Счастливая судьба поэта
Неспеша по позднеапрельской солнечной артерии города, несущей в себе массивы автобусов, машин и маленькие скопления людей; на велосипеде, который блестел, словно он был отлит из хрома, бодро крутя педалями, одетый в нестрогую рубашку с весенней тонкой курточкой и в невероятно подходящие коричневые брюки с темными ботинками — ехал Александр Степанович Стейнер — небезызвестный поэт, публицист, отчасти общественный деятель. Весь счастливый и гладко выбритый, с бережно уложенной прической — тридцатичетырехлетний, орошенный приятным одеколоном, который подарил поклонник.
Через плечо у Стейнера перекинута сумка, в которой таилась рукопись, написанная за три без сонных ночей на тонкой, практически прозрачной бумаге, остро заточенным карандашом. Листы содержали характерные следы пепла и пятна крепкого дорогого кофе. Это была новая поэма признанного автора, она называлась броско, но при этом не вызывала жгучего желания крикнуть на весь книжный магазин: «Да что этот поэтишко о себе думает?!». «Сын Бога» — такое имя ей было дано.
Уже у крыльца издательства «Призма», до боли родного здания, велосипед был ловко припаркован. Стейнер быстро взбежал по лестнице толкнул огромную, резную из дуба дверь с позолоченными ручками (скорее ручищами) и вошел в фойе. Далее всё на автомате: поздоровался с секретаршей, получил заранее готовый ответ, что «Леопольд Афанасьевич у себя», легко, словно скользя по льду, прошел по мраморному сверкающему полу к двери из темного дерева, с непрозрачным стеклом и надписью: «Л. А. Штолев Главный редактор» в две строки, как в американских полицейских участках.
Каждый раз, стоя у входа в кабинет главного редактора под ярким светом лампы, Александр Степанович мял воротник куртки или пиджака, нервно сжимал пальцы в обуви, нагибал голову к сверкающему полу и смотрел в глаза, то есть туда, где они примерно находились, своему неясному отражению. Поэт поправил прическу, заранее открыл сумку, провел пальцами поперек кипе бумаг, как по пачке денег и, наконец, постучался.
Прозвучало глухое: «Войдите!»
И Стейнер вошел в светлый уютный кабинет с множеством ящиком подписанный знакомыми фамилиями литераторов. Леопольд Афанасьевич сидел на большом кожаном кресле. Это был добродушно выглядящий старичок с телосложением бочки и блестящей лысиной, в пенсне, плотно сжимающих нос. Увидев Стейнера, глава издательства сразу оживился, сложив руки вместе протянув их по столу и зажег лампу с зелёным абажуром.
— Здравствуйте, Леопольд Афанасьевич, я принес рукопись поэмы.
— Здравствуй, Александр – редактор приятно улыбнулся и жестом показал, что Стейнер может сесть.
«Поэма называется ‘Сын Бога’, – ловким движением поэт вытянул из сумки открытый конверт и протянул его Леопольду Афанасьевичу, – только, пожалуйста, не вслух», – предупредил Стейнер.
Редактор налил себе воду из графина, выпрямил спину на кресле, скрипя мебелью и внимательно стал читать, пока Стейнер сидел немного ужавшись, лоб покрылся тончайшим слоем испарины, взгляд бегал туда-сюда, пока не остановился на часах. Необычного, самого по себе, вида: с корпусом цвета слоновьей кости и черным, словно беспроглядный космос, циферблатом с яркими белоснежными числами и, что самое интересное — отсчёт времени начинался с ноля, как и положено в математике, а не с двенадцати, как у остальных часов. Поэта, как любого творческого и романтичного человека, это сильно удивило, взволновало, и затем, вдохновило.
Поэт так и смотрел на эти необычные часы, пока его из транса не вывело покашливание Леопольда Афанасьевича, дочитавшего поэму. Главред медленно встал, зашторил окна напрочь, чтобы не было даже маленькой щелочки, пропускающей солнечный свет.
«Неплохая поэма, но требует доводки, цензура названия не пустит, я думаю, ты сам это понимаешь. Надобно изменить его, у тебя оно слишком провокационное. У тебя в произведении одни: гроб, гроб, кладбище, убийство. Это не похоже на предыдущие твои работы. Так же думаю стоит изменить концовку. Даже не знаю, что с тобой произошло, но если ты считаешь, что теперь это — твой стиль, то дерзай. Поэма явно ещё сыра, доведи её до ума, пожалуйста. И ещё раз про название — «Сын Бога» …это ты про себя, да?», – спокойный отеческий тон главы издательства «Призма» звучал для флагманского её поэта сокрушительно, если бы Стейнер стоял, то у него бы подкосились ноги.
Стоит сказать, что Стейнер, как и любой действительно большой и гениальный творец, был невероятно раним. Его душа была оголенной, как провод. Поэт откинулся на стуле, немного сжавшись и, не широко приоткрыв рот, пытаясь сдержать своё потрясение постарался ответить: «Ну да …про себя. Хо … Хорошо я изменю поэму.» И Стейнер, словно пьяный, пошатываясь медленно положив конверт с рукописью в сумку, неспешно стянул её со стола и поволочился к выходу.
«Даю срок четыре дня!», – оглушающий панихидой прозвучал голос Леопольда Афанасьевича для Стейнера, который чувствовал себя униженным.
Алгоритм все тот же, только наоборот: коридор с мраморным полом, прощание с секретаршей, огромная входная дверь.
Стейнер сел на холодный велосипед и медленно двинулся домой. Того счастья, которым он был охвачен утром, поэт уже не испытывал.
