Из "Записок" Федора Эдуардовича Штоквича (царскосельского коменданта)
Спустя слишком 40 лет по смерти отца моего, на долю мою выпало занять ответственный пост коменданта Баязетской цитадели в азиатской Турции в 1877 году, куда я был назначен по воле его императорского высочества великого князя Михаила Николаевича.
Много в жизни перенес я тяжелых испытаний, много видел горя, неоднократно был свидетелем смерти в военных делах близких товарищей и не раз наталкивался на случаи, указывавшие мне волю Провидения. На назначение комендантом Баязета я смотрел тоже как на испытание, посылаемое мне свыше.
Были в строю блестящие и храбрые офицеры, стоявшие выше меня и по чинам, и по заслугам, которым, казалось бы, и следовало занять этот пост, но их не назначили, а выбор пал именно на меня - офицера малоизвестного и незаметного. Что это, думал я, как не воля Провидения!
Действительно, настало для меня время тяжёлого испытания в Баязете, - испытания, не поддающегося описанию, в котором сила воли и твердость характера должны занимать первенствующее место в человеке. Малейшее колебание характера и потерянность могли бы повести к печальному результату.
Гарнизон цитадели из 1400 человек, осаждаемый 25000-м турецким корпусом, осыпаемый день и ночь градом орудийных и ружейных снарядов, изнуренный до крайних пределов голодом и жаждой, при сильно палящем солнце, не помышлял о сдаче крепости; офицеры и солдаты безропотно умирали, я же твердо решил, в крайнем случае, взорвать на воздух цитадель и похоронить под развалинами и себя, и турок, если бы они ворвались в крепость.
Гарнизон составлял точно одну сплоченную родную семью, защищавшую крепость до самозабвения; вся связь с прошлым была отброшена далеко назад; жена, дети, отец, мать - все было забыто, все зачеркнуто и завесилось плотной пеленой, словно для гарнизона ничего дорогого не существовало кроме цитадели, к которой он прирос всем своим помышлением и всею душой.
"Отстоять цитадель, или умереть" - вот девиз, которым руководился русский солдат, представлявший тогда что-то необычайное, легендарное; в лице его являлся сказочный, твердый, как сталь, богатырь, замечательная стойкость которого не могла и не должна была уступать своего первенства никому.
Ужасные истязания, которым подверглись армяне города Баязета 6-го, 7-го и 8-го июня 1877 года, когда турки на глазах нашего гарнизона резали мужчин, женщин, детей и еще живыми кидали их в огонь пылавших от пожара домов, обратили русского солдата в непримиримого против турок врага.
Весь город тогда был объят пламенем, раздавались стоны, плачь, мольбы, непрерывный гул орудий и ружейных выстрелов носился в воздухе. В эти роковые дни и ночи, ознаменованные изуверством, жертв было много, кровавая картина представляла какой-то адский шабаш, бойню людей, варварский пир...
Горсть русских солдат, запертая в маленькой цитадели, с отчаянием смотрела на эту потрясающую картину, чувствуя свое бессилие помочь несчастным. Многие из солдат плакали и не раз намеревались броситься в огненный омут на защиту христиан, но были останавливаемы начальниками частей.
В самом деле, трудно было не возмутиться зрелищем, от которого стыла кровь и замирало сердце. Ясно и отчетливо видишь кровавую расправу: вот бежит по улице города женщина с развевающимися волосами, в разорванном платье, грудь и плечи ее обнажены, она ранена, широкий кровавый след оставляет за собою, по временам оглядывается на ребенка, в одной рубашечке бегущего за ней, - это ее сын, или другое близкое существо, - но бег длится недолго, женщину догоняет турецкий солдат и ударом приклада ружья по голове кладет несчастную на месте; 4-5-х-летний ребёнок с визгом ухватывается за полу платья умирающей матери, его отрывает тот же изверг и, раскачав, швыряет в огромный костер пылающего дома.
Тут же рядом 70-тилетний старик, седой как луна, упав на колени, умоляет пощадить молодую внучку-девушку, но мольбы и слезы старика встречаются смехом; на несчастного накидываются три курда, растягивают его на земле и с каким-то упоением и злорадством перерезают ему горло; внучка делает попытку остановить убийц, хватает руки изуверов, рыдает, умоляет, но обрызганная кровью своего деда, оттаскивается от трепещущего трупа; обмотанный затем вокруг шеи ее аркан, влечет страдалицу куда-то в сторону, она не идет, упирается, падает, встаёт, спотыкается, опять падает, но падает уже мертвой, пораженная пистолетным выстрелом бешеного курда.
