Прощание с горой
Часть 3
И опять они уставились на гору, но теперь уже головы их неподвижны, и глаза не шарят по ее поверхности, теперь и головы, и глаза неподвижны. Если бы существовал прибор, определяющий направление взгляда, то он бы начертил линию, начало которой исходило бы из глубины сморщенных старческих глазниц, а конец упирался в точку на склоне горы у самого края леса, где виднелась полоска светлее деревьев, но темнее скалы, то есть в каменный выступ, которым заканчивалась скала, веками создаваемый природой, вытесанный дождями и ветрами балкон на склоне горы, с которого так много можно увидеть. Ступить ногой на этот балкон, выпрямиться и посмотреть вниз на крыши домов, на дороги, лема и пастбища – значит совершить восхождение на гору. Ступить на этот выступ молодой ногой, состоящий из крепких, но не сухих костей и упругих мышц, - это не такое уж событие, это совсем немного, ну, может быть, всего несколько слов, произнесенных односельчанами без всякого удивления, дескать, такой-то был сегодня на горЕ, поднялся на гОру, а потом спустился вниз… Ступить же на этот выступ ногой старой, скрюченной и немеющей, выпрямиться и увидеть далеко внизу чуть ли не полсвета, потом спуститься с горы, держа на ладони блестящие камешки, собранные на вершине в качестве вещественного доказательства, - это много, это вытаращенные глаза и разинутые рты, это разведенные в изумлении руки, именно в изумлении, в безграничном изумлении, и полные недоверия слова: такой старый, а поднялся на гору, слышите, дряхлый старик, а добрался до самой вершины!!! А молодые думают: такой старый хрен, а сравнялся с нами! И совсем другим будет тот остаток жизни, что пройдет со дня подъема на гору до дня смерти, и смерть будет совсем другой, и похороны будут совсем другими, непохожими на похороны тех стариков, которые перед смертью не взбирались на гору. Священник будет выводить: « Да упокоится в мире», а люди потихоньку свое: « Он еще совсем недавно поднимался на гору». Священник громко: « Господи, прими его в царствие свое…», а люди потихоньку, чтобы не мешать батюшке: « Один, без посторонней помощи добрался до самой вершины». Священник во весь голос: « Господи, прими его душу в рай небесный…», а люди друг другу на ухо: «Если бы он только продрался через кустарник и дошел до трав, еще можно было бы поверить, если бы прошел и эту невысокую траву, еще можно было бы поверить, но трудно поверить, что он взобрался на скалу, а ведь взобрался, хоть и такой старый!» «Помолимся, братие, за его душу», - возглашает священник и с трудом удерживается, чтобы не добавить: за душу того, кто еще совсем недавно стоял на вершине, ибо священнослужитель, конечно, тоже знает, что вот этот старик незадолго до смерти пробился сквозь чащу колючего кустарника, прошел круто поднимающуюся в гору полосу низкорослых трав, затем преодолел трудный путь через расщелину, где, как в огромной корзине, скопились большие острые камни, потом самый трудный участок – голую скользкую скалу – и ступил на балкон горы. Пройдет время, и могила осядет, земля на ней затвердеет и потрескается, но люди еще будут говорить: « Здесь лежит один такой старик, который вбил себе в голову, что взберется на гору, - и взобрался» Пройдет еще время, и могила уже станет чуть заметным холмиком, и крест на ней покосится, но еще найдутся такие, что будут помнить: под этим покосившимся крестом лежит человек, который будучи уже глубоким стариком, покорил гору. Могила уже перестанет быть могилой, сровняется с землей, крест упадет, и на этом месте выкопают новую могилу, и умрут люди, что были тогда на похоронах, но найдется человек, который запомнит то, что рассказывали ему теперешние обитатели кладбища, когда они еще были живы, и скажет этот человек: слышал я, что где-то здесь, у ограды, под старой акацией, похоронен некий бодрый старичок, почти сто лет ему было, а он взобрался на такую крутую скалу… Старики как по команде поднялись с лавки, выпрямились, и один из них сказал: -Вот я встал, и у меня ничего не заболело. -И у меня ничего не заболело, - отозвался