Следующая глава мемуаразмов о счастливчиках.
ЗАПИСКИ ЯДОВИТЫЧА
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Баловни Судьбы.
Хорошо летом отдыхать! Неторопливо заниматься какими-то мелочами. Наслаждаться дуновением ароматного летнего ветерка из распахнутого окошка, под шелест маслянистых вишневых листочков.
Не торопясь успели много. Я карточку написал, чуть не стихами, сдал оперативному врачу. Сходил к Неллке занозу беспокоящую вынуть из души, получить улыбку благодарную ни за что - обложенные сами просили ей «спасибо» передать. Чай утренний допили, настоявшийся так, что скручивает язык. Колька наполнил, включил самовар, заварит свежего. Попьём с тем, что из дому притащили. Тосик, пополнив израсходованные запасы, открыл «Справочник автомеханика», попытается вникнуть в инженерные подробности бензонасосов.
- А что это ты читать уселся, Бензонасосик?! Рыжий занятий бесполезных для работы не допустит. – Дуй во двор, ищи что-нибудь для манекена. Будем пеленанию тебя учить, балбеса! Не вздумай шланга кусочек принести, прикинуться не выйдет. - Разминается Колька перед цирком с фокусами, репризами и клоунадой.
- Попроси кого-нибудь из сестричек помельче фигуркой, чтобы ворочать ее удобней было. Подключаюсь, представляя варианты развития событий.
- Скажи, что тебе тренироваться надо. Освоить технику раздевания-одевания мелких женских особей. Чтобы быстрее согласились, можешь сказать, что я твоим неумением возмущен. Угрожаю сослать санитаром на труповозку, если вопросом не овладеешь, не сдашь зачет комиссии. Они тебя пожалеют, неука. - Закрепляю достоверность мероприятия с серьезным выражением лица, брови нахмуривая. – Ну, чего топчешься, иди девушку добывай! Не вздумай руки крутить, тащить за шкирку! Лаской надо, убеждением, чтобы сама пришла с большим желанием помочь! Пошел!
Тосик с задумчивым лицом выходит в коридор, составляя план выполнения задания.
На столе звонит телефон без диска, прямой в диспетчерскую. На затянувшуюся тишину рявкаю в трубку.
- Крематорий, сороковая печь, слухаю вас! Громко и четко. - На домашние звонки тоже так отвечаю, иногда, спросонья если беспокоят.
- Почему печь? - Новенькая попалась!
– Пепел из, остальных выгребают, погашены оне! А мы тута горим без перерыва! Чего надо-то? - Тоном занятого делом кочегара.
- Оперативная вас вызывает, Анна Николаевна! - Оправдывающимся голоском.
- Так сразу надо докладать! Иду!
Скатываюсь по лестнице, застегивая халат перед дверями. Вваливаюсь, Анна Николаевна, упреждая мое приближение сообщает:
- В хирургическую интенсивную вам. Консультация нужна срочная. Добавляет на мой вопросительный взгляд «а чего я-то».
- Все доктора в операционной, в реанимации тоже запарка. Идите, быстренько разберитесь, у нас скоро час-пик.
Разворачиваюсь, хлопнув себя по карманам, звонко шлепаю себя по лбу
– Ой, трубу забыл, мне в комнату на минуту.
– Какую трубу?! Изумленно, испуганно подпрыгивает в кресле Анна Николаевна.
– Эту, как там её. На шею вешать надо, резиновая такая, железки на концах. Недоумение не рассасывается от подсказок.
– Вспомнил! Фонендоскоп!
– Идите уже! Облегченно вздыхает Анна Николаевна, поняв, что попалась. Горестно, осуждающе покачивает головой, машет ручкой, улыбаясь. Девчата диспетчеры давятся смехом, наклоняясь к пультам. Захватив фонендоскоп, иду к крыльцу стационара.
Тосик во дворе окружен группой медсестер, парой мелких и тройкой девок покрупнее. Ручки в бока, на лицах изумленное наглостью предложения возмущение. Тосик втирает им, рубя воздух рукой для убедительности. Цицерон. Сейчас отлупят! Меня не замечает, продолжает втюхивать, настаивая на своем.
- Тосик! Ору с крыльца. – Я в интенсивную на консультацию. Если понадобишься – свистну из окна. Вернусь, будем приступать!
Поручения не отменяю, пусть знает, что рекомендации доктора надо точно выполнять. Было же сказано - сослаться на меня, тогда бы все смехом обошлось, вспоминали бы до следующего попадания. Отлупят, как пить дать, договорится парень.
