Рыжее предзакатное солнце зацепилось за верхушки сосен, росших неподалёку от моего двора, мазнув червонно-золотым и по самим деревьям, и по редким облакам, и по всему, до чего смогли достать его лучи. Небо из нежно-голубого перецвело в насыщенный ультрамарин. От забора с западной стороны двора и росших прямо за ним деревьев медленно надвигалась глубокая тень.
Я дополола грядку картошки, разогнулась, немного размяла поясницу, оглянулась на проделанную работу… Славно однако потрудилась сегодня: сорняки, подобно поверженным врагам, пали в неравном бою, словно их и не было. И, так как дело приближалось к вечеру, пора было мне уже и отдохнуть.
Походя умывшись и вымыв руки прямо под брызгалкой, поставленной для полива огурцов на другом участочке, одном из тех, из которых и состоял мой огород, я собралась было идти домой, да задержалась — присела по пути на лавочку под яблоней, любуясь результатом своего труда — чистыми картофельными грядками… ну, и тем, как другие работают.
Сашка, всё ещё не расставшийся с орудием труда, продолжал самоотверженно бороться с сорняками на фасолевой грядке, при этом бросая на меня недовольные взгляды, и мне становилось его всё жальче. Он ведь хороший помощник, я им очень довольна. Сегодня, к примеру, работал со мной наравне, честно, не отлынивая, — только на последней грядке скис, что немудрено: жарища-то как в парилке! Похоже, пора мелкого уже отпустить.
— Бросай, ребёнок, хватит на сегодня, — крикнула я ему.
— Сейчас, — буркнул он, едва заметно просияв: надоело ведь бурушить!
— Мне чуть-чуть осталось!
— Бросай, говорю, потом доделаешь, — повторила я, — лучше сходи домой и принеси матери холодного кваса.
— Ладно, — с деланной неохотой согласился Сашка, осторожно пристраивая тяпку к стене сарая, до которого как раз добрался. На лице его написана была уже нескрываемая радость.
Вообще, в огород я загоняла его нечасто: в основном, просила поливать, а с прополкой справлялась самостоятельно, ибо дело это муторное. Просто в это лето, при невероятном обилии попеременно сменяющих друг друга проливных, похожих на тропические ливней и убийственного, невыносимого зноя сорная трава так и пёрла, и я не успевала её рвать в одиночку, а потому проходилось просить сына помочь. Да и вообще, для чего в моём доме растёт молодой боец? Не убудет с него, если он лишний раз поработает… да нет, это у других так! Я, сама напахавшись в детстве на грядках и хорошо помня, как это «приятно» ребёнку, всё же старалась сына сильно не перегружать, просто помочь мне больше в самом деле было некому.
Итак, Сашка ушёл в дом, а я расположилась в тени под яблоней, в ожидании кваса развлекаясь сбрасыванием со стола мелкой и ещё совсем зелёной падалицы, — эх, жаль, снова осыпаются яблочки от жарищи, избавляется дерево от перевеса, не справляется. И с чего бы? Влаги в этом году хватает, а всё равно, не тянет уже старушка такое количество. Хорошо хоть не совсем пропадут они: сейчас посижу немного, а потом соберу и курам отдам…
А вообще, старая раскидистая яблоня до сих пор не срублена не из-за своей урожайности. У нас просто оборудовано под ней славное местечко для отдыха: две лавочки и стол. Когда летом кто-нибудь приезжает ко мне в гости, посиделки мы устраиваем именно здесь. Место очень удачное: дерево затеняет его со всех сторон и бережёт от палящего солнца, а ночью, если засидишься, можно и переноску в форточку выкинуть, включить ночник и общаться хоть до утра, благо до окна моей комнаты тут совсем близко.
Да и вообще, у нас хорошо, благодатно так. Очень тихо, особенно с прошлого года, когда из-за пожароопасности закрыли соседний с нами лагерь, да так больше и не открыли. И лес тут рядом, буквально за порогом, и до реки рукой подать, — удобно, красиво и спокойно всегда. Насекомые, правда, летом донимают, ну да ничего, мы привычные, а если уж совсем невмоготу становится, можно и намазаться каким-нибудь специальным средством от них, ну, а в доме — сетку на форточки прибить, а двери тюлем занавесить. А вот приезжим я не завидую: думаю, комары здорово портят им жизнь — вот Стасу, например.
