Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Сегодня я решил пошалить, и в качестве титульной иллюстрации использовал вполне себе майскую "багетную" (в том смысле, что "балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта...") картину Георгия Савицкого, уроженца века XIX, но творившего уже в следующем столетии.
Ну, признайтесь, мы все обожаем эти милые фразы из XIX века... "А не попить ли нам чаю на веранде?", или "Господа, господа, на охоту, господа!", или "К "Яру" гони!", или "... морозной пылью серебрится его бобровый воротник", или "Непременно заезжайте ко мне в усадьбу! Вот так, запросто...", или "Княжна Анна на балу была просто обворожительна!" Так вот, это всё - разумеется, чудно, и мило, и ах, и эх... И да – из каждого из нас вышел бы распрекрасный дворянин, перенесись мы на полтора-два столетия назад. И - непременно, чтобы на всё лето в родовое имение - с ротондой, темными аллеями, прудом с карпами и утренними чаепитиями на свежем воздухе.
Но только вся загвоздочка в том, что в Российской Империи всего лишь жалкие (на минуточку!) 1.5% населения жили хотя бы в какой-то степени так, чему соответствуют приведенные выше реплики. Да, лишь 1.5% были дворянами - потомственными и личными. И, кстати, не факт, что все эти 1.5 процента дули кофеи на верандах и распевали алябьевского "Соловья" под звуки ланнеровского рояля. Среди них было и много обедневших, вынужденных служить за небольшое жалованье, и далеко не у каждого были собственные выезды и родовые усадьбы с липовыми аллеями, как кажется нам по классической литературе. В цифровом эквиваленте эти 1.5% - всего лишь чуть менее 1.9 млн человек. Купцов, например, было и того меньше - не более 250 тысяч человек. Мещан - почти 13.5 млн чел. Однако, никто из нас не хотел бы оказаться в XIX веке в обличье мещанина. Достаточно того, что мы сейчас практически все - мещане. Зато шансы, что любой из нас, переродившись вдруг, и оказавшись в славном том времени, точно был бы крестьянином, безумно велики - аж 4 к 1. Вот такая ерундовина. То есть - захочешь во фраке полорнировать на балу Александра Сергеевича и, уж само собою, Натали, а - вот дулечки тебе, почтеннейший! Армяк на плечи, онучи - и пахать, пахать, солнце еще высоко!
Так что помечтать, конечно, можно, но... Хотя, бывали случаи, что и крестьянские дети доходили до "степеней известных". Но в процентном соотношении от общего числа российского крестьянства, как говорится, замучаешься нули после запятой ставить.
Однако же, "как хороши, как свежи были...", да! Однозначно - да!
Впрочем, мы, кажется, чересчур уж... расшалились, пора и за работу. То есть переноситься в прекрасный манящий май 1823-го. А начнём с Карла Беггрова и его вида на Николу Морского и Семимостье (мои любимые места, петербуржцы меня, конечно, поймут).
Ура-ура! Наконец-то под скромный кров "Русскаго резонера" вернулись запропавшие на долгие 4 месяца братья Булгаковы. То, что мои предположенья насчёт их совместного отпуска верны, подтверждает строчка из письма Константина от 22 мая: "Я все еще не могу привыкнуть без вас. Вчера целый день вы вились около моего сердца". Судя по всему, Александр Яковлевич просто гостил со всем семейством у Константина Яковлевича. Вернуться-то они, конечно, вернулись, однако майская переписка Булгаковых состоит из такого мелкотравчатого вздору, что, право, и не знаю - надо ли мне оный приводить? Ну, например, вот:
- Я не обедал у Л. и дома мог только сесть за стол в 5 часов. Он никак не мог понять, что занятия помешали обедать с министрами. Он понимает, что можно совсем не обедать, а не обедать с министрами, когда есть случай, – это для него непонятно. Насилу ему втолковал, что лучше прогулять такой обед, нежели должность. Угрожает еще обедом для Воронцова; авось обойдется и без пира. Граф едет в конце будущей недели. Вчера вечером, полагая, что мне невесело (в чем не ошибся), пришел играть в вист. Перетревожился, встретив меня в карете часов в девять с женщиною, полагая, что это жена, а я отвез домой Багратионшу, которая у нас обедала и сегодня едет на лето в Царское Село. Кроме графа, были у нас Балыи, Ломоносов, надеющийся завтра отправиться в путь, Брунов, Лазарев, Александров и Манычар. Не поверишь, какая пустота. Бильярд остался неосвещенным; поиграли в вист, и я очень рад был, как добрался до своей кровати.
