Инна
Шли годы. Я по-прежнему примерно училась. Иногда ночевала у Эли, надеясь обратить на себя внимание родителей. Но они замечали меня, только если я исчезала не меньше, чем на три дня. И тогда Кеша и Гоша приходили к Элиным маме с папой. Они вежливо улыбались, приносили торт. А потом с милым видом уводили меня из гостей, больно стискивая пальцы.
Как же я мечтала, чтоб они хоть раз накричали или даже дали пощечину. Но в моей пацифистской семейке это было не принято. Едва дойдя до дома, Кеша и Гоша погружались в собственные дела и проблемы. Максимум, что я могла услышать: «Много не ешь, ты должна быть красивой и стройной». Должна. Хорошо учиться, быть вежливой и послушной, выбрать правильную профессию. Они не разговаривали со мной несколько дней, когда узнали, что я собираюсь стать учителем. Как, дочь знаменитых журналистов не хочет на телевидение? Да не может быть! А я любила детей… Любила болтать с ними, играть, давать советы.
– Тебя не будет в нашей жизни, пока не выбросишь из головы эту блажь, – строго сказала Кеша.
– Одно мгновение – и ты исчезнешь, – согласился с ней Гоша.
– Как? Вы выгоните меня из дома? Запретите есть и спать?
– Нет, конечно. Эти меры воздействия отвратительны. Мы просто перестанем замечать тебя. Вроде ты и есть, но вроде тебя и нет.
– Мне все равно. Я не хочу быть журналистом.
– Что ж. Тогда прощай! – Гоша даже улыбнулся.
Что я только ни делала за эти несколько дней, чтобы пробить их молчание. Кричала, уговаривала, плакала, трясла их, умоляла, стоя на коленях. Гоша и Кеша не замечали меня. Нет, никто не запрещал мне подходить к холодильнику за едой. Но готовила мама только на двоих. Никто не говорил мне ни слова, когда я приходила домой в три ночи вся в грязи. Таким было наказание. Меня просто вычеркнули из жизни. Меня! Ту, которая делала все, чтобы заслужить если уж не любовь, то уважение родителей. И тогда я решила, что они мне больше не нужны. Кормят – и ладно. Я все равно буду тем, кем хочу быть. Это я и объявила. Но они лишь посмотрели на меня с выражением презрительного равнодушия.
А потом меры воздействия стали жестче. Кеша и Гоша строго следовали своему принципу пацифизма. Они и пальцем не дотронулись до меня. Просто вынесли из моей комнаты абсолютно всю мебель. Я стала спать на голом полу. Потом по собственной воле перестала есть. От голода и нечеловеческих условий жизни я вдруг поняла, что хочу только страданий. И недрогнувшей рукой порезала себе ногу. Это произвело впечатление. Кеша и Гоша больше всего на свете боялись боли, хоть физической, хоть душевной. Я впервые увидела, как они заплакали. Просто сели рядом со мной на пол и заревели в голос. А потом стали кормить супом с ложечки, также сидя на полу, поминутно целуя и обнимая.
После этого наши отношения восстановились. И я получила разрешение выбрать любую профессию, какую пожелаю.
Родители больше не вмешивались в мою жизнь. Впрочем, один раз они вытрясли из Эли целое интервью о ее необычной способности.
Я уже говорила, что в нашем городе творились странные вещи. Но жители этого старательно не замечали. Лишь мои родители изучали эти чудеса и описывали в газете. В большинстве своем чудеса пугающие и ужасные. Но есть в нашем городе особые зоны добра, в каждой из которой находится храм с серебряными куполами. Это древние церкви, гораздо старше Верены. Никто толком и не знает, когда они были построены и почему с серебряными куполами.
Когда человек находится рядом с храмом, его накрывает волна счастья. А точнее сказать, удовольствия. Впрочем, жители этих районов не бьются в экстазе, но они всегда в хорошем настроении, добры и приветливы. Особенно интересно пересекать зону в автобусе, наблюдая за пассажирами.
Вот стоят люди, озабоченные своими проблемами.
Студента бросила девушка. Он задумывается о том, чтобы шагнуть вниз с крыши панельной десятиэтажки.
Женщина средних лет сегодня поссорилась с лучшей подругой, потому что хотела устроить ей на день рождения торжество в ресторане с подарками и кучей гостей. Но приятельница мечтает отметить сорокалетие в кругу семьи.
У мужчины, который тщательно ухаживает за своей бородой и следит за модой, больной желудок. Его постоянно тошнит. И сейчас он ненавидит весь мир.
