Пустопорожние размышления на берегу весеннего пруда
Я сижу на берегу пруда в Ботаническом саду (том, который принадлежит Академии наук России) и фотографирую лягушек. Я с нетерпением ждал весны, чтобы услышать их голос. Они поют так самозабвенно, смешно и весело, что улыбаешься им в ответ не лицом только, а всей душой. Понимаю, конечно, что кричат они вовсе не для того, чтобы потешить меня. Их пение — это воплощённая страсть. Да, и люди поют серенады, и достигают при этом пределов страсти. Но вот если бы выдумать такой прибор, который был бы вполне независим, и измерял только силу чувства, накал этой самой страсти, то весенняя лягушка вряд ли бы кому проиграла. Или прибор бы зашкалил. Никто меня в этом не разубедит.
В прошлом году я не смог запечатлеть это пение. К этой весне я готовился всю зиму, и вот теперь имею на своём фотоаппарате сильнейший объектив, который, говорили мне, изготовлен был японцами по заказу французских спецслужб. Впрочем, реклама, дело известное. Тем не менее, теперь я имею полную возможность не только слышать, но и наблюдать замечательное лягушачье пение. Вся суть тут в резонаторах. Они возникают там, где обозначился у лягушки намёк на шею. Маленькие (это, конечно, по моим меркам, но не в пропорции с лягушачьим телом, в этом смысле они громадны) воздушные шарики, преимущественно синеватого и голубого цвета возникают и опадают в этом месте. Понятно, что наблюдаю я нашу родную подмосковную прудовую лягушку. В этих шарах и есть самое главное дело. Чем больше надуть их, тем вернее успех. Самцы лягушек не меряются силой. Им надо лишь переорать друг друга. Сильнее, здоровее и желаннее тут тот, кто громче крикнет. То есть, извините, исполнит своё соло, споёт. Я подозреваю теперь, что у каждой женщины есть нечто от лягушки. Откуда иначе такой бешеный успех бывает у оперных теноров… Я наблюдаю за пением в трубу объектива и уже знаю, что победит сегодня вот этот, будто вылитый из бронзы, лупоглазый солист. Шары-резонаторы его надуваются так, что за ними теряется голова. А трель пронзает сердце, и моё тоже, насквозь. Совсем недалеко от него начинает шевелиться остролистая болотная трава. Это скоро, как может, протискивает сквозь неё тучную зелёную плоть первая здешняя красавица. Она вся в зелёном мокром тяжёлом японском шелку. Ворочает глазом, окаймлённым широким золотым обручем. Дело сделано… Лягушачья камасутра вполне занимательна… Кстати, я видел тут одного певца с лопнувшим левым резонатором. Как это вышло? Неужели они могут так стараться, что готовы изувечить себя. Впрочем, это не мешало ему нравиться. Ведь могли же, к примеру, казаться вполне притягательными романтическим женщинам прошлого одноглазые морские волки… Адмирал Нельсон, например, в этом смысле был необычайно удачлив…
Вот какое ещё интересное дело. Мне показалось, что у лягушек самый мощный инстинкт продолжения рода. Когда ни придёшь к пруду, они всегда заняты тем, что у человека называется флиртом. Поют, тревожат траву вполне порывистыми движениями не шибко уклюжих тел. Голуби, например, тоже похотливы весной, их воркотня целенаправленна, ухаживания элегантны и настойчивы. Но большую часть времени они всё же озабочены поисками корма. Утки вообще увлечены делом любви лишь попутно с желанием чего-нибудь заглотить. Человек весной занят, помимо любви, множеством дел, которые относит к первоочередным. Сеет хлеб, как крестьяне, занимается бизнесом, как новые русские (в большинстве вовсе не русские), думают о тайне жизни, как писатели, смотрят телевизор, как байбаки и сибариты, пьют водку, как до конца постигшие смысл жизни… Лягушек же я никогда не видел занятыми, например, поисками еды. Хотя