Мы разложили шесть снимков прабабушки Натальи Григорьевны в хронологическом порядке. Цель была - изучить, как с возрастом преображается лицо. Хотя, забегая вперёд, скажем: в целом, как ни странно, Наталья Григорьевна и в старости узнаваема.
Итак, смотрите: 1910 г. (28 лет), 1915 г. (33 года), 1926 г. (44 года), 1939-40 гг. (около 57 лет), 46 г. (60+), 1980-е (100+).
Кое-что осталось неизменным: пропорции, линия роста волос, ширина и высота лба, расстояние между глазами.
Зато поплыл со временем овал лица, побежали морщины и складки, резче стал контур подбородка, появился второй подбородок, опустились брови, вытянулся кончик носа, губы высохли и скобкой сползли вниз.
Но причина изменений не только возраст. Как будто мало было Наталье Григорьевне того, что скрылся муж, так нет - в начале войны случились две другие потери, ещё страшней.
Помните Мишу, Фросиного старшего брата, который в генеральшином пансионе слушал сказки Михаила Шолохова?
Миша перенял от деда и отца склонность к ветеринарии и служил ветеринаром в коннице. Семейная история гласит, что в 1940-м в Термезе его арестовали - якобы как врага народа, за порчу лошадей. Отправили отбывать срок. За что? Куда? - не известно.
До места Миша не доехал. Исчез. Прямо по Хармсу.
Семья искала. Жена писала в разные инстанции в Термезе и Ташкенте - бесполезно.
Наталья Григорьевна отправилась в Москву. Трудно представить, как наша крошечная прабабушка едет одна-одинёшенька в чужой город, отчаянно смотрит в вагонное окно, сжимая губы, - тогда, наверное, они и научились складываться в горькую скобку, - как пробивается в приёмную к самому Калинину, как смешиваются в её голосе растерянность и настойчивость.
Но Мишу так и не нашли.
Неизвестность не давала папе покоя:
- Как же так, - расстраивался он, - мы не знаем, что произошло с дядей Мишей.
В музее Гулага нам дали алгоритм поиска репрессированных. Электронные адреса узбекских инстанций не работали, и наши запросы разлетелись стаей бумажных конвертов. Недостаток документов для подтверждения родства мы восполняли фотографиями и рассказами о семье. А ещё уверяли, что у Миши кроме нас никого не осталось, что было правдой.
Довольно скоро мы получили ответы. Как под копирку: «данными не располагаем».
Наконец, из МВД Узбекистана сообщили, что Миша “был осуждён народным судом 2 участка г. Термеза по ст. 142-140 УК УзССР к одному году лишения свободы. 28 августа 1942 года прибыл в Тагилстрой. 28 декабря 1942 года умер в местах лишения свободы Свердловской области”. Но Свердловское МВД тоже не располагает сведениями. Мы пока в тупике.
Вторая история связана с самой младшей Фросиной сестрой Ниной. Нина закончила Ташкентский текстильный институт, вышла замуж за горного инженера Николая Вайнера, уехала с ним в Москву и родила дочь. В 1941 году семья эвакуировалась в Пенждикет, оттуда в Самарканд. И там немца Вайнера расстреляли как врага народа.
После войны Нинина жизнь, казалось бы, наладилась. Она снова вышла замуж, родила вторую дочь, потом появились внучки.
Нина всю жизнь берегла пачку писем от бывшего мужа. И всю жизнь не проронила о муже ни слова. Дочь спрашивала об отце, но Нина резко пресекала расспросы. Только после Нининой смерти дочь прочитала дело отца. И история повторилась: дочь вышла из кабинета и понесла Нинино молчание по жизни как эстафетную палочку.
Но откуда нам знать про письма Вайнера?
Дело в том, что в ходе поисков мы познакомились с Ниниными внучками - нашими троюродными сёстрами. Одна из них, Анжела, сохранила внушительный архив писем Нине от родни.
Нина, самая младшая в семье, сильно пережила адресатов. Одиноко ей, наверное, было, когда переписка оборвалась. Это практически предсмертные письма, в них часто описан процесс превращения, как в книжке Сильваны Гандольфи про бабушку-черепаху, которую мы уже упоминали. Поэтому читать их тяжело, но необходимо, чтоб разглядеть незамеченное, переосмыслить и запоздало попросить прощения.