В коридорах стационара напряженно тихо. Персонала пара медсестер, санитарка, ординаторы в операционной. Выздоравливающие выздоравливают без лишнего шума. Те, кто ходить могут, на улицу уползли гулять. Наблюдаемые в койках, затаившись, лежат под капельницами. Тревожно прислушиваются к боли в брюхе. Авось рассосется так, или потащат, разрежут бандиты. Им бы только резать!
Отделение интенсивной терапии забрано фигурной стальной решеткой, маленькое, на четыре койки. Посередине у окна медсестринский пост со стульчиком, столом. На нем все аккуратно: лампа настольная, два журнала учета того-сего, три «истории болезни» и листы назначений, стопка бумаги осьмушками, ручка. Налево клизменная с ванной, унитазом, топчаном. Рядом двери перевязочной-манипуляционной. Напротив два полубокса по две койки. Все. Главная интенсивность – медсестричка на четверых.
Дверь решетки без наружной ручки открываю привычно изнутри, просунув, изогнутую кисть к защелке замка. Щелчок. Шурша халатом, вылетает навстречу из дальнего бокса, улыбается радостно, но озабоченно сестричка.
Лариса! Роскошная красавица с пышной копной густых, черных, как вороново крыло, волос. Брови вразлёт, большущие выразительные карие глаза. Губы полные, яркие. Фигура – мечта художников Эпохи Возрождения. Умница, победительница нескольких конкурсов больничных, ручки золотые – умеет с больными делать все, что необходимо, запросто. Дразню ее всегда с неприкрытым восхищением: «Лариска, ты неотразима, как Т-34! Если взглядом не подстрелишь, то мужики сами падают, сворачивая шеи, пока проносишься мимо!» Только смеется заливисто, грациозно замахиваясь для подзатыльника шутливого красивой ручкой.
Склоняется ко мне, она на голову выше росточком. Шепчет скороговоркой ситуацию: « Перфоративная, четвертые сутки. Оперировал Кейтельгиссер чисто, без осложнений. Планировал сегодня переводить. Этот всю ночь был беспокойный, не спал вообще. Откапала назначения, забылся на часок. Проснулся злобным, орет. Собака под кроватью на него рычит. Страшно ему, покусает. Сбежать хочет от зубастой. Здоровенный он! А ты один пришел. Вчетвером справиться бы. Вот она, любимая психиатрия! В каждом из нас таится. Кому не глянь пристально в глаза, в кого не плюнь – дадите повод, чтобы связать и госпитализировать!
Лариса окидывает взглядом сверху, сочувственно брови нахмурив. Мою крепкую, но мелкую, рядом с такой монументальной, фигуру.
- Меня с утра Аполлоном называли, два раза! Обиженным тоном бурчу.
- Думал грешным делом, что в тебя влюбился кто до смерти. Ты, улыбайся, не вибрируй. Меня по делу позвала, не в гости, не напрягайся для прыжка на шею. Замахивается возмущенно, улыбаясь.
– Да ему на шею – оправдываясь, уклоняюсь. Улыбнулась, страх в глазах исчез, успокоилась.
- Попробуем договориться полюбовно, чтобы руки не крутить. Захожу в палату с радостной улыбкой.
– Здорово, мужики!
На койке справа детина под метр девяносто. Ступнями сорок шестого размера упирается в спинку кровати. Мышцы на предплечьях бугрятся. Лет пятидесяти, русоволосый, не седой. Такие до ста лет подковы разгибают легко. По азимуту взгляда напряженного, тревожного, определяю место, где «сидит собака». Пинаю ее убедительно.
– Пошла отсюда! Пошла! Вторым пинком провожаю в коридор, выхожу «за ней». - Пошла! - Щелкнув замком, громко открываю-закрываю решетчатую дверь. Возвращаюсь, балагурю.
– Ну и бардак тут у тебя, Лариса! Собаки, тараканы бегают! Обиженно вздымает брови, оглядывает свои владения ухоженные. Присаживаюсь на краешек кровати возбужденного пациента. Лицо больного искажено гримасой страха, глаза беспокойно бегают, угрозу высматривает новую. Край натянутой простынки сжимает крепкими пальцами здоровенных кулаков, костяшки побелели.
– Посчитай, сколько их там сидит в углу, сейчас предъявим ей. Шевеля губами, считает, щуря взгляд – мелкие тараканы еще, вероятно. Глаза соседа слева наполняются ужасом происходящего. Думает, что и доктор заразился, «собаку» прогнал, теперь тараканов считают вместе. Дурдом!