всякие руководства настойчивы в том, что это самые ужасные хищники. Им потребно в день столько всякой живности, что тигру, например, подобного количества хватило бы на неделю. Если, конечно, соотнести в пропорции общие размеры их собственных организмов с объёмами потребляемых ими других живых организмов. Лягушки, правда, выбравшись из пруда на солнышко, о чём-то мыслят. Но мыслят они, я в этом уверен, о том же самом. Как тот солдат, которого спросили — о чём он думает, глядя на груду кирпичей, приготовленных для строительства светлого будущего. Политрук удивился, когда тот ответил, что думает «за любовь». Почему? «Я всегда за неё думаю». Есть, правда, среди людей довольно невыразительные теперь экземпляры, которых можно назвать гордым прежде нарицательным именем казановы или донжуана. Но и этим людям не достичь исключительной сосредоточенности в своём деле, которая есть у лягушки…
Был момент, когда я переехал в Москву. Дальнейшую жизнь здесь я представлял себе, как всякий провинциал. Можно ходить в лучшие театры хоть каждый день. Есть знаменитый бар в Доме литераторов, где можно заводить потрясающие знакомства, слушать и говорить. Писать и печатать книги сразу в столице и тем самым чувствовать себя не в тылу, а на передовой литературных фронтов. А музеи, а галереи, а просто старые улицы, где камни мостовой истекают историей, а …
Как получилось, что запущенный пруд с лягушками в Ботаническом саду стал для меня лучшей частью Москвы, я уже не помню. Помню только, что искусство московское с некоторых пор стало, не то чтобы раздражать, стало вдруг ясно, что оно имеет какую-то недостойную цель, которая саднит и угнетает душу. Перед кем-то выслуживается, опять таит какой-то откровенный кукиш в кармане. Тайну, которая явно во вред…
Скучно всё это… Как-то само собой прошло ощущение счастья быть зрителем и читателем… Есть большая разница, например, пить водку на поминках и на дне рождения. Хоть слова и тосты тут и там звучат один к одному, да большая разница в ощущениях души. Если душа уже не обмирает от счастья при воскресении придуманного бумажного слова, значит божество, которому это под силу, уже оставило сцену, и вместо праздника тут панихида… Может вся причина в этом и есть…
Пруды здесь в самом что ни на есть первобытном состоянии. Они стали такими потому, что за ними некому ухаживать. Конечно, их следовало бы почистить. Однажды я слышал такое размышление о культуре и цивилизации из уст человека, принадлежащего к старому интеллигентному роду. Дед его жил в то время, когда в России появились первые туалеты, в которых действовала вода. Так называемые ватерклозеты. Этими ватерклозетами измерялась тогда степень цивилизации. Когда деду надобно становилось наглядно объяснить, что такое цивилизация, он так и говорил: «цивилизация — это ватерклозет». Он справедливо полагал при этом, что наступление эры ватерклозета никоим образом не добавило человеку культуры. Чище стало в отхожих местах, но не в людских душах. Так дед объяснял разницу между цивилизацией и культурой. Проще, можно быть цивилизованным человеком, но вовсе не обладать при этом культурой. Посетители Ботанического сада скорее цивилизованы, чем культурны. Это я смело могу заключить по тому, что пьют воду и пиво они из вполне современной алюминиевой банки или пластиковой бутылки, а потом эти банки и бутылки оказываются на полянах и в прудах. Вот от этих издержек цивилизации, при отсутствии культуры, следовало бы природу чистить. В остальном отсутствие средств на благоустройство прудов кажется мне благотворным. Я говорю это с точки зрения лягушек, конечно. Им хорошо тут в первозданной тине и нетронутых произвольных травах.
