У одного из друзей Вилли была вечеринка по случаю дня рождения. В сельской местности недалеко от Глостершира. Это была не просто вечеринка по случаю дня рождения, это была маскарадная вечеринка на неприглядную тему. Туземцы и колонисты. Гости должны были одеться соответственно.
Январь 2005 г.
Я не любил маскарадные вечеринки и терпеть не мог темы. На прошлый день рождения Вилли или на предыдущий он устроил костюмированную вечеринку на тему: «Из Африки». Меня это раздражало и сбивало с толку. Каждый раз, когда я ездил в Африку, я носил шорты и футболку, может быть, кикои. Подойдет, Вилли? Но на сей раз было в разы хуже.
В моем шкафу не висело ни одного предмета туземной или колониальной одежды. Я ночевал с Па и Камиллой, несколько дней в Сент-Джеймс, несколько дней в Хайгроув, в основном жил на чемоданах, так что мне было наплевать на одежду. Большую часть дней я выглядел так, как будто я оделся в очень темной неприбранной комнате. Таким образом, костюмированная вечеринка с определенной темой была моим кошмаром.
Проход. Жесткий проход.
Однако Вилли настаивал. Мы найдем тебе что-нибудь, Гарольд.
Его новая девушка пообещала помочь.
Мне понравилась его новая девушка. Она была беззаботной, милой, доброй. Она провела академический отпуск во Флоренции, разбиралась в фотографии, искусстве. И одежде. Она любила одежду.
Ее звали Кейт. Я не помню, в какой туземной или колониальной вещи она была одета на вечеринке, но с ее помощью Вилли подобрал себе какой-то… кошачий наряд. Купальник в обтяжку с (правильно ли я помню?) упругим, прыгающим хвостом. Он примерил его перед нами, и оказалось, что он выглядел как нечто среднее между Тигрой и Барышниковым. Мы с Кейт отлично провели время, указывая на него пальцами и катаясь по полу. Он был смешон, особенно в трюмо. Но нелепость, по их словам, была смыслом предстоящей вечеринки.
Мне нравилось смотреть, как Кейт смеется. Более того, мне нравился ее смех. И у меня неплохо получалось хохотать. Моя прозрачно глупая сторона соединилась с ее сильно замаскированной глупой стороной. Всякий раз, когда я беспокоился, что Кейт собирается забрать у меня Вилли, я утешал себя мыслями о всех наших будущих приступах смеха и говорил себе, как здорово все будет, когда у меня будет серьезная девушка, которая сможет смеяться вместе с нами. Возможно, это будет Челси.
Может быть, подумал я, я смогу рассмешить Кейт своим костюмом.
Но что бы это было? Кем станет Гарольд? Это стало нашей постоянной темой разговора.
В день вечеринки было решено, что я поеду в соседнюю деревню Нейлсворт, где был известный магазин костюмов. Наверняка я смогу найти что-то там.
Немного размыто, хотя некоторые вещи возвращаются с полной уверенностью. В магазине стоял незабываемый запах. Я помню его заплесневелый запах, с примесью чего-то другого, чего-то неопределимого, какого-то воздушного побочного результата наглухо закрытой комнаты, содержащей сотни пар брюк, которые на протяжении нескольких десятилетий делили тысячи людей.
Я ходил вверх и вниз по рядам, перебирая стеллажи и не видя ничего, что мне нравилось. Поскольку время истекало, я сузил свои варианты до двух.
Униформа британского пилота.
И нацистская форма песочного цвета.
С повязкой со свастикой.
И плоская кепка.
Я позвонил Вилли и Кейт, спросил, что они думают.
Нацистская форма, сказали они.
Я снял ее, взял дурацкие усы, и вернулся домой. Я примерил костюм. Они оба взвыли. Хуже, чем трико Вилли! Гораздо нелепее!
В чем, опять же, был смысл.
Но усы нужно было подстричь, поэтому я обрезал длинные пряди на концах, сделав из них настоящую гитлеровскую мышеловку. Затем добавил несколько брюк-карго.
Мы отправились на вечеринку, где никто дважды не взглянул на мой костюм. Все туземцы и колонисты были больше сосредоточены на том, чтобы напиться и ощупать друг друга. Никто не обратил на меня внимания, что я расценил как небольшую победу.
Но кто-то сделал фото. Несколько дней спустя этот кто-то увидел возможность заработать немного денег или подкинуть немного неприятностей и разыскал репортера. Сколько стоят снимки с недавней вечеринки, на которой присутствовали молодые члены королевской семьи? Жемчужиной короны фотографий считался Вилли в своем трико.
Но репортер заметил кое-что еще. Привет, кто это? Запасной? Нацист?
Согласно сообщениям, которые я слышал, был некоторый торг по поводу цены. Была согласована сумма в пять тысяч фунтов, и через несколько недель фотография появилась во всех газетах известного мира под титаническими заголовками.
Привет Гарри!
Наследник Аберранта.
Королевский платный Хайль.
За этим последовала огненная буря, которая, как мне иногда казалось, поглотит меня. И я чувствовал, что заслужил поглощения. В течение следующих нескольких недель и месяцев были моменты, когда я думал, что могу умереть от стыда.
Типичный вопрос на фотографии: "О чем он думал?" Самый простой ответ: "Я вообще не думал." Когда я увидел эти фотографии, я сразу понял, что мой мозг был, возможно, отключен на какое-то время. Я хотел пойти по Британии, стучать в двери, объяснить людям: я не подумал. Я не имел в виду никакого вреда. Но это не имело бы никакого значения. Суд был быстрым, суровым: я был либо крипто-нацист, либо умственно отсталый.
Я обратился к Вилли. Он сочувствовал, но сказать ему было нечего. Потом я позвонил Па. К моему удивлению, он был спокоен. Сначала я заподозрил. Я подумал, может быть, он рассматривает мой кризис как еще одну возможность поддержать свой пиар. Но он говорил со мной с такой нежностью, с таким искренним состраданием, что я был обезоружен. И благодарен.
Он не замалчивал факты. "Милый мальчик, как ты мог быть таким глупым?" Мои щеки горели. Знаю, знаю. Но он быстро продолжил, что это была глупость молодости, что он помнил, как его публично поносили за юношеские грехи, и это было несправедливо, потому что молодость — это время, когда ты по определению незакончен. Ты все еще растешь, все еще становишься, все еще учишься, сказал он. Он не упоминал конкретно о своих юношеских унижениях, но я знал их. Его самые интимные разговоры просочились, его самые непродуманные замечания были раструблены. Были допрошены бывшие подружки, их оценки его занятий любовью распространились по таблоидам и даже книгам. Он знал все об унижении.
Он пообещал, что ярость по этому поводу уляжется, стыд уляжется. Я любил его за это обещание, хотя — или, может быть, потому что — знал, что оно ложно. Стыд никогда не исчезнет. И не должен.
День за днем скандал разрастался. Меня критиковали в газетах, по радио, по телевидению. Депутаты призвали насадить мою голову на пику. Один сказал, что мне следует запретить въезд в Сандхерст.
Поэтому, по словам сотрудников Па, для того, чтобы сдуть это все, потребуется помощь. Мне нужно совершить какое-то публичное искупление.
Ладно, сказал я. Чем раньше, тем лучше.
Итак, папа послал меня к священнику.