Около этой сцены идёт ожесточенная борьба остервенелого курда с турецким солдатом из-за девушки-красавицы; это борьба двух зверей, у которых напрягаются все силы завладеть девушкой; лица их посинели, глаза от злобы и натуги чуть не выскакивают из орбит, но сила одного не уступает силе другого борца; живая добыча намеревается бежать, делает несколько шагов к домам, но ее догоняют борцы.
Курд опережает солдата и вонзает кинжал по самую рукоять в спину девушки, и она со стоном падает к ногам убийц, любующихся предсмертными корчами несчастной жертвы. Эта жертва, будучи живой, служила причиной раздора двух воинов, смерть ее примирила их, и они дружно побежали к дому, на плоской крыше которой шла новая раздирающая душу драма: полураздетые женщины-армянки сталкивались в прилегающее здание, объятое огнем, при громком хохоте своих палачей.
Далее, на месте, не охваченном пожарищем, поседелый курд бьет грудных детей головами о стену, и это убийство он совершает так хладнокровно, так систематически, как будто исполняет простой обыденный обряд. Сотоварищи помогают ему, поднося новых младенцев, а эти бедняжки оглашают воздух визгом, как бы инстинктивно предчувствуя горькую участь.
Вопли и рыдания появляющейся матери служат только поводом убить ее вместе с ее ребенком. Не хочется верить своим глазам, не сон ли это, думаешь, но убеждаешься в горькой действительности; ужас охватывает солдат Баязетского гарнизона: одни отворачиваются, другие бегут от зрелища, третьи кричат и просят пощады, как будто крик и просьба их могут остановить варваров.
- Это уже восьмой ребёнок, - кричит кто-то из среды солдата, - смотри: вот девятый, а вот и десятый, ах ты, Господи!..
- Боже мой, Господи! Ваше высокородие, да что же они делают, - вскрикивает старый казак, и крупная слеза останавливается на его поседелом усе. - Видал я много в жизни смертей, - продолжает он дрожащим голосом, - но таких делов не приводилось видеть, ей Богу, ваше высокородие, не приводилось! Эх, анафемы какие! Нет, у нехристей души, нет должно быть и семьи, одним словом, чертово отродье!
Коробит русского солдата кровавое зрелище, много накипело у него на душе, рвется он в бой с турками, да силенки больно мало, не хватит ее, а их необозримая туча, все горы облапили, почитай тридцать на одного нашего приходится.... Постой, когда-нибудь сочтемся, дай только маленько подкрепиться.
Вся эта кровавая расправа потрясала нас, невольных зрителей, до глубины души и заставляла смотреть на турок, как на хищных зверей, потерявших всякое чувство сострадания к совершенно неповинным детям.
Сцены в цитадели имели тоже кровавую окраску, но являлись обычными и неизбежными в военном деле: видишь, как неприятельская пуля сорвет со стены солдата и он со стоном, обливаясь кровью, сваливается вниз; смотришь далее - ядро рикошетом, прыгая в пыхтя, как зверь, задевает торопливо идущего солдата и обращает его в куски человеческого мяса, а там еще дальше, между зданиями, опять и опять, намечены ядром или пулей новые жертвы; но у амбразур цитадели солдаты, словно окаменелые, не обращают внимания на происходящие в цитадели ужасы, а учащенными выстрелами стараются отбросить наседающих турок.
Война превосходная школа для военнослужащих, она создает стойкость, осмотрительность, осторожность и изумительную сметливость в каждом солдате. Офицер, находящейся в рядах войск с юных лет, свыкается с бытом простого солдата, изучает все слабые и хорошие стороны его, знает его нужду, потребности, привычки, умеет снисходительно относиться к некоторым проступкам солдата, не нарушая дисциплины, - офицер такой является со временем умелым, в полном смысле этого слова, командиром отдельной части, и с ним солдаты готовы идти в огонь и в воду.
А между тем офицер этот не более как практик, он, со школьной скамьи находясь в рядах войск и дослужившись до высшего чина, не понимает, что означают различные теоретические и практические задачи вне войны, вся наука его заключается в обстоятельном изучении действительной войны и в познании русского солдата.
Евдокимов (Николай Иванович), Аргутинский (?), Бебутов (Василий Осипович), Лазарев (Иван Давидович), Колосовский (В. Д. Коссинский?), Андроников (Иван Малхазович), Тергукасов (Арзас Артемьевич), Багратион-Мухранский (Иван Константинович), являются не единичными лицами, оказавшими немаловажные услуги отечеству.