Сейчас я зевну немного... ыаххх... Pardon! Через три дня Константин продолжает:
- Ну уж, брат, изрядно меня попилили! Кто не побывал в продолжение дня! Хотя я торжественно объявил, что не буду дома обедать, но мало кого удалось обмануть: явилось человек за тридцать, во главе с Реманом и Тургеневым. У последнего просил я письмо к тебе Вяземского; обещал, но вряд ли сдержит скоро слово. После обеда поехал рыскать по именинницам. Вечером набралось еще более, между прочими и милейший Воронцов с графиней весь вечер у нас просидели, составили десятирублевый алагер. Мы с Матушевичем разделили пулю. Воронцов третьего дня был в Царском Селе. Возвратясь, прислал мне, поздно уже, записку, которая всех нас чрезвычайно обрадовала. Прилагаю ее при сем... Граф также выпросил себе Казначеева, коему предоставлено остаться полковым или быть переименованным в действительного статского советника. Он избрал, кажется, последнее, и хорошо сделал: по его здоровью, он не мог бы служить в военной службе и отнимать у других вакансию. Брунов и Марини назначены к Воронцову, первый – для бессарабских дел, а последний – для иностранной переписки. Все трое в восхищении, да и есть от чего: приятнее начальника иметь нельзя...
Вот теперь уже яснее. Да, речь идёт как раз о тех днях, когда лихой вояка, душа-командир, бывший командующий оккупационным корпусом во Франции, между прочим, хороший знакомый Константина Булгакова Михаил Семёнович Воронцов, в недалёком будущем - соперник Пушкина за обладание собственною женой и "полумилорд-полуподлец", получил судьбоносное для отечественной истории (во всех смыслах) высочайшее назначение новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником Бессарабской области. Упоминаемые нашим светским корреспондентом Казначеев, Марини и Брунов составят часть его администрации. Ничего не скажу о Казначееве (впрочем, человек он, кажется, дельный), но выбор Брунова, откровенно признаться, чести Воронцову не делает! Окажется в этой команде и наш славный знакомец Филипп Филиппович Вигель. в 1824-м назначенный Воронцовым бессарабским вице-губернатором. О его тёзке Филиппе Брунове "Русскiй Резонеръ" уже писал в рамках "Бестиария": статья называлась "Неприятный валет червей". Коль уж упомянули обоих, дадим слово Филиппу Филипповичу, как человеку, несмотря ни на что, всё же более... приятному:
- "...Если один показался мне отменно вежлив, то другой, барон Филипп Иванович Брунов, был со мною не только ласков, даже искателен. Курляндец, еще менее чем лифляндец, был он русский. Окончив курс учения в одном из немецких университетов по юридическому факультету, с прилежанием и хорошей головой, приобрел он действительно много познаний по этой части и по рекомендации родственников своих графов Ливенов, в качестве дипломата-законоведца, прибыл с Воронцовым в Новороссийский край. Но не по этой дороге надеялся он далеко уехать; да и не имея ни малейшей практики, не зная русских законов и весьма плохо язык, к чему бы годился он? Наружность имел он неприятную; длинный стан его, всё более вытягиваясь, оканчивался огромной, страшной челюстью; но в нём был ум и большой светский навык, и всем, кроме меня, он более или менее нравился... Мы объяснились, и я был столько догадлив, чтобы не показать ему ни малейшего отвращения. Обманутый моим иностранным прозванием и зная, что Казначеев стоит передо мной препоной, предложил он мне против него оборонительный и наступательный союз. Выслушивая его одобрительно, заметил я ему, что нас только двое. «Франк будет с нами, отвечал он, и это достаточно будет, чтобы свихнуть русского