О том, что бдительное чекистское око выявило и обезвредило банды литераторов-террористов: в Ленинграде - во главе с поэтом Бенедиктом Лившицем, вознамерившуюся убить Сталина; в Куйбышеве – во главе с прозаиком Артемом Веселым, планировавшую во время первомайской демонстрации взорвать Молотова бомбой, вмонтированной в букет цветов, я уже рассказывал.
В это же время в Москве обезвредили еще одну банду литераторов-террористов, возглавляемую писателем Иваном Катаевым.
Его подельниками были: писатель – Николай Зарудин, прозаик, поэт и критик – Борис Губер, литературовед и критик – Абрам Лежнев, а на роль идейного вдохновителя и фактического заказчика террористического акта чекисты назначили Александра Воронского.
Странный жанр — следственное дело. В нем два сюжета, два политических детектива развиваются параллельно: один — выдуманный, халтурный, где писателей сделали террористами, другой — настоящий, трагический, где действительные террористы играют роль судей. Совпадает лишь то, что в любом случае финал — смертелен.
Напишет в книге «Расстрельные ночи» Виталий Шенталинский. Лучше то и не скажешь!
Именно Воронский был главной мишенью чекистских выдумщиков.
С него и начнем.
Сын священника, семинарист – Воронский в РСДРП(б) вляпался аж в 1904 году в девятнадцатилетним юношей. Потом по шаблону: нелегальщина, ссылки. Кровавый вихрь революции вынес Воронского в председатели президиума совета рабочих депутатов Одессы.
Большевистский путь он начал в Саратове под патронажем Станислава Кржижановского. Здесь в Саратове в 1912 году Воронского, Кржижановского, а вместе с ними Марию и Анну Ульяновых (сестер Ленина, если вдруг кто-то уже и забыл или не знал) арестовали.
В 1921 году Воронский, поработав по пути в Иваново-Вознесенском губисполкоме под руководством Фрунзе, перебрался в Москву, где его назначили заведующим редакционно-издательским отделом Главполитпросвета.
Шаламов в своих воспоминаниях раскрыл известные ему детали переезда Воронского в Москву:
«Ленин присмотрелся к газете «Рабочий край» — в Иванове, которой руководил Воронский, и вызвал его для новой работы. Разгадал в нем автора еще не написанных книг по искусству».
В марте 1921 года Воронский стал ответственным редактором вновь созданного литературно-художественного журнала «Красная новь».
Детали того, как это произошло, зафиксированы в сохранившихся записях самого Воронского.
«присутствовали: Надежда Константиновна Крупская, Алексей Максимович Пешков (Горький) и я. Владимир Ильич пришел на это собрание между двумя заседаниями я сделал краткий доклад о необходимости толстого литературно-художественного и публицистического журнала. Владимир Ильич согласился с моими мыслями. Здесь же было намечено, что журнал будет издаваться Главполитпросветом, что ответственным редактором буду я и что Алексей Максимович будет редактировать литературно-художественный отдел этого журнала».
Этому детищу Воронского авторитетную оценку дал Горький в одном из писем:
«Вами создан самый лучший журнал, какой можно было создать в тяжелых условиях, хорошо известных мне».
При журнале под патронажем Воронского организуется писательская группа «Перевал».
Название группы – отсылка к статье Воронского «На перевале», в которой провозглашался переход от современной «убогой» литературы к грядущей коммунистической.
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 года «О политике партии в области художественной литературы» условно разделило советских писателей 1920-х годов на три категории:
крестьянские;
пролетарские писатели;
попутчики (то есть те, кто активно не высказывался против советской власти, но и не полностью соглашался с её деятельностью).
и определило направление развития литературной среды.
«Партия должна помочь этим писателям (пролетарским) заработать себе историческое право на гегемонию».
«должна всячески бороться против легкомысленного и пренебрежительного отношения к старому культурному наследству, а равно и к специалистам художественного слова».