Нас немного напрягало только одно: прилично ли совать нос в чужую переписку? Хотели бы предки, чтоб мы перебирали справки и читали эго-документы?
С другой стороны, они сами уничтожили часть архива, оставив другую часть. Не означает ли этот жест разрешение или даже приглашение ознакомиться с тем, что осталось? Как вы считаете?
Но вернёмся к Наталье Григорьевне.
После войны беглый Михаил Васильевич приехал из Кутаиси в Ташкент. Папа запомнил деда мягким, тактичным и покладистым. Прежде чем зайти в комнату, он всегда деликатно стучал, чем вызывал раздражение Натальи Григорьевны:
- Что ты всё стучишься? - ворчала она.
Дед с бабушкой собрались в Кутаиси. Наталья Григорьевна сложила в сундук пожитки, свернула перину. Кровать оставила, но предупредила Фросю: смотри, чтоб на ней прислуга не спала! - подразумевая няню. На новом месте Наталья Григорьевна не бездельничала - торговала на рынке спицами из артели зятя.
Из Грузии Михаил Васильевич с Натальей Григорьевной переехали в Ростов-на-Дону к племяннику Алёше, который принял их как родных, выделил в доме комнату и сказал:
- Живите!
Он даже улаживал конфликты Натальи Григорьевны с соседкой. Окошко Шапошниковых выходило прямо на соседкин двор, соседка распускала слухи, что Наталья Григорьевна травит её кур ядовитым зерном, и требовала забить окно досками.
- Дура! - резюмировала Наталья Григорьевна и заколачивать не дала.
Алёша дипломатично разрешил спор, чтоб обе стороны остались довольны. Он пристроил к окну Натальи Григорьевны нечто вроде сильно выдающихся наружу ставень: окно, таким образом, открывалось и впускало свежий воздух, но что-то высыпать из этого тоннеля было решительно невозможно.
У папы хранится записная книжка Натальи Григорьевны. Ростом она в четвертушку ученической тетрадки, на задней обложке напечатаны правила октябрят, а на передней накарябано: “Книга для записей”.
За год учёбы в школе Наталья Григорьевна, в отличие от мужа, каллиграфии не научилась, зато выработала собственные правила пунктуации: имена писать с заглавной буквы, а прочие слова, в том числе и в начале предложения - с маленькой.
Несмотря на солидное заглавие, записей в книге оказалось две. Первая - домашний телефон сына Васи. Вторая: “1968 г. умер Михаил Васильевич 9 ноября 7 часов утра хоронили 14 ноября 15 часов вечера”.
После похорон мужа Наталья Григорьевна начала странствовать от одной дочери к другой. Она отправлялась в путь с вечными спутниками - сундуком и давлением. Одна родня загружала бабушку со скарбом в вагон, другая выгружала, третья приходила повидаться на станции, где пять минут стоял поезд. Что в пути, что в гостях - неудобство и маета.
Ненадолго бабушку занесло под Новосибирск к дочери Анфисе. Молодые жители посёлка строили гидростанцию и светлое будущее, а церковь построить забыли. Анфиса в церковные праздники копалась в огороде и не молилась. Наталья Григорьевна оказалась отрезанной от общения и духовной жизни. Анфиса в качестве собеседника привела Наталье Григорьевне баптиста, но тот собеседование провалил. Наталья Григорьевна велела ему больше не приходить, раз он молится не на икону, а без неё.
Судя по почерку в “Книге для записей”, мы предположили, что Наталье Григорьевне не пришлось много писать. Как мы ошибались! Нинин архив - свидетельство оживлённой переписки Натальи Григорьевны с детьми.
Её письма начинаются традиционным: “Шлём привет, желаем здоровья”, содержат детальные описания погоды, здоровья, цен, ежедневных событий и полученных от других детей новостей. Бабушка непременно ставит дату и указывает, какого числа получены письма от детей.
В каждом письме она жалуется на болезни и, предвидя близкую смерть, заклинает Нину всё бросить и приехать повидаться, а денег на билет Наталья Григорьевна ей даст.
Несмотря на дурные предчувствия бабушка Наталья Григорьевна прожила 102 года.
