Масштаб события по имени Глеб Павловский будет осознан нескоро. Не при жизни оперативных обозревателей, пользователей, оппонентов и рецензентов его кончины.
Значимый человек уходит – и ряды его закадычных друзей растут как опята.
Виделись мы нечасто. И непрестанно, каждодневно он присутствовал в моей жизни. Как тёплый, бездонный океан Солярис – терпеливый и заботящийся, открытый и непостижимый, близкий и недоступный, ластящийся и застенчивый, саркастичный и нежный, волшебничающий и одинокий.
И это тепло, в каждый момент личное, было всеобщим, касалось всех, дарилось всем, кому выпало с ним соприкоснуться. Потому, наверное, найдутся сотни тех, кто искренно и полноправно числит себя друзьями, учениками, кто любил его небезответно.
Пишу не как один из них – как свидетель.
Знались мы ровно полжизни. И не было мимолётной полувстречи, где бы он не удивлял, не представал по-новому странным.
В середине девяностых как-то встретились в очередном его кочевье – съёмной квартире на Тверской или Малой Бронной, где громоздились ящики с книгами – то ли ждущими разборки, то ли готовыми к новому переезду. Открыл мне как-то странно, боком, быстро вернулся к столу с лэптопом, посидел вполоборота, но руки держал не на клавишах. А когда обернулся – в глазах у него были слёзы.
И вдруг обронил буднично, как бы продолжая начатый разговор:
– Понимаю, почему монахи, случается, плачут, общаясь с мирянами и занимаясь житейскими делами...
Постеснялся от неожиданности спросить его тогда, что за книжица была на столе.
Спустя годы наткнулся на текст о преподобном Силуане Афонском.
«Для человека, видящего свет безначального бытия, испытавшего полноту, радость и невыразимую сладость любви Божией, земная жизнь становится тяготою, безрадостной, и он с плачем ищет снова той жизни, к которой ему дано было прикоснуться».
Он видел. Он испытал. Он прикоснулся.
Сергей ЧЕРНЫШЕВ