А если взгрустнётся на службе
И лодка нам станет тесна,
Сердца согреваются в дружбе –
Бездонна её глубина.
Автор неизвестен.
При очередной встрече с Ольгой Васильевной Смирновой, руководителем объединения краеведения при Сосновском Доме детского творчества, я узнала, что в их посёлке живёт ветеран Великой Отечественной войны – подводник, Пронкин Иван Дмитриевич.
– Вот это удача! – подумала я и позвонила по указанному телефону.
Ответила его невестка Ирина.
– Он гостит у дочери в Приозерске, вернётся в Сосново только завтра. У неё нет стационарного телефона, но дом, где живёт Татьяна, легко найти. И она подробно объяснила как.
На другой же день, рано утром, я отправилась на поиски. Двухэтажный дом по улице Гастелло нашла быстро. Вокруг него высокая ограда из металлической сетки. На воротах висел замок. «Надо же, опоздала, уехал, наверное, первой электричкой», – подумала я. Прошла вдоль ограды, во дворе никого не было. Вернулась к воротам и, присмотревшись, увидела, что замок не защёлкнут. Проникла во двор, подошла к двери, о которой говорила Ирина. Позвонила несколько раз, но никто не вышел. Дверь оказалась не заперта. По обеим сторонам ступенек, что вели в прихожую, чистенькую и светлую, ровными рядами стояла всевозможная обувка.
– Иван Дмитриевич! – громко крикнула я. Ответа не последовало.
– Иван Дмитриевич! – вновь окликнула я. Молчание. Отворила другую дверь и вошла в кухню. Пожилой человек сидел за столом и пил чай. Услышав: «Здравствуйте!» – и, увидев перед собой незнакомую женщину, он от неожиданности уронил на стол бутерброд, поднялся из-за стола и ответил на приветствие.
Я представилась, объяснила цель своего прихода.
– Проходите! Садитесь! – не скрывая удивления, предложил хозяин. Дело в том, что я глуховат, потому и не слышал звонка и как вы вошли.
– Может быть, чайку со мной выпьете? – спросил он, всем своим видом выражая гостеприимство.
– Это вы меня простите, ворвалась без приглашения. Иван Дмитриевич, мне сказали, что вы бываете в Сосновской школе, рассказываете о своей службе в годы Великой Отечественной войны. Я потому и пришла, чтобы тоже послушать, не откажите!
– Что же! С удовольствием поделюсь с вами тем, о чём помню.
Правда, стар стал, на днях восемьдесят будет.
– Да что вы! Никогда бы не подумала. Выглядите вы молодо, морщин почти нет, да и голос совсем не стариковский!
– А ноги! Не хотят ходить ноги-то! – посетовал он.
В течение всего нашего разговора Иван Дмитриевич часто вставал из-за стола и каждый раз извинялся, пересаживался на табурет и курил, выпуская дым в открытую дверцу плиты. Я с интересом слушала рассказ ветерана. Казалось всё, о чём он говорит, проходит перед моим взором.
Пронкин Иван Дмитриевич родился в июне 1927 года в Тамбовской области, Покрово-Марфинского района в поселке Липовица. Его отец, Дмитрий Филаретович, и мама, Устинья Михайловна – крестьяне. В семье было восемь детей – шесть девочек и двое мальчиков.
Ваня был предпоследний ребенок. В тридцатом году родилась сестренка. В селе электричества тогда не было, жили при керосиновых лампах. Пол в саманном доме, был земляной, его покрывали соломой после обмолота ржи, но это не избавляло от укусов блох. В 1932 году организовали колхоз, но он был очень бедным, хотя люди трудились усердно, по 12 часов в сутки. Не помнит Иван Дмитриевич, чтобы отец когда-либо сидел с ними за столом, даже ел стоя, наспех, торопился на работу. Был малограмотным, а мама даже расписаться не умела, вместо росписи ставила крестик.
– Каждый из нас по достижении шести лет помогал матери в поле выполнить норму трудового дня. Дадут на день задание: прополоть полторы сотки, вот и мы вместе с мамой ползаем и выщипываем каждую травинку.
Как ни бились колхозники, а в конце года почти ничего за трудодни не получали. В журнале учетчик за каждый день ставил крестик, что означало, что норма выполнена, кто работал 12 часов, тому ставили 2 крестика.