дурака и овладеть местом». Внутренне продолжая смеяться над собой и над интригантом, «нет мало, сказал я: кабы нам достать людей из Остзейских губерний или из самой Германии и ими наполнить места, дело пошло бы иначе». — «Да это можно после», отвечал он. Не служит ли это новым доказательством, как на всех важных у нас пунктах немцы стремятся утвердить свое преобладание? Не имея прозорливости г. Брунова, я увидел, однако же, как неосновательны его замыслы, и никак не спешил предуведомить Казначеева, не видя для него ни малейшей опасности. Еще прежде, чем этот барон употреблен был в Молдавии, всей Одессе известен был он, как самая продажная душа; в Бухаресте же был он пойман в воровстве, в грабеже, уличен, сознался и, неизвестно как, был спасен. Что же с ним после? Что же было с ним наконец? Увы, он русский посол в Лондоне!.."
Уже скоро нас ждёт переезд в Одессу... Пушкина. А Вигель нам поможет:
"... Рядом со мной, об стену, жил Пушкин, изгнанник-поэт..."
Однако, не станем нарушать временной хронологии, мы и так порядком отошли от главной темы публикации, всему свой черёд...
А брат Константина Александр Яковлевич меж тем прибывает к себе в Москву. Между прочим, на тогдашней новинке - дилижансе.
- Дорога совершилась счастливо и даже скоро, как сочтешь, сколько мы теряли времени на ночлеги, обеды, чаи и прогулки по дороге пешком. Дилижансы – славная вещь; только один порок, что слишком высоко, очень неудобно лазить, особливо дамам... Въехав в город, на Тверской остановились мы против дома Мамоновой, чтобы узнать только, тут ли она. Видим огни, кареты; только вдруг ветреница сама выбегает в легоньком платье на улицу, хотела нас вытащить к себе чай пить, говоря, что у нее тесть; натурально, не согласились; глядим – выходит и князь Василий Алексеевич, с княгиней и Обресковой Прасковьей Васильевной и давай болтать, да болтать, – насилу от них вырвались. Все они в восхищении от дилижанса, который смотреть собралась с ними куча народу...
С прибытием! Более не покидайте нас так надолго!
А что поделывает в Молдавии наш изгнанник? Кроме того, что - как всем известно - 9 мая начинает работу над первою главой "Евгения Онегина"? А вот - 13 мая 1823 года пишет в столицу поэту и удивительному самоотверженному переводчику "Илиады" Николаю Ивановичу Гнедичу.
- Благодарю вас, любезный и почтенный, за то, что вспомнили вы бессарабского пустынника. Он молчит, боясь надоедать тем, которых любит, но очень рад случаю поговорить с вами об чем бы то ни было.
Если можно приступить ко второму изданию «Руслана» и «Пленника», то всего бы короче для меня положиться на вашу дружбу, опытность и попечение; но ваши предложения останавливают меня по многим причинам. 1) Уверены ли вы, что цензура, поневоле пропустившая в 1-й раз «Руслана», нынче не опомнится и не заградит пути второму его пришествию? Заменять же прежнее новым в ее угоду я не в силах и не намерен. 2) Согласен с вами, что предисловие есть пустословие довольно скучное, но мне никак нельзя согласиться на присовокупление новых бредней моих; они мною обещаны Якову Толстому и должны поступить в свет особливо. Правда, есть у меня готовая поэмка, да NB цензура. Хорошенько всё взвесив, не кончить ли дела предисловием? Дайте попробовать, авось не наскучу. Я что-то в милости у русской публики... Как бы то ни было, воспользуюсь своим случаем, говоря ей правду неучтивую, но, быть может, полезную. Я очень знаю меру понятия, вкуса и просвещения этой публики. Есть у нас люди, которые выше ее; этих она недостойна чувствовать; другие ей по плечу; этих она любит и почитает...