Автобус проезжает мимо церкви с серебряными куполами. Лица пассажиров светлеют, морщины разглаживаются. Боль уходит! Впрочем, всего лишь до следующего поворота. А может, еще раньше?
Жилье в таких зонах самое дорогое. Но проблема в том, что границы между ними очень зыбкие. Никто не мог определить, когда заканчивается радость. Никто, кроме Эли. Когда она закрывала глаза, то видела светящиеся грани, чувствовала тепло.
Я так и не простила родителям издевательства над Элей. Сначала это были всего лишь вопросы. Потом – опыты, причем довольно болезненные. На подругу надевали шлем с проводками, цепляли к рукам непонятные приборы. Элиза жаловалась на головную боль, стала замкнутой и молчаливой. Все это длилось, пока не вмешались ее отец и мать.
Они и отправили девочку к психологу. Тот посоветовал чем-то оттенить переживания от светлых зон: заниматься спортом, учиться, завести новых друзей. Понять, что есть и другая жизнь. Не только навязчивые журналисты и равнодушные ученые.
Эля последовала советам врача. Она все сделала правильно. И это перевернуло ее жизнь.
А я в свои шестнадцать лет начала готовиться к поступлению в университет. Это был первый год, когда литературу только начали сдавать в форме ЕГЭ. Тесты, кто бы мог подумать! К примеру, там были такие вопросы: «Что чувствовала Татьяна к Онегину?» Ответы: а) Любовь б) Дружескую привязанность в) Страсть г) Ненависть д) Презрение е) Сексуальное влечение. И что бы вы думали? Правильным ответом было страсть!
Я целыми днями решала тесты и читала русскую классику. Мысли о странностях, которые творились в нашем городе, отошли на второй план. Какие уж тут поутри да светлые зоны! Даже на любимых писателей не хватало времени.
Иногда мне казалось, что я живу в двух параллельных вселенных. В середине нулевых и второй половине XIX века. Иногда, забывшись, я говорила «Помилуйте, сударь» или «Извольте-с». И все больше осознавала, что XIX век нравится мне гораздо больше, чем второе тысячелетие. Я все реже стала выходить на прогулки с друзьями, становясь типичной «филологической девой». Даже Эля, обожавшая читать, удивлялась:
– Хватит уже сидеть над «Бесами» Достоевского. Они же не входят в обязательную программу для поступления. А ты скоро наизусть их выучишь! Пойдем лучше на концерт. Останешься старой девой.
– А может, я хочу быть старой девой?
– Шучу. С такой внешностью это не грозит, – усмехалась Эля, с откровенной завистью глядя на мои волосы.
Как же будет контрастировать моя последующая жизнь с той, которую я вела в шестнадцать…
Чтобы лучше запомнить содержание книг, приходилось вести читательские дневники. Делается это так: сначала записывают название книги и автора, далее – как можно более подробный пересказ (часто он занимал 5-6 страниц, исписанных в каждой клеточке), затем давалась система образов книги, выделялась идея и отдельные слова, которыми пользовался автор.
Занимаясь написанием дневников, я испытывала дзен. И спалось мне после таких занятий легко. Сны виделись красочные, с многочисленными героями и даже с закрученным сюжетом.
Однажды мне приснилось, что живу в каком-то приморском городе, в котором люди поклоняются бронзовой статуе кита. Удивительно прекрасной. На солнце кит выглядел переливающимся радужным светом. Около него проходили все городские праздники, устраивались спортивные соревнования. И будто бы я решила расследовать, откуда ноги растут у этой традиции. Парадоксально, но, как мне приснилось, кит на самом деле совершил большое зло. В 50-е годы XX века двенадцать самых лучших выпускников школ отправились кататься на катамаране. Это были действительно лучшие в учебе, спорте, по социальному положению, обладавшие многочисленными талантами. И кит попросту убил эту золотую молодежь.
В знак памяти гениальный скульптор отлил огромную статую кита из бронзы. Детей похоронили прямо в ней. Вскоре истинный смысл памятника забылся, и он приобрел большую популярность.
Проснувшись, я долго думала об этом сне. Может, и я – нечто вроде такого кита? Прекрасное снаружи, а внутри скрывающее гниль и мертвечину.
Потому что только этим можно было объяснить мое презрительное отношение к происходящему в городе. Если б мне сказали, что я живу на пороге апокалипсиса, то я бы отмахнулась и села конспектировать «Войну и мир».
А в это время город бы умывался огненным дождем…