Речки рядом не было, воду брали из колодца. Радовал заросший камышом пруд, где мы летом могли купаться. Правда вода в нем нам, пацанам, доходила до груди. Дно было усеяно осколками ракушек. Видимо здесь ранее было озеро. Ракушки резали ступни до крови, но так хотелось побултыхаться в воде. Потом мама нас мыла по очереди в корыте колодезной водой, такие мы были чумазые от тины и водорослей. Иногда папа ставил в пруду мережки. Редко, но попадались караси. Был у нас участок земли в 12 соток, несколько яблонь и кустов чёрной смородины. Сажали огурцы, капусту, морковь, картофель. Начальная школа находилась в соседней деревне, за три километра от нашего посёлка. На всю школу одна учительница. Да что там говорить, на весь Покрово-Марфинский район тогда был один врач, он и ветеринар. Средняя школа была в районном центре, там я и окончил семь классов в 1940 году и сразу же поехал в Тамбов на двухмесячные курсы шоферов на газогенераторные машины. Вы, наверное, помните такие, их топили чурками, дровами.
Вернулся домой, а применить свои знания не к чему. В колхозе не было ещё ни машин, ни тракторов, пахали на лошадях.
Война застала нас с папой в районном центре, в Покрово-Марфинске, мы ездили туда продавать рассаду.
Иван Дмитриевич тяжело вздохнул, погладил руками колени и продолжил рассказ.
– Въехали в Покрово-Марфинск и видим у домов плачущих женщин, стоят кучками и о чём-то беседуют.
– Анна! – окликнул папа одну из женщин, которая приходилась нам дальней родственницей. – Скажи, что случилось?
– Война, Митя! Только что по радио сообщили: германцы напали. Евсей мой уже в военкомат пошёл. Что будет?
Она вытерла краешком косынки покрасневшие припухшие глаза. Мы же прошли на рынок и продали часть рассады, потом вернулись домой. Здесь тоже слёзы. Печальная весть всегда летит быстро.
Три мои сестры были уже замужем. У Нюры, старшей из них, было шестеро детей. У Насти трое, а у Лиды годовалый сынишка. На другой день они провожали своих мужей. Больно было смотреть на это расставание. Нюра, обхватив Фёдора руками, криком кричала, заливаясь слезами, как будто чувствовала, что видит его в последний раз. Их дети стояли рядом и ревели.
Когда муж Насти, Филипп, садился в телегу, уже попрощавшись с семьёй, Настя подбежала снова к нему, поцеловала и, дрожа всем телом, вымолвила: «Прощай, Филиппушка, береги себя, под пули не подставляйся». Потом кинулась к дому и, обняв своих плачущих трёх дочерей, увела их в дом. Николай, муж Лиды, служил в военкомате в звании старшего лейтенанта. Он успел прибежать и проститься с женой. Подводы с новобранцами удалялись от дома, а за ними долго стоял в воздухе женский стон… Через два дня мы провожали на фронт отца. Он обнял меня, потом отстранил и, глядя прямо в глаза, сказал: «Может, я не вернусь, вся надежда на тебя, Ваня, помогай матери, сёстрам. Машутку маленькую в обиду не давай!»
Пелена слёз залепила мне глаза, я выскочил из дома и спрятался в хлеву, чтобы никто не увидел моей слабости. Папа ушёл вслед за земляками пешком. Ушёл, как и они, навсегда. Из 12 мужиков нашего маленького посёлка, ушедших на фронт, никто не вернулся. Никто не получил весточки от них и не узнал, где они успокоились…
Брат Петя, служивший с 40 года под Москвой, тоже пропал без вести…
Шла война, надо было помогать фронту. В посёлке, как везде в сельской местности, остались старики, женщины и дети. Налоги были очень тяжёлыми. От каждого двора в год необходимо было сдать 5–6 вёдер золы, 130 яиц, 360 литров молока, сколько мяса, картофеля, овощей – уже не помню. Кто не мог сдать натурой, платили деньгами государству для нужд фронта. Пахали, в основном, женщины, впрягаясь по нескольку человек в плуг или на коровах, потому они молока давали не более полутора литров. Огромной ценой далась победа всему народу, как взрослым, так и детям…
В январе 1944 года пришла из военкомата повестка и Ване Пронкину. Устинья Михайловна, почерневшая от горя, окружённая дочерьми и внуками, провожая сына и благословляя его, просила у Господа Бога: «Спаси и сохрани моё дитятко, Господи!» Перекрестила Ивана трижды, а он шёл и всё оглядывался, пока посёлок не остался за поворотом дороги в районный центр. Сначала новобранцев повезли в Тамбов, а оттуда в Кострому. Здесь был распределительный пункт. Одних направили в танкисты, других в артиллеристы и другие рода войск, а Пронкина определили в отряд подводного флота, который располагался на Васильевском острове в Ленинграде.