Вы, коего гений и труды слишком высоки для этой детской публики, что вы делаете, что делает Гомер? Давно не читал я ничего прекрасного. Кюхельбекер пишет мне четырестопными стихами, что он был в Германии, в Париже, на Кавказе, и что он падал с лошади. Все это кстати о «Кавказском пленнике». От брата давно не получал известия, о Дельвиге и Баратынском также — но я люблю их и ленивых... Своего портрета у меня нет — да на кой черт иметь его...
Упоминаемые Пушкиным и обещанные Якову Толстому "бредни" - сборник стихов, предполагавшихся к отдельному изданию, чему сбыться - увы - не удалось. "Готовая поэмка" же - "Бахчисарайский фонтан", полностью отделанный к осени того же года, и переданный Петру Андреевичу Вяземскому для подготовки к отдельному его изданию. Князь Пётр постарался особо, уже в марте 1824 года книжка выйдет, гонорар Пушкина составит рекордные (и вскружившие ему голову) 3 000 рублей, из которых князь не возьмёт себе ни копейки, получив свой профит в другом: предваряющей поэму статье "Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова", в которой развернулся во всю ширь своего критического остроумия, почти при этом ничего не сказав о самой поэме. Более, надо сказать, к издательским услугам Вяземского Пушкин не прибегал.
Любопытна фигура Якова Николаевича Толстого - бывшего председателя общества "Зелёная лампа", театрального критика, поэта и... члена "Союза Благоденствия". Это ему Пушкин в 1819 году пишет:
Философ ранний, ты бежишь
Пиров и наслаждений жизни,
На игры младости глядишь
С молчаньем хладным укоризны
В 1823 году Толстой выезжает на лечение за границу, но после печальных декабрьских событий 1825-го - по понятным причинам - возвращаться отказался, ведя на чужбине жизнь в крайне ограниченных финансовых обстоятельствах и зарабатывая освещением в парижской прессе литературных событий России. И только приветственный печатный пассаж его в честь усмирителя Польши Паскевича помог изгнаннику вернуться на родину. В дальнейшем Толстой сделал себе недурную карьеру как PR-менеджер николаевского правительства в Европе, небездарно и даже со вкусом преподнося положительный облик России во французских журналах. Немало пришлось ему потрудиться после выхода скандальной книги Астольфа де Кюстина "Россия в 1839 году", доказывая неправоту дерзкого путешественника, обманувшего доверие самого Императора. Похоронен он будет также в Париже. Странная судьба! Славная русская фамилия, незабываемая наполеоновская кампания, успешная военная карьера и...
На этом завершим первую часть странствий по маю 1823-го, но сперва - стихотворение, написанное - коли не врут календари - "около 28 мая"... разумеется, сего года. Льву Пушкину недавно исполнилось 18. Уже почти мужчина. Старшему брату его вот-вот будет 24. Они не виделись 4 года. Александр, кажется, по-хорошему завидует Лёвушке - ему довелось повзрослеть рано. Уже совсем скоро младшего ждёт должность в Министерстве духовных дел и народного просвещения (вот уж потеха - шалопай Лёвушка и "духовные дела"!), а старшего - новое большое чувство и... Михайловское.
Брат милый, отроком расстался ты со мной –
В разлуке протекли медлительные годы;
Теперь ты юноша – и полною душой
Цветешь для радостей, для света, для свободы.
Какое поприще открыто пред тобой,
Как много для тебя восторгов, наслаждений
И сладостных забот, и милых заблуждений!
Как часто новый жар твою волнует кровь!
Ты сердце пробуешь, в надежде торопливой,
Зовешь, вверяясь им, и дружбу и любовь
Мы нынче с маем 1823-го не прощаемся - ведь нас уже ожидает вторая его часть!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