Эти лица хорошо изучали действительную войну и превосходно знали русского солдата. Приведу один пример для наглядности и чтобы показать, как умели вовремя затрагивать самолюбие солдата означенные выше лица и как вселяли в солдата стойкость, гордость и высокий воинский дух:
"2-го ноября 1854 года, на полях Баяндура под Александрополем, наш авангард имел сражение не особенно удачное с турецким корпусом, ворвавшимся в наши пределы. Мы ночью отступили к Александрополю (Гюмри) и, окопавшись тут, стали ожидать турок.
Командир корпуса, генерал-лейтенант князь Бебутов, на другой день, выстроив все войска, вызвал на средину штаб и обер-офицеров, унтер-офицеров, фельдфебелей и по 5-ти человека от каждой роты рядовых и обратился к ним приблизительно с такой речью:
- Мы вчера отступили к городу, но не в далеком будущем - через две-три недели, не более, я укажу вам место, где вы жестоко отомстите туркам за вчерашний день. Помните только мой совет, как старого солдата; если вы сделаете в сражении один шаг назад, турки сядут вам на шею, и тогда трудно будет совладать с ними.
Будьте стойки до последней минуты жизни. Железного русского солдата мне не приходится учить, ему следует только напомнить, с кем он имеет дело. Русский солдат имеет дело с турками, которых он всегда бил, и на днях покажет им, что они вам плохие соперники!
Чтобы говорить так, надобно много иметь уверенности, и в себе, и в русском солдате. Оправдались ли слова Бебутова?
Ровно через две недели с небольшим, именно 18-го ноября 1854 года, произошло сражение под Башкадыкларом, в котором турецкая армия, по своей численности была в семь раз более нашего корпуса. Эта армия была не разбита, а совершенно уничтожена: орудия, знамена, генералы и целые полки взяты в плен нашими войсками, и освобождены тысячи армянских семейств, забранные турками в плен 2-го ноября в наших пределах.
Но дело не в описании знаменитого сражения, а в эпизоде, о котором я желаю упомянуть, показывающем "звание солдата" князем Бебутовым.
По окончании Башкадыкларского сражения, все войска наши направились с занимаемых ими боевых пунктов к месту расположения лагерной стоянки. На пути следования, с тылу раздался крик: "Корпусный едет". Это извещение заставило начальников частей выстроить войска фронтом к дороге. Вскоре показался верхом на золотистом карабахе князь Бебутов со свитой.
Войска взяли на караул и огласили воздух криком «ура!». Все внимание было обращено направо, откуда ехал корпусный командир, а с левой стороны мы заметили какую-то большую толпу людей, бежавших навстречу Бебутову. Это были армянские семейства, освобождённые из плена.
Толпа в двадцати саженях упала на колени, в ожидании приближения Бебутова, а когда он подъехал, преклонила головы к земле, выражая благодарность за спасение. Многие из толпы подползли к коню князя, и стали целовать ноги его и седельные стремена.
- Остановитесь, замолчите и отойдите от лошади, - закричал Бебутов. Все умолкли, тишина восстановилась такая, точно в э той местности никого не было. - Вы благодарите меня за ваше избавление от плена, - обратился Бебутов к армянам. - Да, вы избавлены от турецкого ига и истязаний, ваши жены и дети избавлены от мучений и от продажи в разные руки, но в этом избавлении я не при чем.
Ваш избавитель не я, а вот кто спас вас от плена, вот кого вы должны благодарить, о ком молиться и кого помнить во всю жизнь, - закончил свою отчетливую и громкую речь Бебутов, указывая на батальон.
Что произошло после этого, трудно описать. Вся толпа армян в 1000 не менее человек, жены их и дети волнами хлынули в ряды войск и, с плачем выражая глубокое чувство благодарности, стали целовать у солдат ноги и руки; дети переходили от одного к другому, матери их ползали между рядами, обнимая ноги солдат.
Умильно забилось сердце закалённого в бою русского солдата, потрясла его эта сцена до глубины души, дрогнули все ряды батальонов от сильного волнения; воины, за пять минут перед тем бесстрашно стоявшие под картечью и пулями, теперь не могли удержаться от слез. Плакали все, плакал, разумеется, и я, стоя в рядах, да и трудно было не прослезиться от сцены, перевернувшей всю душу.
Глубокое впечатление от только что происшедшей сцены перешло затем в оглушительный и несмолкаемый крик Ура!, сопровождаемый словами: "Все готовы умереть за такого начальника! Все-все! Ура!.."
Этот крик, бурным потоком вырвавшийся из души, был искренним, он красноречиво выражал горячее чувство безграничной преданности и доверия каждого солдата к своему главному начальнику, всецело отдающему лавры победы им, солдатам, стойкость которых в бывшем сражении, являлась, действительно замечательной и несокрушимой.