«Перевальцы» были «попутчиками» и «специалистами художественного слова», т.е. теми с кем партия поставила задачу бороться.
В эту борьбу с энтузиазмом включились «пролетарские писатели» и специально предназначенные для борьбы органы.
Члены Российской ассоциации пролетарских писателей, рапповцы, неистовые ревнители идеи, придумали ярлык — “воронщина”, постепенно меняя его окраску от чуждой к враждебной.
Во внутрипартийных разборках 1927 года Воронский принял сторону оппозиции, был исключен из партии, затем, отстранен от работы в «Красной нови», а в 1929 году – как Троцкист, арестован.
Емельян Ярославский по заданию Сталина посетил Воронского в тюрьме и отчитался. Изложение письма Ярославского на имя Сталина и Орджоникидзе есть в материалах дела. Беседа, в присутствии чекиста Агранова, длилась полтора часа, Воронский заверил, что не входил ни в какой враждебный политический центр и, хотя и встречался с троцкистами, сам никакого участия в подпольной жизни не принимал. Он разделяет некоторые их взгляды, но по ряду вопросов расходится с ними.
«Воронский не лжет и не производит впечатления озлобленного человека, непримиримо враждебного к партии, заключил Ярославский. Так что в строгой изоляции его нет необходимости, достаточно сослать в какой-нибудь непромышленный центр, например в Липецк».
Так и сделали: выслали в Липецк.
Через Катаева, Зарудина «перевальцы» поддерживали связь с, теперь, опальным, идеологом литературного развития страны.
Не смотря на то, что в 1930 году Воронский получил разрешение вернуться в Москву, где был назначен редактором отдела классической литературы в Гослитиздате, и он, и его контакты стали предметом пристального внимания ОГПУ-НКВД.
В декабре 1935 года начальник 6-го отделения СПО ГУГБ Стромин докладывал руководству, что:
«вскрыта контрреволюционная группа писателей, существующая с ноября 1933 года.
Группа эта была сколочена И.И.Катаевым на базе литературно-политических установок основателя "Перевала" троцкиста Воронского.
Во главе группы стоит бывший член литературного объединения "Перевал" - Катаев И.И., член ВКП(б) с 1919г., прозаик, автор повести "Сердце” и нескольких сборников рассказов и очерков».
В числе контрреволюционных писателей Стромин перечислил Зарудина, Губера, Лежнева, Лебедева и Гроссмана.
Далее Стромин цитирует высказывания каждого из членов группы и приводит другие оперативные данные. Чекист ставит в вину литераторам критические высказывания в адрес власти и Сталина и то, что:
«на собраниях "Кружка новеллистов" читались произведения членов кружка неопубликованные и не предназначенные к опубликованию в силу их антисоветских установок; читались также и антисоветские произведения поэтов Клюева и М. Волошина. Одновременно происходило обсуждение в антисоветском духе текущих политических и общественно-литературных вопросов».
Спецсообщение Стромина со всей очевидностью показывает причину дальнейших событий, убедительно иллюстрирует - насколько плотно приглядывали чекисты за литераторами, а еще демонстрирует, что на терроризм, в котором их обвинят позже, нет и намека.
27 августа 1936 года А.К. Гладков в свой дневник записал:
«Исключён из партии Иван Катаев, за сбор денег и поездку к высланному А.Воронскому. Деньги давали ещё Б.Губер и Н.Зарудин».
Заместитель заведующего Культпропом ЦК ВКП(б) А.Ангаров и завсектором ЦК Валерий Кирпотин сообщили секретарям ЦК Л.Кагановичу, А.Андрееву и Н.Ежову, что во время процесса над троцкистско-зиновьевскими террористами в составе Союза писателей обнаружились двурушники и предатели.