- Ладно, хватит, всех не сосчитать. Тебя зовут как?
– Петрович. Настороженно сообщает.
– Дай-ка, Петрович, посмотрю живот. Без боли, чтобы убедиться только, что пора тебе на волю. Смотри-ка, у тебя заживает все отлично. Так к переводу надо бы принять «на посошок». Ты как на это счет?
- Нееее, я не забулдыга какой! У нас порядок железный: сто граммов к обеду беленькой. К ужину сто граммов, ни капли больше. Никогда! Как отрезал.
- Такой режим лет двадцать, небось? Длительность пытаюсь установить приема регулярного.
– Двадцать пять! Как из армии вернулся, прямо в кузнечный цех. Нам эти сто граммов только для здоровья. Попробуй болванки раскаленные клещами подавать, ворочать под молотом механическим. Запыхаешься мигом, поемши слабо, для аппетиту не приняв. Затуманились глаза воспоминаниями.
- Так у нас же полдник на носу, самое время. Повод серьезный, силы нужны для переезда. Продолжаю соблазнять режим нарушить.
- А дадут?! Интересуется с надеждой. Покосился подозрительно на соседа, не сдал бы очкарик хлипкий.
– Я Ларису попрошу, мне не откажет. Только укол очередной получишь, тридцать миллиграммов седуксена внутримышечно. Лариска исчезает.
Раздаются негромкие щелчки отламывающихся головок ампул, шум высасывания последних капель. Возвращается мигом с ваткой мокрой ароматной, шприцем наперевес. Подняв вопросительно бровь, взглянула на Петровича. Поворачивается, подставляя без возражений ягодицу. Укола не ощутил. Лариса вводит маслянистое лекарство не торопясь, чтобы мышцу болью распирания не свело. Разгибается удовлетворенно, вынув иглу. Петрович восхищенно крякает, возвращаясь в исходное положение. Простыню поправляет, чтобы телесами не светить. Расслабился слегка от беседы, подмигивает мне, проси, мол, самое время.
- Ларисонька, добрая душа! А не нальешь ли ты для моего друга, уважаемого горячего стажника, пятьдесят граммов чистого с глюкозой сорокапроцентной, двадцать, а? Мы себя вести будем лучше всех! Лариса с сомнением смотрит на нас, нахмурив брови строго.
– Ну, хочешь, я Петровича привяжу, чтобы у тебя сердечко не болело? Мигаю Петровичу.
– Вяжи! Азартно поддерживает затею. Лариса тут же приносит заготовленные реквизиты: пару полотенец новых «вафельных», две простыни покрепче.
– Иди, милая, наливай, мы справимся к возвращению. Вяжу одну руку, надежно фиксируя к раме кровати. Вторую, перехожу к ножному концу.
– Э! А ноги на хрена?! Подтягивает под себя.
– Петрович, тут такой порядок - все конечности должны быть зафиксированы. Вдруг после полтинника в пляс пойдешь. Напрягся, засомневался, проверяет качество узлов на руках – держат.
- Давай, Петрович, ноги привяжу за дополнительный полтинник, а?
– Гм… Ладно, вяжи.
– Лорочка, я тут еще полтинничек задолжать успел, будь добра, сироте бедному, а?!
– Лааадно! Обнадеживающий голосок. Вторую простынку через грудь. Готово! Возвращается наша благодетельница, держа на трех пальчиках крышку от стерилизатора. Стакан стоит, как на подносе в кабаке хорошем. Окидывает взглядом результаты наших упражнений в вязании узлов, улыбается радостно. Теперь уже не сбежит точно.
– Получите! Цените мою щедрость! – Опускает поднос. Беру стакан бережно.
– Смотри, Петрович, тут ровно сто сорок граммов! У Ларисоньки все честно, без обмана. Давай-ка, за здоровье и ясность ума! Я подсоблю. Приподнимаю ему плечи, подношу стакан к жадно вытягивающимся губам. Напиток мягко идет, согревает сразу душу. Тревога отступает, растворяясь в спирте, разливается теплом успокаивающим.
- Фух! Хорошо пошло, греет сразу! Прислушивается к ощущениям, удивленно констатирует Петрович. - Ишь, как вы умеете!
- Мы, Петрович, специалисты. Извини, мне пора дальше двигать. Ты отдыхай, поспи до ужина. Лоронька, давай соседа перекатим во вторую. Там ему поспокойней будет.
