XVI.
"Всё! Это он! Сам дух явился!
Вон, видите в толпе людей?!
То там, то здесь вдруг появился,
С лицом белёным чародей!
Одно лицо то там, то здесь...
А то из двух, из трёх лиц смесь.
Дух, словно взял, и, раздвоился.
А вот в едино снова слился."
И Тимофей вдруг подскочил;
И к дому ринулся, ругаясь.
За ним нервозно устремляясь,
Когда, уж, обувь промочил,
Степан последовал с оглядкой.
Евсей, встревоженный загадкой,
XVII.
За ними тоже поспешил.
Гостям столичным удивлялись,
Зеваки: "Кто их всполошил?"
Иные криво усмехались...
Но "троица" лишь унялась,
Когда до дому добралась.
"Ну, к чёрту эту всю отвагу!
Из дому я теперь ни шагу!"
Трясясь, воскликнул Тимофей.
Степан поддакнул: "И я тоже.
Тягаться с духом мне негоже."
Послушав их, сказал Евсей:
"Чего ж опять вы испугались?
Как-будто с призраком встречались?!"
XVIII.
"Ты, что же, ничего не видел?"
Степан был крайне изумлён.
"Меня ты, друг, сейчас обидел.
Неужто молвишь, будто он..."
"Да, кто же он?" - Вскипел Евсей.
"Злой дух". - Добавил Тимофей.
"Да, к чёрту! Бредни! Что за сказки!
Ей, Богу, бабкины побаски!
Коль не были б вы мне друзья,
Я б вновь над вами потешался,
И громко в голос рассмеялся...
Ведь это бред! Ведь так нельзя!"
Степан с Тимошею молчали,
Евсею, уж, не докучали.
XIX.
Повысив голос на друзей,
Потребовав: "Всё, спать ложитесь!"
Заметно нервничал Евсей.
"От страха так ума лишитесь!
Мне наплевать на духов злых;
На сказки, что плетут о них.
На рынок завтра вновь пойдём.
Весь страх ваш напрочь изведём."
Все трое уложились спать.
Заря далече догорала,
И блекнущим лучом мерцала.
Ночь, тьмой желая всё объять,
Весь свет зари испепелила;
Всё тихо в сумрак погрузила.
XX.
Никита, стоя за окном,
Услышав отповедь Евсея,
Своим отточенным клинком,
Готов, уж, был пронзить злодея.
Но грех чтоб на душу не брать,
Решил и дальше с ним "играть".
Хоть дух явленный их смутил,
Но страсть к деньгам не отвратил.
Придумал он тогда опять,
Их - трёх мошенников злосчастных,
И к душегубству, уж, причастных,
Белёным ликом постращать.
Ушёл, чтоб братьев подготовить,
И время действа обусловить.
XXI.
Степан невольно задремавший,
Хотя пред этим с полчаса,
Молитвы к Господу шептавший,
Не думавший смыкать глаза,
Устав от суетливых дел,
Чуть слышно робко захрапел.
Евсею он уподобляясь;
Во сне туманном растворяясь,
Обрёл желаемый покой.
Но Тимофей не мог заснуть.
Он даже глаз своих сомкнуть,
Боялся. Может раз-другой,
Заслышав непонятный звук,
Похожий на тревожный стук,
XXII.
Приподнимался на локте,
Чтоб оглядеться в спящем доме,
Но в тихой душной темноте;
В сковавшей сладкой полудрёме,
Не обнаружил никого,
Кто мог бы страх вселить в него.
Он, успокоившись немного,
Просил заступничества Бога,
И на него лишь уповал,
Когда стук сердца успокоив;
Внимание своё удвоив,
Вдруг среди ночи увидал,
Явленный за его окном,
Дух, что стоял перед стеклом.
XXIII.
Дух так внезапно появился,
Что, вскрикнув громко, Тимофей,
Крестом мгновенно осенился,
И, криком разбудив друзей,
Хоть ничего им не сказал,
Он на окно им указал.