«В процессе обсуждения, – доложили они, – был вскрыт ряд важных фактов. Писатель Иван Катаев (чл. партии с 1919 года) в 1928 году ездил к сосланному в Липецк троцкисту Воронскому за директивами о работе литературной группы «Перевал». Активные связи с осуждёнными троцкистами Катаев поддерживал систематически, оказывая им денежную помощь. Денежную помощь он оказывал осуждённым троцкистам Мирову и Малееву. Последний написал книжку, восхваляющую расстрелянного Смирнова, который был тогда директором завода комбайнов. Книжка не увидела света вследствие вмешательства Главлита. Катаев всё время покровительствует писателю Зарудину, исключённому из партии троцкисту. В 1932 году Ив. Катаев заявил о ликвидации литературной группы «Перевал». На самом деле группа продолжала существовать при активном участии Воронского. Группа добивалась печатного органа под названием «Тридцатые годы», вплоть до последнего времени, когда Иван Катаев и Пильняк настойчиво стремились получить разрешение на издание альманаха под этим названием. Решением партгруппы постановлено исключить Ивана Катаева из партии».
А в 1937-ом всех перечисленных в сообщении Стромина, за исключением Лебедева и Гроссмана арестовали по обвинению в терроризме.
Сначала, в феврале – Воронского, в марте – Катаева. Николая Зарудина и Бориса Губера арестовали в один день - 20 июня. В ноябре 1937 года был арестован Абрам Лежнев.
Всеволод Владимирович Лебедев то ли застрелился, испугавшись ареста (версия одного из его биографов), то ли умер в результате опухоли мозга.
Почему в банду террористов не вошел Василий Гроссман?
Доподлинно это неизвестно, но в его жизни случилось событие, которое дает нам возможность предположить причину.
В октябре 1935 года Гроссман связал свою судьбу с Ольгой Михайловной Губер - женой его близкого друга, писателя Бориса Губера, что не могло не расстроить их отношения, и не только с Губером, но и другими приятелями, осуждавшими Гроссмана за этот поступок.
Кстати сказать, в своем романе «Жизнь и судьба» Гроссман воспроизвел душевные муки всех троих участников этой жизненной коллизии.
Еще до начала следствия, в справке на арест, начертанной капитаном Журбенко, Воронский был объявлен опаснейшим, неразоружившимся врагом, ведавшим в нелегальном центре агитпропом и изобличением сексотов ОГПУ, главным вождем литературного троцкизма.
Сын Бориса Губера – Фёдор Губер, ознакомившийся в 90-е годы с делом отца, рассказывал, что:
«Перевальцев», обвинили в том, что на намечавшемся в 1933 году приёме в Кремле они собирались совершить покушение на Сталина. Как непосредственный исполнитель якобы выдвигался Иван Катаев… Он имел большую возможность получить приглашение как «писатель-партиец», а также «как человек решительный и выдержанный».
Приём писателей в Кремле не состоялся, и писатели-террористы, по сценарию чекистов, избрали своей целью наркома Ежова.
Дело вот в чем.
Одним из распространенных явлений в середине 30-ых годов прошлого века стали интеллигентские салоны.
Это поветрие приобрело такие масштабы, что привлекло к себе внимание ОГПУ.
В докладной записке СПО и СОУ ОГПУ об антимарксистских и антисоветских проявлениях контрреволюционной интеллигенции в Ленинграде от 13 марта 1932 г.
«Наши агентурные материалы фиксируют существование значительного количества нелегальных интеллигентских салонов. Участники этих салонов зачастую принимают активное участие в общественной жизни, вплоть до ударничества и соцсоревнования, выступают за непосредственное участие в социалистическом строительстве и в то же время ведут вторую политическую жизнь, более или менее откровенно высказывая свои истинные взгляды и убеждения в своем кругу, в среде участников салонов».
Были подобные салоны, понятно, и в Москве. Самые известные из них – салоны Зинаиды Райх, Лилии Брик.