Пруд — это, конечно, особый природный организм, который вполне может существовать и без участия человека. Он в состоянии поддерживать своё благополучие, залечивать свои недуги, поддерживать жизнь своих обитателей, отражать агрессию среды. Я думаю так же, что, не отходя от маленького пруда в Ботаническом саду можно сделать много великолепных открытий. Ведь стал же великим учёным француз Жан Анри Фабр, купивший несколько квадратных метров пустыря в окрестностях Авиньона и всю жизнь наблюдавший там жизнь и нравы насекомых. Блестяще излагавший потом свои наблюдения. Приключения, которые пережил провинциальный учитель биологии Фабр на своём пустыре, не менее захватывающи, чем приключения в пиратском Карибском море. Только приключения эти происходят в пространстве духа. И пережить их могут лишь немногие избранные…
У Брема про лягушек написано так: судьба у них в болоте такая же печальная, как у зайцев в лесу. Всякий норовит ими полакомиться, все у них враги. Есть к этому поправка у Льва Толстого в рассказах для детей из его «Азбуки». Там есть история о зайце, который так разобиделся на свою судьбу, что решил с горя утопиться в ближнем пруду. Вот он подходит к берегу с камнем на шее, и тут вдруг кто-то шарахнулся от него в воду. Оказалось, это лягушки, которые даже зайца испугались. Значит им ещё горше и страшнее жить… Ободрённый этим мало утешительным обстоятельством, заяц всё же раздумал топиться… Чтобы почувствовать себя в полной безопасности и комфорте, этому зайцу следовало бы вовсе поселиться в Ботаническом саду. У лягушек, во всяком случае, тут нет абсолютно никаких врагов, и живут тут они в полном благополучии…
Человеку требуется жизненное пространство. Тут ничего не поделаешь. Пространство это можно взять только у живой природы. Но у этой природы есть свои законы. И это не просто фигура речи. Законы эти существуют, и за нарушение их природа умеет наказывать. Общий смысл природных законов, как давно уже догадались учёные люди, заключается в том, что в живом мире миллионы лет складывался определённый порядок, тончайший баланс, и он пришёл, наконец, к такому совершенству, которому любое, даже самое благое вмешательство, только вредит. Человек стал активно менять этот порядок совсем недавно, в течение, может быть, сотни лет. В последние же годы отношения его с природой приняли характер агрессии. Природа не замедлила с ответом. Человека постигают болезни. Прежде неведомые. Главное, что появляются они именно там, где законы природы попираются более всего. Люди начинают умирать от причин и следствий таинственных, вызывающих суеверный страх. Природа или Божий перст, как бы грозят, милостиво пока, не доводя своих угроз до ужаса. А ведь может же случиться так, что Господь окончательно разочаруется в своём лучшем творении и перечеркнёт его, как я перечёркиваю неудавшуюся строку. Можно быть, конечно, атеистом и не верить во всё это, но и это не даёт права ставить себя вне законов природы. Напомню, что юридический термин «вне закона» означает «без права на жизнь».
Вот и в Ботаническом саду, где делал я на прогулках эти снимки с лягушками, появился железный оскал решёток. Верная примета того, что и тут ступила в Сад безжалостная пята взбесившегося капитала. Прививок против этого бешенства нет. Если он взялся грызть, то загрызёт до смерти…
Тут я вспоминаю Чехова. Есть в одном из его рассказов деталь, рождённая усталостью от беспощадного знания жизни. Он наблюдает в поезде какую-то знаменитую актрису. Она ест рябчика. И даже этот простой акт выходит у неё жеманным, театральным до приторности и до невозможности пошлым. И вот убийственный вывод — насколько же этот рябчик был в природе естественнее, сообразнее с её задачами, может быть и полезнее, чем эта избалованная и пустая, манерная женщина. Жестокое наблюдение, суровый вывод. Оно заставляет думать, что большое знание людей обязательно делает мыслящего человека мизантропом. Говорят, Чехов был необычайно мягким и деликатным человеком. Вероятно, да, он таковым и был, но только в той необязательной части общения, которая была непринципиальна для него. Чистый лист бумаги мобилизовал в нём художника. Честного и беспощадного.
К чему в этом тексте о лягушках имя Чехова? Всё дело в том, что пошлость и бездуховность становятся теперь агрессивными. Им уже мало сыто икать, закусивши рябчиком. Пошляк пошёл в наступление… Несколько лет собирал я материалы к истории русской лошади. Сегодняшнее её состояние таково, что она неминуемо погибнет. Это потому, что у нынешнего денежного человека, в большинстве, отсутствует движение души. Его заменило движение инстинкта. Инстинкт же элементарный и дикий — занять пространство. По волчьи отметить его границы и с лютой зоркостью следить за всяким движением извне. Чудесное животное, с которым Россия шла в ногу тысячу лет, потеснено с коннозаводских угодий, хищно надкушены ипподромные земли. Я видел и знакомился с лихими теми людьми и, каюсь, лошади казались мне более благородными божьими созданиями, более соответственными потребностям природы, более подходящими к скромному, но и прекрасному нашему пейзажу. И грустно и жутко становилось от мысли, что будет время, когда лошадь из русского пространства будет окончательно вытеснена и место её займут новые двуногие с насторожёнными, как капкан, сердцами.
А, впрочем, это не все люди. Мой тёмный дед дремучим нутром своим чуял и говорил, что пока есть праведники (хотя бы один) на божьем свете, он, этот белый свет, будет храним. Не знаю, откуда он это взял, но я хочу и заставляю себя в это верить. Без такой веры ведь и жить-то нельзя. Есть праведники и в лягушачьем и в конском деле. И, значит, не так уж всё плохо.