И, тыча пальцем, лишь стонал,
Да всё на свете проклинал.
Степан с Евсеем, вперив взгляды,
Остолбенев, теперь всерьёз,
Поняв, что это не курьёз,
Не ожидали, уж, пощады.
Страх их в кроватях удержал;
И души, и тела сковал.
XXIV.
А дух белёное лицо,
В окне явив; переместился,
К ним на парадное крыльцо;
И долго в двери к ним ломился,
Но безуспешно; и затем,
Он будучи всё также нем,
Опять в окне у них предстал;
То скрёбся, то в стекло стучал.
Эмоции не выражая,
Дух перед ними раздвоился;
Почти что сразу растроился;
И он, глядеть в них продолжая,
Спокойствие своё хранил;
К себе мошенников манил.
XXV.
Но летней ночи краток миг.
Уже слегка рассвет забрезжил.
Уже луч солнца напрямик,
В окно к ним заглянув, понежил,
Своим теплом истоки дня;
Янтарным отблеском маня,
По новой утвари скользнул;
Искристым "зайчиком" мелькнул,
В оконных рамах задержавшись;
Затем исчез, как злобный дух,
(Едва лишь прокричал петух),
В сияньи солнца затерявшись.
Кругом лишь яркие лучи...
А злобный дух исчез в ночи.
XXVI.
Полночных страхов натерпевшись;
Видений жутких череду,
Сквозь окна дома наглядевшись,
Друзья метались, как в бреду,
Не зная, что им предпринять?
Чем страх, терзавший их, унять?
Троих доподлинно несчастных,
В ночных событиях ужасных,
Успевших нынче побывать.
Сломив, увиденное ими,
Держало цепкими своими,
Объятиями. И ожидать,
Чего-то лучшего они,
Уж, не мечтали в эти дни.
XXVII.
Троих их робость одолела.
Глодал умы и души страх.
В сердцах их лишь отчаянье тлело,
Кривясь улыбкой на устах.
Улыбкой нервной измождённой,
Души в безволье низведённой,
Подстать плебейскому нутру.
Все трое сразу по-утру,
Решили, что теперь из дома,
Когда гул паники затих,
Коль дух не может здесь до них,
Добраться, то с бутылкой рома,
Сумев покрепче запереться,
Не выйдут; смогут отсидеться.
XXVIII.
Быть может, дух угомониться,
Оставив мщение своё;
Быть может, что-то изменИтся:
Дух, погрузившись в забытьё,
Не станет ужасы творить,
И их ночами изводить;
Самим себе их предоставит,
А хватку жёсткую ослабит.
Тогда-то! Только лишь тогда,
Коль безопасной жизнь сочтут,
Из дома, выбравшись, пойдут,
Они. Но только вот когда?...
Пока лишь дома шансы есть,
Им уцелеть, скрываясь здесь.
XXIX.
Не смея выходить из дома,
Евсей с друзьями счастлив был,
Уж, оттого, что дух фантома,
Всё реже, реже приходил.
Не зная, что им помогло,
"Изгнать" на время это зло,
Пришествия ночей боялись;
В шкафах и сундуках скрывались.
Таились вида одного:
Взгляд чёрно-мертвенных глазниц,
Их низвергал мгновенно ниц.
За мёртвым взглядом ничего,
Уж, не виднелось. Только боль,
Переполняла их юдоль.
XXX.
Когда Никита днём являлся,
Приободрял их всякий раз;
С них деньги взяв, распоряжался,
Снабдить немедленно, сейчас:
Чтоб сорванцы носили им,
Еду и брагу всем троим.
В "ловушке" чтобы оставались;
По острову не расползались,
Как тараканы-прусаки,
Которые не столь, уж, злобны,
Но бЕды натворить способны.
Ловить потом их не с руки.
Вновь делал вид, что понимал,
А сам их с братьями пугал.