Я обернулась через плечо и как можно незаметнее бросила на него взгляд.
Уже, наверное, с час, как только солнце пошло на закат, он занимался какой-то гимнастикой, тренировался, выбрав для этого место на противоположном от меня конце двора в тени одной из сосен, что росла не за двором, а прямо на его территории. По случаю жары был он одет в одни только шорты, и, честно говоря, приятно было посмотреть на него… с голым торсом. Не знаю, что это за вид спорта такой был, но со стороны это выглядело как танец, и вроде это называется ци-гун, я такое по телевизору видела… Или нет? К сожалению, я полный профан в этих восточных штучках. А вот Стас, видимо, увлекается.
И как охота ему только по такой жаре напрягаться? То бег, то гимнастика… Как ему не лень?
Ладно тебе, Надька, не завидуй! Ты сама давно мечтаешь привести в порядок своё далеко не спортивное тело, да у тебя вечно не понос — так золотуха. Признайся: лентяйка ты распоследняя! А работой только отмазываешься. Чем критиковать его про себя или делано жалеть, подняла б лучше от скамейки собственный зад и тоже ручками-ножками помахала да гузкой потрясла, глядишь, и похорошела бы через полгодика, да уж куда там!..
Размышляя, я сама не поняла, как повернулась и уставилась на своего гостя уже совсем беззастенчиво.
Больше недели он тут живёт, а пока ничего не изменилось: как я не знала, кто он такой, откуда взялся и прочее, так и не знаю. С того памятного дня, когда он приехал за мной вместе с моим сыном и встретил с электрички, мы больше с ним не ссорились, но и не разговаривали почти, разве что по делу. Только одно он мне тогда и сказал:
— Если собираешься вот так же, как сегодня, покупать жратву или ещё чего нужное, позвони, незачем геройствовать. Мне всё равно тут целыми днями абсолютно нехрен делать и тебя забрать не лениво, — и, не оборачиваясь, направился к себе.
— У нас тут не сильно-то дозвонишься, — несмело напомнила я, — да и номера твоего у меня нет.
— Сыну звони, он прекрасно мне всё передаст. И если начать звонить заранее, то, не смотря ни на какие затруднения, сообщение о вызове успеет до него дойти. — Стас на миг обернулся, хмуро улыбнулся. — Хрень, конечно, для двадцать первого века, полная, но работает, — добавил он.
Я пару минут ещё стояла и смотрела ему в след. Быстро же он освоился с нашей неуловимой связью, и — надо же! — оказывается, может быть совсем не противным! Чудеса да и только.
Одно только не давало мне покоя до вечера: номер-то свой Стас мне так и не дал! Не понимаю, с чего бы вдруг, но испытала разочарование по этому поводу.
Ещё раз Стас просил меня закинуть в стиралку его вещи — но тоже так странно, через Сашку. Я, разумеется, не отказала, хотела даже повесить всё на верёвку сама и отдать уже сухим и чистым, но тот же Сашка опередил меня и сделал это сам.
К стряпне моей постоялец больше ни разу не придирался, а за то, что высказал своё мнение о моей внешности — скупо извинился, но на этом наше общение по сути и заканчивалось, напоминая некий худой мир, что, говорят, лучше доброй ссоры.
Мои домочадцы, отец с братом, от моего решения взять квартиранта были не в восторге: что ни говори, а привыкаешь к жизни в глуши, посторонние на собственном дворе начинают раздражать, но если Серёга в редкий момент просветления буркнул лишь что-то вроде «дело твоё» и особо со Стасом не пересекался, то отец мне весь мозг продолбил, выясняя, кто это такой, откуда и зачем у нас поселился. Однако, как только я пообещала отцу денег, которые Стас заплатит мне за проживание и иже с ним, от меня, недовольно морщась, всё же отстали, но я не раз с тех пор наблюдала, как папаша, думая, что никто его потуг не замечает, следит за квартирантом или же, как бы к слову, задаёт ему различные каверзные вопросы, встречая во дворе или за столом. Но беспокоиться мне было не о чем: то, что папаша продаст за деньги или даже малейшую надежду на их скорое появление и родную мать, я точно знала.