Дальше я вот что хочу сказать о лягушках. Их тоже потеснили. Мне их, конечно, не так будет жаль, как лошадей. Но всё же, всё же… Я уважаю великих историков, но читать предпочитаю тех, кто считается рангом пониже. Они умеют уважать мелочь. Они не стесняются её заметить. Не гнушаются ею. И вот я узнаю, что русская императрица, дочь великого Петра Елизавета, любила слушать лягушечье пение. Для неё специально, рядом с дворцами сооружали пруды и привозили туда лягушек. У неё в штате были люди, заведовавшие этими прудами, знавшие до мелочей лягушачью жизнь, создававшие для лягушек идеальные условия, чтобы они могли идеально петь свои весенние песни. По нынешним временам эти люди, думаю, могли бы иметь не шуточные учёные звания… Тут надо вот о чём сказать. Всякая изюминка в человеке не сама по себе вызревает. Её непременно поддерживает и питает весь склад его натуры. У императрицы Елизаветы было множество разных чудачеств. О них только и рассказывают. Ну, а что именно она учредила первый российский университет, отменила смертную казнь и, как могла, облагородила тогдашние русские нравы, доставшиеся ей от отца и матери, сильно навредивших им, о том вспоминается реже. Это не так весело узнавать, как то, что у неё был целый отряд чесальщиц пяток и то, что после смерти в её гардеробе обнаружилось двадцать тысяч платьев. От лягушачьего пения до университета — путь длинный, неясный, да и сомнительный, пожалуй. Но он, должно быть, есть. Поскольку несовместные эти вещи обитали рядом, в живой душе увлечённого и неоднозначного человека. Неоднозначного, как и сами две эти неравные доли натуры, тесно уживавшиеся в нём… Пением лягушек, бывал очарован писатель Тургенев. Надо ли говорить о том, что это непривычное умение сознавать чудесным всякое проявление природы, было особо уникальной особицей его таланта…
Холодная лягушка способна на привязанность. В этом мог убедиться, например, Мичурин. У себя в Козельске, на реке Воронеж, он прикормил серую квакушку и по-настоящему дружил с ней. Она даже научилась прыгать к нему на руки, и он чесал ей живот как кошке или собаке. И по всему видно было, что она испытывает большое удовольствие от этого. История этой дружбы закончилась печально. Мичурин загрипповал на недельку, а на его место к реке пришёл другой рыбак. Был он закадычным другом великого садовода. Лягушка, не научившись ещё соображать, что не все люди одинаковы, и ему попыталась прыгнуть в руки. А тот, опешивши от такой неожиданности, ушиб её насмерть… Этого убийства Мичурин не простил. Дружеское отношение к лягушке оказалось сильнее привязанности к человеку. В этой детали я так же склонен видеть прозрачный намёк на то, почему только избранным недоверчивая природа вдруг открывает самые глубокие свои тайны… Когда человек забывает или отказывается понимать, что он такая же часть природы, как и всё остальное, начинается беда. И, прежде всего, беда самого человека…
Вот ещё какое, оказывается, дело. Даже у лягушки есть неизгладимые заслуги перед человечеством. Они сотнями гибли в лабораториях, чтобы помочь человеку добыть научную истину. Случайная конвульсия мёртвой лягушки натолкнула пытливого человека на мысль об электричестве, и электричество это, в конце концов, добавило нашей жизни новое качество. Не будем говорить, что жизнь стала счастливее, но жить стало светлее и легче. Поэтому, зажигая электрическую лампочку, стоит помянуть в мыслях нашу лягушку. Символом электрического тока стала у нас молния и устрашающие слова под ней: «Не влезай, убьет!». А по-настоящему символом электричества должно бы стать изображение лягушки. Она первая навела человека на мысль о таинственной силе, которая теперь вовсю работает на нас.