Недавно была снята блокада, город залечивал раны. Было ещё много разрушенных домов. Ленинград был чист и торжественен, лица людей светились радостью, они победили, выстояли…
Обучение подводников шло ускоренными темпами. Через четыре месяца их отправили через Мурманск в г. Полярный, главную базу Северного подводного флота. Служба Ивана Пронкина началась на дизельной подводной лодке С-101. Эта лодка наиболее успешно действовала в 1943 году, выполнила девять торпедных атак, в результате которых потопила десять кораблей противника, затем в октябре 1944 в групповых действиях с другими подлодками добилась больших успехов. Они все вместе контролировали море от о. Варде до о. Магере. 31 октября она атаковала миноносец и тральщик противника. За успешные боевые действия лодка С-101 была награждена впоследствии Орденом Красного знамени. Правда, в те три месяца, пока Пронкин служил на этой лодке и участвовал в торпедных атаках артиллеристом, торпеды не достигали цели, противнику удавалось ускользать от попадания.
– Коллектив на эске был замечательный. С первых же дней нас, прибывших юнцов, встретили очень тепло, как родных своих сыновей. До сих пор я горжусь, что был в такое время рядом с такими геройскими подводниками. Командиром подлодки был тогда Пеплов, а мичманом Коркоцкий, жаль имени не помню, – говорит ветеран.
Потом Ивана Пронкина перевели на английскую подводную лодку комендором, что по-русски означает артиллеристом. Лодки были получены во время войны от союзной Англии. Их было три «Урсула», «Умброкен» и «Унисон», а четвёртая – «Веди» - 1, где командиром был Г. С. Фисанович, она погибла от вражеской торпеды в 1942 году.
Иван стал служить на подлодке «Урсула». Это была дизельная подводная лодка 75 метров в длину и в 4-е по ширине. Глубина погружения 90 метров. Экипаж составлял 58 человек. Она была достаточно изношенной, потому при погружении из заклёпок сочилась вода. Ночью шли в крейсерском положении, случалось, что приходилось отстреливаться. На носу лодки стояла 76 мм пушка. В такие моменты все свободные от вахты участвовали в стрельбах, была полная взаимозаменяемость. Днём шли под водой, курсировали вдоль Новой Земли, не давая противнику покоя.
С февраля 1945 года боевые действия подводных лодок Северного флота фактически прекратились.
Подводные лодки из Полярного уходили в походы на два-три дня, проводили учебные стрельбы и охраняли Баренцево море от возможного проникновения вражеских судов.
– Не забыть того памятного всему миру дня, Дня Победы,– рассказывает далее Иван Дмитриевич. Поступила команда всем кораблям вернуться в базу. На пирсе выстроились все команды подводных лодок. Командир базы контр-адмирал Колышкин И.А. объявил: «Германия капитулировала! Победа, товарищи!» «Ура-А-А!», – кричали сотни подводников. «Ура-А-А!», – перекатывалось из края в край. Мы плакали и смеялись от радости. Чтобы понять великое ликование, надо самому пережить это. На плавбазе в просторных кубриках-столовых были накрыты праздничные столы. После ста граммов пили ещё, но пьяны были не от спиртного, а от радостного чувства победы. Пели, плясали, шутили. Ребята, повоевавшие и оставшиеся в живых, рассказывали, как много они потеряли друзей в битвах с немцами, говорили, что всё дно Баренцева моря усеяно нашими подлодками, погибли «эски», «легенцы», «щуки». Погибли, но фрицам досталось…
Во мне всё кричало оттого, что остался жив, хотелось поскорее увидеть маму, сестрёнок и племяшек. Заснул под утро, и они приснились мне, только как бы вдали. Не скоро я увидел их наяву, служба продолжалась.
Летом 1948 года начались интересные события, связанные с возвращением кораблей союзникам. Полгода с экипажами проводились беседы о том, как вести себя за границей. Офицеры особого отдела объясняли, что в отношении нас могут быть провокации, вербовка на предательство, могут предлагать остаться в другой стране и т.д. И ещё нам говорили, что вести себя надо так, чтобы все поняли, что мы не только победители, но и грамотные, культурные люди. Ровно в 00 часов 24 января 1949 года командир плавбазы лично за руку попрощался с каждым, и начался переход кораблей в Северную Шотландию.