Зато Сашке Стас очень даже понравился: мелкому льстило, что взрослый мужчина позволяет называть себя на «ты» и по имени и вообще общается с ним, как я поняла, на равных.
…Я тем временем продолжала на него смотреть.
А он всё же красивый! Это только в сердцах я о его недостатках вспомнила, теперь же понимала: да, у моего гостя непривычный для меня тип внешности, он в самом деле худоват, а вертикальные мимические заломы на скулах делают его лицо этаким неулыбчивым и порой даже мрачным, но на самом деле Стас очень даже привлекательный. И ещё: как мне ни раз приходилось слышать, симпатия или антипатия к человеку возникает за три секунды после первого взгляда на него, и это впечатление довольно трудно перебить… Хм. Похоже, это верное утверждение.
Парень он совсем молодой — лет двадцать пять, наверное, не больше. Высокий такой… Или это я маленькая? Да нет же, в самом деле высокий, выше, чем Васька — а в том метр-восемьдесят пять, и в отличие от моего супруга, про которого я шучу, что ему через пару месяцев рожать — стройный, поджарый, хотя, повторюсь, излишне всё же худой, если на мой вкус, не смотря на неплохую мускулатуру. Но худоба как раз таки легко поправима: женится — и молодая жена его скорее всего, раскормит, ну хотя бы немного.
Я усмехнулась.
Интересно, а девушка у него есть?.. Есть же, наверное: свято место пусто не бывает. Небось, отгламуренная девица девяносто-шестьдесят-девяносто, с шикарными волосами, надутыми губками и сиськами, одна из тех, что носят дорогие мини-шмотки, брюлики на всех частях тела и маленькую противную собачонку, живут на Рублёвке… или как там это у них, в Белорусии называется?..
Да успокойся, ты, Надежда! Тебе-то что за дело? На такого, как Стас ты давно можешь только полюбоваться. Да и нет у тебя желания заводить шашни… Давно уже нет. Во всяком случае это не приемлемо на собственном, полном народом, дворе. Лучше думай о том, что от тебя муж уже ушёл, а денег ты пока так и не видела, а не о глупостях, недостойных взрослой серьёзной женщины!
Вздохнула… А ведь он мне нравится, раз я думаю обо всём этом! Уж не знаю, как это происходит у других, но когда человек мне нравится, я чувствую это сразу, с первого взгляда. Мне не нужно подумать и осмыслить, привыкнуть, срастись с мыслью и подобное бла-бла. Вопрос заключается лишь в том, дать или не дать ход тому, что уже происходит в душе и тому, что, возможно, начинается. Но, слава богу, я-то Стасу не нравлюсь, а значит, не от меня тут всё и зависит. Да и как такое может быть, чтоб я его заинтересовала? Это же просто смешно!.. А раз так, то и волноваться не о чем: полюбуюсь на него молча, пооблизываюсь, как голодная кошка на сметану, да на этом всё и закончится.
Эх… Поскорей бы уже он попросил меня сделать то, что ему нужно, заплатил и отвалил. А то прямо стыдно от собственных мыслей, честное слово!
…Но как же он здорово двигается! Глаз отвести невозможно!
— Мам, я квас принёс, но банка не открывается, — услышала я за спиной голос Сашки и обернулась.
Ну вот так и знала: сын притащил сразу всю банку и две кружки, и ничего в этом удивительного нет: такую банку как зря не откроешь. Накручивающаяся крышка притягивается к ней намертво, особенно если то, что налито туда — напиток брожения. Сашка её не открыл? Плохо. Но ещё хуже то, что и я-то её не открою. Однако признаваться в своей слабости перед сыном, да ещё и перед мажором, который наверняка всё оттуда слышит, я не собиралась, а потому, поставив банку на лавку, я всё же решила предпринять попытку её открыть.
— Ты держи, а я крышку свернуть попытаюсь, — сказала я сыну.
Можно было, конечно, сходить и в дом за ножом, слегка поддеть… Да нет, сейчас я всё смогу и так! Я ещё и не такое умею!..
— Мам, да так не откроешь! — возразил Сашка.
— Держи, говорю! — прикрикнула я, краем глаза заметив, что Стас закончил свои упражнения и идёт в нашу сторону. Я очень не хочу расписываться в том, что чего-то не могу, при этом человеке!..