Уже попав домой, Стейнер медленно стянул с себя верхнюю одежду и, пройдя мимо кухни (аппетит совсем пропал), впорхнул в своё гнездышко — кабинет. Швырнул сумку с рукописью на стол и упал на диван, обхватывая руками лицо. Из глаз порционно проступали слёзы. Стейнер потерял счёт времени в таком положении и внезапно, словно ошпаренный кипятком, выбежал на балкон и закурил, смотря на ненавистный ему город, которому он посвятил множество стихов.
Александр Степанович не пил где-то месяц. Но, стоя уже посреди гостиной, где главной достопримечательностью была полка с тремя томами Александра Степановича Стейнера: Стихи, Поэмы и Проза; других мыслей, кроме как приложится к стакану, совсем не было. Стейнер прошёл на кухню, открыл бирюзовый шкаф над раковиной и схватил, как хватают «оскары», бутылку коньяка. Далее, очевидно, поэт напился и снова, словно ошпаренный, резко сорвался к столу в своём кабинете, вытащил пустые листы из стола, нетвердыми пальцами схватил карандаш и робкими руками стал писать.
Настоящее счастье Стейнер испытывал только во время написания произведений, на него находило такое чувство, словно ангел-хранитель нежно скрыл его белыми крыльями от всего внешнего мира, Стейнер, практически, ничего не контролировал — всё делали руки, слова сами отскакивали из-под пера, складываясь в строки, затем строки — в строфы, а строфы — в целые стихотворения. Лист бумаги, неодушевленный предмет, был настоящим врачом-психиатром для поэта. Подобный порыв продолжался около четырёх часов с учётом перекуров, которые делал Стейнер, когда мокрые от пота волосы застилали глаза.
Поставив последнюю точку, Стейнер отстранился от «верстака» и затянул табачный дым так глубоко в лёгкие, как только мог. Потушив сигарету, он рухнул на постель, растворившись во сне.
Следующее утро, день и часть вечера Стейнер провёл также: выпил, попыхтел за столом — зациклил; выпил, попыхтел за столом — зациклил; выпил, попыхтел за столом — зациклил.
Вечером, уже изрядно помутнённый от алкоголя, Стейнер аккуратно, словно он ведёт работу на хищного зверя, решился пересмотреть свою поэму, но как только он открыл конверт и прикоснулся к рукописи в его руки будто вонзились тысячи-тысячи игл, поэт упал с грохотом на пол. У Стейнера началась истерика, стены его кабинета равноускоренно двигались друг на друга и казалось, что они сдавят поэта. Стейнер стал стучать по плотному полу руками, причиняя себе боль, потом вскочил и швырнул, что было сил, пустую бутылку в стену и снова рухнул на пол.
Поэт очнулся через двадцать минут. Весь потный, с болью в голове и в мышцах рук, окруженный осколками стекла, а рядом, словно страшное предзнаменование, валялась рукопись поэмы «Сын Бога».
В этот момент Стейнер осознал, что ему никуда не деться от неё, она — его дочь и он морально не может себе позволить обрекать её на сиротство.
Поэт резко встал, ввалился, как лавина, в ванную и наскоро привёл себя в порядок, облив холодной водой голову. И уже со свежим и ясным умом принялся делать необходимые правки, внимательно прочитав своё произведение заново, Стейнер понял, что они действительно нужны. Правки начались ма-те-ма-ти-че-ски — с составления плана. И первым пунктом было изменить название. Придумать его было не сложно и оно довольно быстро пришло на ум — «Дитё Солнца», главная проблема состояла в том, как вместить упоминание названия в саму поэму и окончательно довести её, что называется, до ума.
Летели минуты, складываясь в часы, снова настали без сонные ночи, но, стоит это отметить красным цветом, это были самые счастливые моменты Стейнера — за работой над поэзией, оттачиванием слога, ковки рифмы и спаивания этого в единое в целое.
Стейнер, когда писал — заключал себя в темницу, которая находилась на глубине пяти метров под землёй — он не мог сбежать от поэзии — своей верной жены и он, конечно, не мог терпеть, когда нечестивые пытались осквернять его святыню.
Два дня и две ночи за работой. Стейнер выглядел как узник концлагеря. Он покрылся щетиной, от него разило спиртом вперемешку с табаком и кофе. Он был настолько слаб, что не мог подняться с кресла, казалось, будто поэт врос в него.
Выбежав из последних сил на улицу, он снова сел на велосипед и примчал в издательство «Призма». Стейнера было не узнать: грязная рубашка на выпуск без пиджака или куртки сверху, не поглаженные брюки, шнурки завязаны только на одном ботинке.
Словом — он соответствовал виду по-настоящему счастливого поэта.
Большая дверь, секретарша, коридор, дверь поменьше. Замыкающее звено в цепи — Леопольд Афанасьевич. Главреду было не впервой видеть Стейнера таким. Поэтому он ничуть не удивился и сам радостно выхватил рукопись у поэта, которую он сжимал костлявыми бледными руками. Тот даже не держал на Стейнера зла, ведь он пропадал неделю над переписыванием, хотя ему было дано четыре дня, ведь главред прекрасно знал, что сейчас он выхватывает из рук одно из лучших произведений своего времени.
Через день все книжные магазины, киоски, библиотеки пестрили именем Александр Степанович Стейнер, а следом название — «Дитё Солнца».
Умер поэт Александр Степанович Стейнер
В ночь с ** на ** апреля поэт, публицист и общественный деятель Александр Степанович Стейнер был найден мёртвым в своей квартире, в которой проживает с 19** года. Поэт повесился на медицинском жгуте в гостиной напротив сборника всех сочинений автора. Предсмертная записка не была обнаружена. В руке известный автор сжал часы, отсчёт времени которых начинается с ноля.
Одному из самых высокооплачиваемых писателей страны и главному автору издательства «Призма» было 36 лет.
Отрывок из газеты «Гонец» 19** год.