Надводные корабли шли впереди нас и достигли пункта назначения раньше нас. Мы шли по Баренцеву морю вдоль норвежских шхер. По пути нас встречали лоцманы и проводили наши лодки через узкие места. В портах Берген, Леденген стояли по три дня. Везде нас встречали толпы народа. Мы выходили на пирс, одетые в новенькую форму, пели песни под баян, гитару и балалайки, исполняли матросские пляски. Восторженные зрители приветствовали нас, действительно, как победителей, оттого было радостно на душе. Мы гордились своей страной, своим народом. Как бы это пафосно сейчас ни звучало, но было именно так. Потом через Норвежское море мы прибыли в Северную Шотландию, порт Росайде. Сначала, как и надводные корабли, наши подводные лодки встали на рейде. Побаивались какой-нибудь провокации или диверсии. Но вот пришёл приказ: подойти к пирсу. «Урсула» сияла чистотой, и красиво выглядела шеренга подводников, выстроившихся вдоль борта. На лодку поднялись несколько англичан в штатской одежде. Наш командир дал команду держать строй, и наступила торжественная минута:
- Флаг, вымпел-гюйс спустить!» – скомандовал командир. У нас на глазах появились слёзы, мы сроднились с «Урсулой», полюбили её, жаль было расставаться. Состоялась торжественная передача подводных лодок и надводных кораблей. Все советские команды кораблей перешли на огромный теплоход «Беломорск». Нам дали возможность ознакомиться с городом, но отпускали по пять-шесть человек. Везде, где нам пришлось побывать, люди встречали тепло, с улыбкой. Особенно на наших моряков обращали внимание девушки.
Они ходили за нами стайками, стройные, красиво одетые, желающие обязательно познакомиться. С нами был переводчик, так что мы отвечали на многочисленные вопросы жителей Росайде. Менялись с молодыми людьми ремнями, дарили друг другу значки и всякую мелочь на память о встрече. Нам дарили даже костюмы и другие вещи.
Я был уже в должности главного старшины, на сутки получал 8 шиллингов и 4 пенса, матросы получали меньше, а офицерам выдавались фунты стерлингов, сколько не помню за давностью лет. Через четыре дня наш теплоход отбыл на Родину. Пришвартовались к пирсу в Либаве. Через четыре дня мы были в Ленинграде. Всю нашу команду направили на строящуюся подводную лодку 611 проекта, тогда очень секретную, на судомеханический завод. Жили в казарме Базы подводного флота на углу каналов Грибоедова и Крюкова. В 1952 году меня направили на курсы мичманов, которые были организованы на Васильевском острове.
Однажды, прогуливаясь по Среднему проспекту, я заметил девушку. Она была так красива и стройна, что поразила моё воображение. Почему-то в сердце появилась тревога: вдруг я больше никогда не увижу её? Вдруг она пройдёт через какой-нибудь двор и исчезнет навсегда. Я прибавил шаг, но остановить постеснялся. Решил сначала узнать, где она живёт. Проследил до самой парадной лестницы дома на улице Карташихина. На другой день её обогнал и как бы ненароком взглянул в её лицо: серо-зелёные большие глаза, русые волосы до плеч. Я ещё больше поразился её красоте и решился заговорить.
– Вы с работы идёте? – спросил.
– Нет! С чего вы взяли? – вздёрнув носик, ответила она. А собственно говоря, какое ваше дело? Может, я в кино ходила!
Она снова исчезла в парадной дома. Возвращаясь к себе в казарму, я уверенно твердил: «Она будет моей! Чтобы мичман Пронкин сдался, не бывать этому!» Две недели я упорно встречал её и провожал до дома, наконец, напросился на чай.
Как могла устоять девушка перед таким симпатичным, с непокорным чубчиком, сероглазым, с ослепительной улыбкой молодым человеком в морском бушлате. Анастасия Алексеевна сдалась. Она работала бухгалтером на заводе, а жила в квартире сестры Клавдии Алексеевны, которая была в то время у мужа Скичко Николая Кирилловича, капитана III ранга, служившего в Эстонии. Семья должна была скоро вернуться в Ленинград.
По окончании курсов мичмана Пронкина командировали как опытного подводника в г. Севастополь, на преподавательскую работу в Учебный отряд подводного плавания. Там он снял комнату.