— Давай за ножом схожу, — предложил сын.
— Ещё я ждать буду! И так открою!.. — я удвоила усилия, но никакого результата так и не добилась.
Занятая этим трудным и бесполезным делом, я и не увидела, как Стас подошёл и мягко оттеснил нас обоих. Просто банка вдруг оказалась у него в руках и — пок! — легко открылась.
— Могла бы и попросить помочь, — заметил Стас, наливая напиток в одну из кружек, а затем поднося её к своим губам.
Я не сразу поняла что он сказал, замерев в замешательстве… Причём даже не знаю, от его ли бесцеремонности я опешила, — это ведь я хотела кваса! — или просто засмотрелась, как капелька воды (тоже, видимо, умывался под брызгалкой!) стекает по его подбородку, шее и дальше…
— Не хотела беспокоить, — отмерла я, поспешно отворачиваясь в другую сторону и одновременно соображая, что мне делать: встать и уйти или притвориться, что отдыхаю в теньке? Позорно ретироваться или сохранять невозмутимый вид?
Чёрт! Почему я волнуюсь?!
Мои метания были прерваны самым неожиданным образом.
— Извините, Станислав, что спрашиваю, — проговорил мой отец, появляясь по своему обыкновению внезапно (видно, стоял вон там, за кустами черёмухи, подглядывал, подслушивал, — ну, любит он это дело!) — Но позвольте поинтересоваться: а чем это вы сейчас там занимались? Если это, разумеется, не секрет.
— Не секрет, — Стас присел рядом со мной на лавочку, глядя на старика с полуулыбкой, — это ци-гун.
Я незаметно ухмыльнулась: надо же, угадала!
— Ци… Что? — не понял папенька. Густые брови его сошлись на переносице.
— Ци-гун, — повторил Стас, — такое восточное единоборство. И ещё гимнастика.
— И зачем это? — задал отец свой любимый вопрос, не забыв поджать губы: всё непонятное для себя он считал вредным и, и как правило, старался запретить всеми способами, а того, кто этим самым увлечён — выставить идиотом. Так было всегда, я помню это с самого своего детства: потому-то и пришлось мне покончить со своим единственным увлечением… Да уж, представляю, что сейчас услышу!
— Дед, отстань от человека! — вмешался Сашка, сидя рядом со мной, но с другой стороны и уже попивая вожделенный квас. Мой сын тоже об этом дедушкином свойстве прекрасно знал. — Хочет — пусть занимается.
— А вас, молодой человек, я не спрашивал! — вызверился отец на Сашку, ткнув в него пальцем. — Чем лезть во взрослые разговоры, лучше б Библию почитал!
— Да сто лет она мне не нужна! — вскинулся в ответ на это мальчик, — Сам её читай!
— Саш, иди домой! — велела я.
— Да чё он со своей Библией…
— Домой! — рявкнула я, — А то никакой дискотеки не будет!
— Да, спасибо, мам, весь день работал, а теперь… — обиделся он, нахмурив брови так же, как за минуту до этого его дед.
— Домой!!! — грозно повторила я, и Сашка, бормоча себе под нос, ушёл в дом.
Неважно, кто сейчас прав, кто виноват, ибо надоели они мне хуже горькой редьки, оба! Один старый, другой малый — ума одинаково. Стоит установиться относительному спокойствию у нас дома, никому ни с кем не поругаться — и тогда они сцепляются друг с другом: дедушка пытается поучать, в своём, конечно, занудливом и антилогичном духе, а внучок сопротивляется как может. Не авторитет для него мой отец, и всё тут! Сашка чаще всего прав, но я в этих спорах не принимаю ничью сторону, просто стараюсь их поскорее прекратить.
— Извините моего оболтуса-внука, Станислав, — с пафосом великого мудреца, но при этом весьма противно ухмыльнувшись, продолжил отец. Сколько радости-то: поле осталось за ним! — Но так всё же поясните: что такое есть этот Ваш ци… цЫЫЫган, да?
Стас с невозмутимым видом повторил снова:
— Ци-гун. Искусство саморегуляции организма. Необходимо для того, чтобы поддерживать себя в форме… Чтобы быть сильным и здоровым, — объяснил он совсем уж просто, видя, что его не очень-то понимают.
