и странной любви моей!
О белизне, реке Неруссе и странной юношеской любви моей.
Часть 2
Пройдя прослушивание в одной из опереточных трупп, она становится хористкой. Вместе с этой труппой Настя колесила по России, пока к началу 1890-х годов не перебралась в Петербург.
Именно в это время на сцене Малого театра ставились музыкальные спектакли с участием «короля цыганского романса» Александра Давыдова и опереточной примадонны Зориной. Симпатичной новенькой статистке доверили роль: по ходу действия спектакля она должна была спеть романс «Захочу — полюблю». Стройная девушка с необыкновенной улыбкой, которую потом так и назовут — «вяльцевская» — вызвала бурю аплодисментов. Талантом и внешностью юной артистки был поражен известный петербургский адвокат Н.И. Холев, оказавший затем начинающей певице поддержку в систематических, профессиональных занятиях вокалом. «В течение трех лет я не выходила на сценические подмостки, и всё это время работала над развитием своего голоса с целью пройти серьезную школу для дальнейшей артистической деятельности. Затем меня увидал Щукин, известный московский антрепренер, и пригласил сразу на первые роли в «Эрмитаж» в Москву, а затем я сделалась «Вяльцевой».
Сенсационный успех молодой певице принес первый самостоятельный концерт в московском театре Эрмитаж в 1897 году. Было в её голосе что- то лихое, ухарское, потом появилась щемящая тоска. Чарующие звуки завораживали, куда-то звали. Знаменитая «вяльцевская» улыбка покорила всех и вся. Ее заставляли бисировать некоторые романсы по десять, двадцать раз. Ее встречи с публикой сопровождались каким-то необъяснимым массовым поклонением перед актерским обаянием любимицы. Как владела аудиторией Вяльцева!
Анастасия Дмитриевна пела ярко, легко, свободно. Ее называли «певицей радостей жизни», потому что песни в свой репертуар она придирчиво отбирала сама, отвергая те, в которых были слова «смерть», «разлука», «печаль», «горе», «тоска». Романсы Николая Зубова «Под чарующей лаской твоею», «С тобою вдвоем», самый знаменитый — «Не уходи, побудь со мною», ставшие шедеврами российской лирики, написаны специально для нее. Темой романсов, исполнявшихся Анастасией Вяльцевой, были и ухарство, и щемящая тоска, и пьяная радость, и аффектированная любовь. Все эти чувства нашли выражение в поэзии того времени, их отголоски прозвучали в стихах А.Блока и С.Есенина. Наивная толпа восторженных слушателей, конечно же, воспринимала их как некое самовыражение певицы и пристально следила за ее личной жизнью. Вероятно, поэтому Вяльцева оберегала от чужих глаз все, что касалось ее любви к гвардейскому офицеру, полковнику В.В.Бискупскому, ставшему впоследствии ее мужем»
Не смотря на запрет царя, не разрешавшему Бискупскому, очень богатому человеку, жениться на «шансонетке», Бискупский предпочел любовь, за что был Николаем отчислен из гвардии и впал к нему в опалу. Если мне не изменяет память, Анастасия Дмитриевна Вяльцева, самородок Брянской земли, умерла в страшной нищете.
Я сидел у костра и вспоминал свою такую странную любовь. Дед не пришел. Я долго его ждал, глядя на угли костра, пропустил стаканчик и лег спать.
Пробуждение мое было ужасным. Было такое впечатление, что у меня над ухом раздался выстрел. Я вскочил весь дрожа и в чем был выскочил из палатки. Вокруг никого. Сизый туман лежал над маленькой заводью, на берегу которой я поставил палатку. «Бац», «бац» - снова раздались выстрелы. Но кое-что я успел заметить. В заводи, что-то происходило. Вода просто вскипала, искрилась от сотен мальков-рыбешек выпрыгивающих из воды и снова туда падающих. А из воды вдруг появлялся толстый рыбий хвост, который плашмя, как веслом бил по воде (вот это то и были выстрелы!) и исчезал снова. Поняв, что нечистой силой здесь не пахнет и это не нападение разбойников, я оделся, вздул костер и уселся завтракать.
Дед все-таки появился. Оказывается, он подменял пастуха, а теперь свободен. В общем, весь мой отпуск, хоть на несколько часов, но каждый день он заглядывал ко мне.
Ах, милый непритязательный дед Коля! Истинно русский человек! Вот совсем старый, а глаза округлые, удивленные, как у малого дитяти. Когда я рассказал ему об утренних выстрелах, он пояснил: «Белизна озорует!»
-«Кто?» спросил я.
-«У нас ее белизной кличут, а в других местах шелеспер. Хотя, я слышал, по науке это будет жерех!»
И мы занялись с ним рыбалкой. Дед Коля был человек-уникум. Он, в общем-то, не против прогресса, но всю жизнь обходился без молотка, заколачивая гвозди поленом и выдергивая их пятерней, пошатав из стороны в сторону.
Вернись завтра каменный век, дед Коля не испытал бы нудобств, даже не заметил бы его возвращения, поскольку довольствовался самым малым. Рыбачил он на неошкуренной орешине, червей копал палкой, а не лопатой, собирая их в лопушок. Я подарил ему респектабельное, трехколенное удилище, снабженное пропускными колечками и миниатюрной алюминиевой шпулей. Он просиял, но тут же, зайдя за кустики, переиначил удилище на свой лад, снял катушку, а леску привязал за самое последнее верхнее колечко. Когда же он узнал, что удилище нельзя класть в воду, а следует опускать на специально воткнутый развильник, он и вовсе к подарку охладел.
И то сказать, пока я возился, какое удилище достать, какую леску и крючок, Дед Коля, орудуя только орешиной, посвистывая кончиком с неизменным гусиным перышком на леске, успевал набросать на траву кучку матерых карасей, похожих на важных осанистых столоначальников. И все это молча. Разговаривать он не любил. Или понимал, что разговоры все у меня уже в печенках.
Вот так пролетели две отпущенные мне две недели. Жутко не хотелось уезжать. Мы простились с дедом Колей (так и не узнал я его фамилию – забыл узнать), выпили «стремянную» (пил он, а я за рулем!» и простились. Наверное, навсегда. Прощай, дед Коля! Прощай Нерусса! Может быть, я и вернусь к тебе…. за последним глотком воды! Прощай, русская река!
P. S. Проезжая через Брянск, я остановился у областного краеведческого музея, упросил показать мне портрет Вяльцевой. Я долго смотрел на него, впитывая в себя ее красоту. Прощай и ты, «божественная»!