Рутинное учёное бессердечное экспериментаторство при всём при этом бывает ужасным. Вот читаю я главу о земноводных у Брема, к книгам которого вожделел с юности. «У жаб и саламандр, — пишет он, — благодаря большому количеству желез на теле, выделения кожи обильнее, чем у других земноводных; эти выделения могут особенно усилиться вследствие раздражения кожи. Например, если посадить саламандру или жабу на раскалённые уголья, то слизь отделяется в большем количестве; отсюда происходит древняя, не имеющая никакого основания сказка, будто саламандры не горят в огне». Учёный немец Брем был образцом педантичности. Всякая деталь чужого опыта, всякая чужая строчка у него имеет обязательную ссылку. Тут никакой ссылки нет. Значит, чтобы проверить заведомую сказку, он сам лично сажал жаб и саламандр в пылающий костёр?.. Вот какое дело. То, на что не поднимется рука у самого дремучего человека, бестрепетно сделает человек учёный и образованный. Крестьянин, не знавший грамоты, никогда бы и не подумал об атомной или водородной бомбе. Рафинированный интеллектуал Сахаров всю жизнь свою потратил на этот кошмар. Тёмный человек может убить другого человека и потом всю жизнь каяться и молить Бога о прощении. Просвещённый человек, подготовивший смерть человечеству, может жить вполне беззастенчиво… Тут я вспомнил замечательное место в трактате средневекового араба-путешественника Ибн-Батуты. Он описал один обычай в некоем славянском племени. Там с людьми, которые подавали признаки какой-либо одарённости, особенно в тех областях, которые казались туманными и неясными по будущим результатам, поступали следующим образом. Их объявляли «угодными Богу», развешивали на деревьях в ближайшем лесу и почтительно ожидали, когда они распадутся на части. Может быть, это так тогда уже действовал коллективный инстинкт самосохранения? Конечно, если бы люди и дальше следовали этому правилу, они могли бы не знать и до сей поры, что планета Земля обращается вокруг Солнца, но не знали бы и бомбы, которая способна прекратить это вращение. Без знания космической механики жить и даже быть счастливым можно, а с атомной бомбой жить нельзя. Или можно жить только до времени…
Да, совсем я забыл о праведниках в лягушечьем деле. Есть они, слава Богу. Иначе откуда бы взяться, например, такой потрясающей идее как объявить вдруг год лягушки. Пока есть на земле люди, которые озабочены тем, чтобы не дать умереть лягушкам, можно не беспокоиться и за людей. Значит, сохраняется благотворная тяга человека не просто выживать, а жить в ладу и счастливом единстве со всем живым. Пока человек умеет держать ответ перед всякой мелкой живностью, которая не поймёшь для чего и создана, жить ему будет легко, жизнь его будет оставаться осмысленной и вещей…
Лягушачьи заступники собрали целых шестьдесят пять миллионов долларов, чтобы построить обетованные болота в специальных питомниках и зоопарках, чтобы собрать там все умирающие, исчезающие виды земноводных до лучших времён. До той поры, когда всё человечество не одумается и не станет жить по тем законам, которые гарантируют жизнь всякой родившейся на земле божьей твари. Это и будут вожделенные лучшие времена. Сейчас, конечно, плохо верится, что такие времена возможны. Но это лишь до той поры пока не знаешь, что люди, которым по долгу службы не надлежит быть ни сентиментальными, ни слишком чувствительными, делают уже первые шаги к этому будущему, осмысленному и совершенному. В Эстонии, например, дорожные строители, прежде чем строить новое шоссе, изучают пути миграции путешествующих квакушек и планируют на лягушачьих тропах тоннели под шоссейными дорогами, не считаясь с удорожанием затрат. В Голландии тоже строят подобные тоннели под автомобильными дорогами и радуются при этом, что вместе с лягушками спасаются, таким образом, ящерицы, змеи и мыши(!). В Польше, где такие тоннели построить не догадались, каждую весну собираются сотни волонтёров, чтобы ведрами переносить лягушек через дороги. Особая цель этой акции ещё и та, чтобы не дать погибнуть здешним аистам, птицам счастья, приносящим, как известно, детей и питающимся, в основном, этими лягушками. Волонтёры знают, что часть спасённых лягушек будет съедена аистами, но не видят в этом никакого противоречия своим целям сохранения живой природы… Так оно и есть… Остаётся только недоумевать, как это у поляков столь трогательная забота о братьях меньших, сочетается с вековечной ненавистью к другим народам, которых стоило бы считать соседями и даже братьями... В Англии, начиная подготовку к строительству олимпийских объектов (к 1912 году), отселили в специальные пруды две тысячи тритонов и тех же лягушек… С некоторой печалью заканчиваю этот трогательный обзор, поскольку ничего подобного этому не обнаружил в России. Правда, поставлен у нас памятник лягушке (сказочной путешественнице, наверное, той, которую придумал писатель Гаршин) в аэропорту Домодедово. Теперь пассажиры и лётные экипажи знают – если пожать этой бронзовой лягушке лапку, полёт будет благополучным. Пусть будет так… Мир будет стоять на своём месте, пока в мире всё будет стоять на своих местах…