Отец театрально-трагически вздохнул и покачал головой:
— Как минимум, это поздно, молодой человек, — изрёк он.
— Почему? — очень искренне удивился Стас.
— Потому, что грядёт Апокалипсис, проще говоря, конец света. И теперь абсолютно всё равно, силён ты или слаб, здоров или хил. Всё, что мы, люди, можем сделать — это спасти свои души! — отец назидательно поднял вверх указательный палец. — И потому единственное, что мы должны теперь изучать — это Слово Божие. Хотите, дам почитать? — он полез в карман старого пиджака, в котором ходил в последнее время и зимой, и летом, и извлёк карманное издание, не знаю точно, чего именно, и к какой ветви христианства относящееся, — просто маленькая синенькая книжечка без всяких надписей с католическим крестом на обложке. Точно такие же по сто рублей за штуку пытался не так давно втюхать нам с коллегами какой-то мужик, сыпавший религиозными истинами и при этом внешностью напоминавший завязавшего алкоголика с многолетним стажем.
Стас дёрнул бровями, в светлых глазах заплясали бесенята: было заметно, что мой постоялец изо всех сил старается не смеяться или не сказать чего-нибудь едкое в ответ моему папеньке.
— Нет, спасибо, обойдусь, — отказался он, начиная подниматься с лавочки. Куда может завести подобный разговор, он явно понимал, и продолжать его явно не горел желанием, уйти было выходом. Но папаша уже вошёл в раж, замолчать в этом состоянии он никогда не мог, сейчас привяжется же, постарается не дать уйти, по крайней мере, вслед бубнить будет.
— Напрасно, молодой человек, — картинно вздохнул отец. Ну вот, жди изречения истины теперь! — если в душе нет Бога, то такую душу не спасти! Я всю жизнь это говорил и сто раз ещё повторюсь… — зажурчал он.
— А значок ВЛКСМ на Вашем пиджаке — это тоже признак глубокой веры? — вдруг перебил его Стас, поджимая так и стремящиеся растянуться в улыбке губы.
Папенька на миг утратил дар речи, машинально прикрыв рукой предательский значок. Бледные щёки старика слегка порозовели.
— Это память! — не сразу нашёлся он, — память о моей молодости!
— Как и портрет товарища Ленина в святом углу?
Папа снова раскрыл рот и выпучил в гневе глаза: надо же, ему посмели возразить и указать на нелогичность!
— Как вы смеете? — выплюнул он, — что вы понимаете? Грядёт Апокалипсис, а Вы…
Стас фыркнул.
— Может, и грядёт, — согласился он, — да только принимаемые Вами меры не помогут, это точно. Во всяком случае, определитесь, какому богу молиться, а то это просто смешно.
— Кому это может быть смешно? — вышел из себя отец. Он всегда не любил, когда кто-то с ним спорил, в особенности о религии, и мы все, кроме строптивого Сашки, зная об этом, в последнее время предпочитали данную тему не трогать.
— Уж конечно, не богам, — Стас сделал пару шагов прочь.
— Мне-то что, я старик, я и так уже при смерти: у меня сердце, — плаксиво произнёс отец ему вслед (когда человек не желал с ним соглашался, он всегда начинал стенать). — А вот вам, молодым, будет жаль своей жизни, когда разразится Армагеддон, а разразится он скоро: двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года, аккурат в полночь…
Стас неожиданно зло выдохнул, остановился и обернулся.
— Да не разразится никакой Армагеддон, расслабься, дедуля, — изрёк он, — а сердце у тебя такое, что меня ещё переживёшь, — отвернулся и добавил: — Чем хернёй страдать да пророка из себя разыгрывать, лучше б дочери помог, бабок ей подкинул со своей нехилой пенсии. Или хоть сыну своему, алкашу, кренделей вставил. А то живёте тут оба на всём готовом, а она ломается одна, и всем на неё ложить, — и, не оборачиваясь, пошёл к себе.
Помнится, про холодный квас, кружку с которым я взяла, как только сын ушёл в дом и всё это время держала в руке, я напрочь позабыла и вспомнила только тогда, когда он полился мне на колени. Да-а…
_____________________________________________________________________________________
Читать сначала
Предыдущая глава
Продолжение
_____________________________________________________________________________________
Спасибо, что прочли! Буду признательна за лайк и подписку!