пацанами жарил в парке, обычном месте их игр в войну, тогдашние шашлыки из кусков пахучего ржаного хлеба, нанизанных на зелёные веточки и припорошённых крупной солью. Такие сборы-пиршества по очереди устраивали дворовой шпане их отцы-командиры. Было всегда очень дружно, вкусно и хотелось в военный поход. Юрке представлялось, что в поход ушёл и великан Дзержинский, одетый в серую длинную солдатскую шинель и всегда строго смотревший внимательными глазами со своего постамента куда-то далеко за забор их парка, будто бы стараясь найти толи врагов, толи рассмотреть за линией горизонта неизбежное светлое будущее, в которое твёрдо верил.
… Парк так и не перестали называть Дзержинским даже спустя годы, когда сменившееся поколение уже и не знало, какое отношение он имел к самому Феликсу Эдмундовичу.