Жена «кровавого карлика» Ежова – дама весьма легкомысленная, большая любительница фокстрота, кроме того, что завела на даче павлина, повинуясь модному поветрию, стала организовывать на квартире и даче наркома литературные и музыкальные вечера, который посещали известные писатели и деятели культуры: Исаак Бабель, Михаил Шолохов, Михаил Кольцов, Сергей Эйзенштейн, Леонид Утёсов. Посетителями этого салона стали и Зарудин, и Катаев, благо, в его отношениях с женой, не смотря на двух сыновей, супружеская верность не была обязательным условием.
«Кровавый карлик», возвращаясь домой, нет – нет да и попадал на еще не завершившуюся тусовку.
В конце 1934 года банда писателей – террористов решила, что покушение «должно, произойти в квартире Ежова», куда заговорщики «хотели попасть под предлогом литературной встречи. Предполагалось собраться вечером попозднее с расчётом дождаться Н.И. Ежова.
Катаев узнал о распорядке в доме Ежова и расположении комнат в квартире.
«Со слов» Катаева следователь занес в протокол следующее:
«После того как Ежов вернется домой, все будут сидеть за столом, кто-либо из нас либо в данный момент, либо заранее должен будет открыть двери в доме и таким образом предоставить возможность быстро вошедшему боевику совершить теракт против Ежова при помощи револьвера. Мы рассчитывали также, что боевику удастся скрыться либо через заранее открытый черный ход, либо через парадную дверь, с учетом того, что в силу позднего времени он на заранее подготовленном автомобиле успеет скрыться, не будучи никем замечен. Для того, чтобы его не опознали, боевик должен будет надеть полумаску. Кроме того, имелся в запасе другой вариант теракта — совершение его лично мною».
Виталий Александрович Шенталинский, имевший возможность ознакомиться с делом литераторов - террористов, установил, что Катаев два месяца держался и вину свою отрицал, но потом сдался.
«И вот, – писал Шенталинский, – в показаниях от 9 июня его рука вывела под диктовку следователей Павловского и Щавелева роковое слово «террор», после чего высшая мера наказания «перевальцам» была предопределена.
В доказательство своего тезиса Шенталинский приводит цитату из протокола допроса Катаева.
Осенью 1932 г. у меня на квартире собрались Воронский, Зарудин, Губер. Воронский информировал нас о новых формах антипартийной, контрреволюционной борьбы троцкистов или, как он выражался, «большевиков-ленинцев». Основной формой борьбы с ВКП(б), говорил Воронский, должен быть террор.
28 июня в Бутырках Зарудин, “разоружаясь”, напишет заявление на имя Ежова: что и он заговорщик из группы Воронского. И он тоже предполагал убить великого вождя на приеме писателей в Кремле, а потом замышлял прикончить и своего адресата, Ежова, прямо на его квартире. Зарудин "счел необходимым сообщить" еще и о другой тергруппе писателей, в составе троцкистов Голодного, Уткина и Светлова, и что с последним тесно связан и Артем Веселый…
Виталий Александрович Шенталинский в показаниях Зарудина обнаружил довольно странную запись, объяснить которую можно, пожалуй, только халатностью следователя, возможно, на фоне усталости.
«…Следователь, когда мы вместе писали письмо наркому НКВД Н. И. Ежову, спрашивал меня попутно о различных участках литературы и, в частности, назвал террористическую группу поэтов М. Голодного, И. Уткина, М. Светлова. Сначала мне показалось неправильным сказать, что я знаю такую группу, ибо такая мне не известна. Но поскольку я помню о настроениях М. Голодного, Н. Дементьева в 1927—1928 гг., я написал, что могу дать показания и, считаю, поступил правильно. Следователи НКВД поразили меня прежде всего тем, что они делали со всеми фактами как раз противоположное тому, что привыкли мы делать с этими же фактами в «Перевале»».
Вождь «Перевала» держался упорнее и мужественнее всех. Он был поставлен на конвейер непрерывных ночных допросов. Тем не менее, в июне 1937 и он подписал протокол, в который следователь «с его слов» записал:
«Установку на террор получил от Тэра в 1932-м (имеется в виду уже расстрелянный Тер-Ваганян)».