Покатили. Вернулись на пост, оставить запись о проделанной работе. Не хочется дядьку очернить диагнозом. Если бы не эта язва, то никто бы и не заподозрил его в таком. Нельзя режим регулярного приема нарушать.
– Лоронька, он поспит до вечера. Проснется, ты ему всади еще двадцать миллиграммов. Авось утром будет с ясными мозгами. Не отвязывай, глаз с него не спускай! Как Илья освободится, пусть сам решает, вызывать психиатров для перевода в наблюдательное, или нет. Посмотрите, тараканов посчитаете. Это не особенно «белая горячка», а так, белка хвостиком махнула. Спрячется, авось. Вот, рекомендации для Ильи Исаевича, тебе по назначениям. Бди, востроглазая!
- Классно ты его уговорил! Умеешь! Спасибо, что без боя обошлось! Благодарно, по-доброму говорит.
– Да брось! Договорились, как нормальные мужики. Он же не совсем крышей съехал, чтобы вязать его грубо, не спросясь. Защищаться стал бы, лапа вон, какая, по уху шлепнет, оно и отвалится. Вместе с головой.
– Да ты кого угодно уболтаешь, хоть мертвого встать уговоришь! - С восхищением пытается отблагодарить.
– Неее, Лариска, брось меня хвалить, а то, возгордившись, начну к тебе привидением ходить. Убалтывать, куда денешься-то?!
Смеется весело, представив привидение. Взашей провожает меня к дверям.
- Иди уже, Аполлон! Спасибо тебе!
Ухожу окрыленным. Здорово получилось «договориться», не люблю этих травмоопасных фиксаций. Стараюсь избегать. Со многими можно просто договориться. Если крыша совсем не покосилась.
В комнате попивают чай, шумно прихлебывая, подельнички. Моя чашка завернута в полотенце, прикрыта блюдцем, чтобы не остыл - заботливые.
Освобождаю чашку, пробую чай – хорошо заварился, крепенький, горячий. Тему забывать нельзя, развивать надо, чтобы не расслаблялся новенький.
– Тосик, а где наши девушки для развивающих занятий? Ты что, надеешься на провалы памяти? Так меня сегодня по башке еще не били!
– Саботажник! Приклеивает Колька.
– Они ругаются, злобные такие, драться лезут. Посылают! Бубнит Тосик в чашку. – Старался, уговаривал, ни в какую не хотят.
- Дааа, серьезные у тебя пробелы в образовании, Анатолий. С женщинами договориться не умеешь. Тащи баллон кислородный из машины, на железяке потренируешься пеленать. Тонкостями бесед с женщинами займемся позже.
Тосик уходит в машину, откручивать баллон. Возвращается через минуту с надеждой в глазах. Прижимает к груди газетный сверток с контурами бутылки.
– Вот! Вам! Протягивает, как жертву на ладонях. Рыжий резко поднимается с дивана, корчит возмущенную рожу.
– Ты, жучара, откупиться хочешь?! Взятку доктору всучить?!
– Нет! Это мужик дал. Сказал для вас. Надежда в глазах угасает, теплится слабый огонек. Колька добивает окончательно.
– Бутылку? Тот, что в галстуке?!
– Да нет же! - Отшатывается Тосик. – Тот, который муж. Роженицы, с пацаном. Вы меня выгнали подышать. - Оправдывается сбивчиво. - Стою, дышу. Смотрю, мужик мается, бегает, переживает. Вы, Леонидович, сами учили, что переживающих родственников надо посылать. По делу. Я и послал. В гастроном. Вернулся, просил отдать. Я в свободную ячейку от баллона вставил, чтобы не разбилась и забыл.
– Забыл он! Вставил! Зажать хотел, жучара! Рыжий вырывает из рук сверток, аккуратно разворачивает газетную упаковку.
– Ух ты, «Ахтамар»!
- Один из лучших армянских коньяков! Черчилль наслаждаться любил с кубинской сигарой вечерами туманными. На вопросительные взгляды поясняю: – Премьер министр Великобритании в Великую Отечественную. Знаю из рассказов доверенных, понимающих коньяк, очень уважаемых людей. Утром пригубим, к истории приобщимся. Старый, ароматный, мягкий. Не зря тебя учим, Тосик! Правильно, убедительно послать уже выходит хорошо. Зачет. Но остальным-то навыкам нашей работы учиться надо. Поэтому продолжим.
- Сороковая! Срочно! – Объявляет Левитан.
- По местам! Загремели, по лестницам.
Леонид Сорокин (из бывших) 05.06.2020
ЯДОВИТЫЧ #запискиядовитыча