Время со второй половины1943 до 1945 годов прошло относительно спокойно. Конечно, голодать голодали постоянно. С одеждой тоже было очень трудно. Нас прикрепили к столовой куда я ходил получать бесплатные обеды. Только суп, без хлеба. Летом 1944 года на базе школы был организован пионерский лагерь. Мать что-то иногда могла взять там поесть. Например, очистки. Летом 1944 года меня отправили в пионерский лагерь в боржомское ущелье Маленький Цеми. Красивейшее место. Горы, но не высокие. Сосновые леса. Оказывается, сосна выделяет смолу со ствола внешне похожую на клей. Ее можно жевать в сыром виде или отварить. Тогда еще вкуснее. Я этим сразу начал пользоваться. Потом я, когда уезжал из лагеря, набрал немного этого вещества и менял на пищу с теми, кто находился в нашем школьном пионерлагере.
И в школе жили очень бедно, однако спокойно. Я начал ходить во дворец пионеров. Это действительно был дворец, где до революции располагались правители Грузии. Во дворце располагались множество различных групп, кружков. Ими руководили специалисты по этим кружкам и, конечно, все бесплатно. Там был и большой зал, где выступали перед детьми знаменитые артисты, писатели, композиторы, художники Грузии и многие другие знаменитости страны. Мне удалось там видеть и слушать многих знаменитых людей Грузии. Я уже не помню в каком кружке я занимался, но, скорее всего, в историческом. Руководила нами пожилая женщина. Она бежала из Ленинграда. Она рассказывала, что делал голод с людьми. Я прекрасно понимал ее.
Улица Плеханова была самой главной улицей левобережного Тбилиси. Я говорил, что школа, где мы жили находилась около этой улицы. Правда, почти в конце. На Плеханова располагались главные кинотеатры левобережья. Денег на билет, как правило, не было. Поэтому мне приходилось втискиваться в толпу входящих в кинозал. Иногда получалось. Мне очень нравился кинотеатр Ударник. Это уже советское название. Раньше это был частный кинозал и весь потолок был расписан картинками на сюжеты древнегреческой мифологии. Позже там случился пожар и вся роспись сгорела.
Отец Джунико сильно болел туберкулёзом. Собственно говоря, его и освободили, чтоб он умер дома. Меня и Джунико не попускал близко. Потом его положили в больницу. Мы с Джунико пошли его навестить. Мы вошли в палату, где он лежал. Я увидел большую палату. В два ряда были расположены по десять коек. Сами койки довольно убогие. Отец Джунико лежал в конце палаты. Он запретил мне близко подходить. Даже я, 14-летный мальчик, который ничего хорошего в жизни не видел, возмутился тем убожеством, которое я увидел тогда в бесплатной советской медицине. Не зря меня мать вытащила из больницы 10 лет тому назад. Я еще все это не мог понять более осмысленно. Все-таки возраст. Но я почувствовал омерзение, увидев эту палату. Отец Джунико скоро умер. Меня не было на его похоронах. Я старался утешить Джунико.
Я хотел бы отметить одну особенность грузинского народа эпохи социализма. Когда я уже в России читал русскую современную литературу, заметил, как в России ограничивали людей, у которых репрессировали близких родственников. Например, «Дети Арбата». Я уже не говорю о работах этого предателя Солженицина. В Тбилиси я встречался с детьми репрессированных. Они учились вместе со мной и никаким ограничениями или осуждениями они не повергались. Наоборот, им сочувствовали и стремились оказывать поддержку. Пример - мать Джунико. Муж репрессирован, а она - директор школы. Школу закрыли, ее назначают заместителем директора другой школы. Я тогда не задумывался над такими проблемами. А после 20-го съезда начали массовое отрицания Сталина и начали говорить о репрессиях. Я не понимал, почему родственники репрессированных подвергались таким издевательствам. Я в Грузии не видел подобное. Конечно, в эпоху социализма я не придавал значение тем некоторым особенностям политической жизни Грузии и, наверно, социализму и в других союзных республиках, где были эти политические особенности, которые так резко показали себя в период развала СССР. Например, в Грузии слово «товарищ» применялся только на партсобраниях. И то, не всегда. Или на официальных собраниях. В обычной жизни было только обращение «Батоно» (господин). И при этом много всяких мелочей из дореволюционной эпохи. Другими словами, то, что коммунисты недооценивали: национальные привычки, традиции, обычаи, все это превратилось в настоящую русофобию с развалом СССР. Это и стало мощным орудием развала.
Но не забудем, что я осетин. А осетины народ несколько горячий. Я помню свою самую первую любовь. Я влюбился в первом классе в свою соседку по парте, Зину Кочиашвили. Такая краснощекая девочка. Тоже отличница, как я. Признаться боялся, чтобы не обидеть. Грузинка - не русская, которая обрадовалась бы такому признанию. Вот так молча я переживал свою любовь целых три года. Когда нас перевели в четвертый класс, нас разъединили и мне посадили рядом Циалой Фприаладзе. Худенькая, бледнолицая. Училась хорошо, серьезная была такая. А я, правда, влюбился. А тут война, и нас разбросали в разные школы. В шестом классе мальчиков и девочек разъединили, и в некого было влюбляться. Но когда мы начали жить в школе, то я снова влюбился. В школе учились и мальчики, и девочки, но в разные смены. Я же видел и учениц и довольно серьезно влюбился в очень красивую девочку. Звали ее Циала, дочь учительницы. Признаться боялся. Вдруг она обидится и пожалуется на меня матери. А та поднимет шум и нас выгонят из школы. Я понимал, что не ровня ей. Она из интеллигенции, а я беднота. Одежды приличной не было, чтоб пойти на свидание к девочке. Я писал ей письма, но не посылал. Потом я их рвал. Я иногда тайком сопровождал ее после уроков домой. Это чувство любви к ней у меня сохранялась даже тогда, когда мы переехали во Владикавказ. Я оттуда писал ей письма, но ответов не получал и постепенно это чувство заглохло.
Продолжение следует...