Для оплаты жилья воинская часть выделяла в месяц по триста рублей. Анастасия, родившая в 1954 году сына Александра, приехала к нему. Вскоре началось сокращение армии и флота, Иван Дмитриевич уволился и решил перебраться с семьёй к своей сестре Лидии, которая вышла вторично замуж и проживала в Либаве. Женщины не сошлись характером, надо было что-то предпринимать. К тому времени Скичко уже вернулись в Ленинград. Николай Кириллович взял дачный участок в п. Сосново и пригласил Пронкиных переехать в Сосново, взять тоже участок, что они и сделали. Анастасия стала работать в Кривко продавцом, а Иван Дмитриевич устроился в филиал Приозерской автоколонны, водителем небольшого автобуса, возил людей по маршруту: Сосново – Приозерск, одновременно строил дом на дачном участке, этому дому сейчас пятьдесят лет.
– Иван Дмитриевич! Вы были счастливы с женой?
– О! Она была необыкновенно женственной. Я никогда не видел красивее форм женского тела, чем у неё. Спросите любого в Кривко или Сосново, и вам скажут, какая она была. А лучше поговорите с дочерью, Татьяной, она на неё очень похожа. Ну, как жил? Ревновала она меня очень.
– Это плохо! Мне кажется любить, значит доверять,– сказала я.
– Да, конечно, я понимаю, но что-то у нас не получалось так в жизни…
В Рождественские праздники я встретилась с Таней и её дочерью Любашей, которая учится в г.Пушкине.
Татьяна Ивановна понравилась мне сразу и красотой, и душевностью.
– Я у родителей поздний ребёнок, родилась, когда им было около сорока лет. Помню, что всегда рядом со мной был папа. Мама работала в торговле, была очень занята. Раньше ведь знаете, всякие контрольные проверки были или продукты привозили поздно. Она всегда задерживалась на работе, поэтому все домашние дела делал папа. Он готовил, стирал, шил, он у нас умеет всё. Считайте, он вырастил и меня, и троих своих внуков. Пеленал, кормил, укладывал спать, напевая песни и рассказывая сказки. К тому же всё это делал с любовью. С ним всегда тепло и уютно, я даже до первого класса засыпала только в его постели. С мамой у него были сложные отношения, они любили друг друга какой-то странной любовью, часто ссорились, но не расставались. Когда дело доходило до серьезного, мама брала на руки «Сашу, он был тогда маленьким, и, входя к папе в комнату, шептала ему: «Скажи папочке, чтобы он на меня не сердился!» Потом, когда родилась я, она проделывала это со мною, а папа все готов был сделать ради своих детей. Это я потом поняла, когда повзрослела, что папа рядом с мамой был в душе очень одинок.
Мама умерла в 1983 году, когда мне исполнилось 18 лет.
– Пытался ли он устроить свою личную жизнь?
– Да, с одной женщиной он прожил пять лет счастливо, но вернулся с Севера брат, он после строительного института там работал, приехал с семьёй. В доме чужая женщина. Начались трения. Жена предлагала отцу перейти к ней в дом, но он не сделал этого. Прирос душой к дому, который выстроил своими руками. Он остался в своём доме со своими детьми. Другие попытки изменить свою судьбу были тоже безрезультатны. Он никогда не показывает вида, не жалуется на одиночество и здоровье тоже. Он умеет находить счастье в том, что имеет, а не в том, чтобы хотел.
– У меня в доме тепло, чисто, уютно и радостно, я этим счастлив, – говорит он. В любой компании, любого возраста, он свой человек, молодёжь видит в нём своего ровесника, настолько он прост и интересен. Недавно выдавал замуж внучку Надю, Сашину дочь, дед так выплясывал, шутил. Умелый затейник. Он даже с мамой невесты станцевал медленный танец красиво, как настоящий артист. Мне бы его задор!
Поверьте, для всех нас, детей и внуков, он самый дорогой человек. Хочется, чтобы он прожил много-много лет!
Я спросила Ивана Дмитриевича: «Чтобы вы хотели сказать нашему подрастающему поколению, какими словами завершили бы нашу с вами беседу?»
– Чтобы они учились, знание многое даёт в жизни. Пусть не боятся трудностей, они преодолимы. Трудности закаляют человека.
Ребята, уважайте стариков, набирайтесь у них мудрости и будьте счастливы!
Июль, 2007 год
Оглавление