Следователи начали сводить его с учениками, друзьями-соратниками на очных ставках. Сначала, 20 июля, — с Губером, 21-го — с Зарудиным и 23-го — с Катаевым.
На очных ставках, перед лицом учеников и товарищей, к Воронскому вернулась стойкость, и он отверг обвинения в терроре.
Признательных показаний подельников Воронского оказалось достаточно для обвинительного заключения:
«Враг народа Воронский, завербованный лично Троцким и связанный с Каменевым, Серебряковым и Тер-Ваганяном, организовал тергруппу писателей, в чем полностью сознался, в дальнейшем от этих показаний отказался, но, будучи уличен на очных ставках, признал, что давал задания убить Сталина и Ежова».
2 августа, вся четверка “перевальцев” попала в сталинский расстрельный список:
«…12. Воронский Александр Константинович…
16. Губер Борис Андреевич…
28. Зарудин Николай Николаевич…
35. Катаев Иван Иванович…»
Резолюция не замедлила себя ждать: “За” — Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов.
Лежнева к расстрелу приговорили 8 февраля следующего года.
Жена Воронского 3 сентября 1937 года осуждена как член семьи изменника родины на 8 лет исправительно-трудовых лагерей. Срок отбывала в Темниковских лагерях НКВД (Мордовия). 2.10.1939 переведена в Сегежлаг (инвалидный пункт). Отсюда она 01.08.1941 г. попала в Карагандинский ИТЛ (АЛЖИР). Освобождена 21.02.1943, выехала в Ташкент к родной сестре, Саре Вилиновой, где вскоре и умерла.
Арестовали и жену Катаева - Марию Кузьминичну, как члена семьи изменника Родины. Она отбывала заключение в мордовских лагерях вместе с женой Николая Зарудина, осужденной по той же статье.
Очень скоро и меня с ребенком на руках ввели в "материнскую камеру" Бутырской тюрьмы. В этом полутемном помещении с высоким деревянным щитом на окне я стала тринадцатой. Уголовники принесли манную кашу в ведре...
На другое утро меня вызвали в коридор и предложили подписать бумагу с постановлением Особого совещания о том, что я осуждена на восемь лет как "член семьи изменника родины".
На прогулку заключенным обычно давали четверть часа. "На ребенка" добавили еще пятнадцать минут. Маленький отгороженный дворик был где-то рядом с лесопилкой. Летела древесная пыль.
День за днем одно и то же. Сын был живой, подвижный мальчик. Страшно было, что он упадет с нар на каменный пол. Я носила его на руках и искала в памяти какую-нибудь колыбельную песню. Ни одна не подходила к нашей участи. И тогда сочинила свою, тюремную колыбельную:
ТЮРЕМНАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Рано утром, на рассвете
Корпусной придет.
На поверку встанут дети,
Солнышко блеснет.
Проберется лучик тонкий
За высокий щит,
К заключенному ребенку
Лучик добежит.
Но светлее все ж не станет
Мрачное жилье,
Кто вернет тебе румянец,
Солнышко мое!
За решеткой, за замками
Дни словно года…
Плачут дети, даже мамы
Плачут иногда.
Но выхаживают смену
Закалив сердца.
Мальчик мой, не верь в измену
Своего отца!
Как он вынес суд неправый,
Клевету, разбой?
В море горя и отравы
Встретится ль с тобой?
Тише, тише, дремлют дети,
Солнца луч угас.
День весенний, свежий ветер
Прошумят без нас!
1938, Бутырская тюрьма.
Рядом с “перевальской” четверкой в сталинском расстрельном списке от 2 августа 1937-го есть еще два литературных имени:
«…23. Есенин Георгий Сергеевич…
61. Приблудный Иван Петрович…»
Вина - та же: контрреволюционная фашистско-террористическая группа, замышляли убить товарища Сталина.
Но это другая история и о ней - в другой раз. Не забудьте подписаться на канал. Ну, а про «лайк» я уже и не напоминаю.