другой. -Ни колени. -Ни поясница, ни спина. -А руки? – быстро спросил один другого, как будто раньше не знал и только сейчас внезапно припомнил, что есть еще и руки, в которые должна вступить боль. -Руки в порядке, - сказал один из них и улыбнулся. -В порядке, - поспешил заверить другой. Они опустили руки, выпрямились и встали по стойке «смирно», как солдаты перед командиром. Потом стали прохаживаться по полоске твердой, ими же утоптанной земли у скамейки. -У меня ничего не болит, когда я хожу, - сказал один из них. -И у меня ничего не болит, вторил другой. -Я чувствую, что мог бы долго идти. -Так бы шел и шел. -Пока бы не дошел. Запыхавшись, они опять сели, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Но когда они взглянули на гору, лица их стали серьезными. Они опять посмотрели друг на друга, снова улыбнулись, и уже знали, что идти надо. Они подумали: «Долго ждать нельзя. Гора – она может ждать, ибо она вечна, Могут подождать и те, чьи кости тверды и мышцы упруги, те которым не надо говорить: не болит. Они могут подождать, ибо могут взобраться на гору, когда захотят. Мы же ждать не можем». И, тем не менее, этого нельзя сделать в какой попало день, нельзя это сделать в обычный день, когда люди снуют по деревне, когда ничто не укроется от их бдительного ока. О пустой лавке нечего и говорить, она означала бы одно, что старики куда-то подевались. -Чего это они не сидят на лавке у дома? -Так где же они? -Где они, где они? И уже кто-то обшаривает взглядом узкую обсаженную яблонями дорогу, ведущую к низкому кустарнику, опоясывающему понизу гору. И вот уже кто-то мчится туда, преграждая им путь и кричит: это еще что за экспедиция, что это вы надумали, ишь чего захотелось старикам, а ну-ка поворачивайте обратно, ну-ка… И, значит, им придется, вернуться на свою лавку, ибо они уже так стары, что должны быть на виду в любое время дня. Надо выбрать такой день, когда в деревне совсем никого не будет, а такой день наступит завтра, ибо ожидается приезд митрополита, потому все сбегутся на околицу - там будут ожидать большой черный лимузин, в котором митрополит приедет. -А теперь говори, как мы будем взбираться на гору, когда в деревне никого не будет. -Когда все соберутся идти на встречу, мы скажем, что жутко разболелись ноги и поясница. -Что будет дальше, говори… -Мы дождемся, когда все уйдут, и тогда мы двинемся. -Нам не придется прятаться и красться задами, мы пойдем вот по этой дороге, обсаженной яблонями. -Радуешься? -О, я так рад, что от радости даже больно, вот тут под ребром. -А я так рад, что даже дух захватывает. -Никому и в голову не придет смотреть в сторону горы, никто нас не заметит и не вернет домой… -Говори, говори! Я и говорю, мы побудем немного в кустах шиповника, не будем пока забираться в травы… -Нас поцарапают кусты! -Ничего. Выступит капелька крови. Мы будем идти через кусты, и высасывать кровь из уколотых пальцев… -Ой, опять укололся! -Как хорошо… -Да, хорошо. Будем петь и покрикивать: гоп-ля, гоп-ля! -В кустах еще не будем – ведь может кто-то услышать, если задержится вдруг в деревне. -Ну, ладно, ладно, петь мы будем только тогда, когда доберемся до расщелины в скалах. Сядем тогда на камень да и затянем что-нибудь старинное. -Ты и не представляешь, как я рад… -А можно я крикну тебе: «Я спрячусь, а ты ищи меня!» -Можешь. А еще я вырежу себе палку – с ней легче идти. -И мне! -И тебе. -А мне кажется, что я уже стою на камне в расщелине и распеваю, а ты стоишь на другом камне и тоже распеваешь. -А теперь вверх по склону, а он довольно крутой…. -Тут могут заболеть ноги и поясница, и дышать станет трудно. -О, как болят ноги, болит поясница, я задыхаюсь… -Как бы чего не случилось… -Пусть случится, но тогда, когда мы уже побываем на горе и спустимся вниз с криком – а мы были на самой вершине! – и когда у нас в руках уже будут блестящие камешки, и когда целую горсть этих камешков мы высыпем в ладонь тому, кто скажет – не были вы на горе. -Ясно, что только тогда. Вот когда мы высыпем камешки этому неверующему, вот тогда будь что будет!